ПРИДУРОК ЛАГЕРНЫЙ
ПРИДУРОК ЛАГЕРНЫЙ
«А что бы было, если б он воспитывался за границей? — часто спрашивала она себя. — Он знал бы несколько языков, работал на раскопках с Ростовцевым, перед ним открылась бы дорога ученого, к которой он был предназначен».
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 345
А разве он не знал несколько языков? Английский он знал уж гораздо лучше нее. Ну, а тюркские языки, которыми владел Гумилев, она с высоты своего имперского сознания — советского, планомерно привитого сознания — за языки не считала: так, туземцы на базаре в Ташкенте лопочут. Народ в том масштабе, как смог понять его историк Гумилев, был для нее совершенно недоступен, она не могла подняться со своей обывательской позиции. Но продолжим цитату:
Работал бы на раскопках с Ростовцевым.
Это — предел ее мечтаний или предел, который она устанавливает для него? Ну, а дороги ученого и так открылись перед Гумилевым — те, которые он выбрал сам, не те, на которые она сталкивала его, — быть только ее сыном.
«Я задаю маме вопросы — она отвечает невпопад, и я же выхожу виноватым. Она не понимает, что ее невнимание оскорбительно, напр., вместо просимой мной книги прислать другую, дорогую, но ненужную; лучше уж ничего не присылать, я думал бы, что у нее денег нет».
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 357
Но она же не считала его ученым. А книжки почитывать — какая разница: ту, эту ли.
«Вот если бы интерес редакции «Всеобщей истории» получил реальное воплощение и у меня были бы затребованы рукописи, а за них переведен гонорар, с коего 50 % получил бы лагерь, то мне создали бы все условия для работы, как создают изобретателю».
Л. Н. Гумилев — Э. Герштейн.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 367
Что ей до его научной работы (и до «условий»)?
«Нет также книг и вообще ничего хорошего. Мама, видимо, здорова, я из телеграммы Надежды Яковлевны узнал, что она вернулась в Ленинград, но мне она не пишет, не телеграфирует. Печально. За все мои тяжелые годы я не бросал научных и литературных занятий, но теперь кажется, что все без толку. Больше ничего не было и нет в моей тусклой жизни».
Л. Н. Гумилев — Э. Герштейн.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 197
«Удаление Гумилева из рядов советских историков является существенной потерей для советской исторической науки», — пишет академик В. В. Струве. Он говорит о недавно умершем профессоре Якубовском, потерю которого некем заменить, кроме как Л. Гумилевым, и смело указывает на его «глубокие знания и зрелость мысли». Профессор Артамонов говорит о «незаурядном даровании» Л. Гумилева и о его «блестящих знаниях в избранной специальности». <…> Доктор исторических наук и лауреат Сталинской премии А. П. Окладников <…> с большим нажимом сообщает, что не он один считает Гумилева «крупным, я бы даже сказал, выдающимся исследователем прошлого народов Центральной и Средней Азии» <…> и в заключение просит по возможности ускорить пересмотр дела «в надежде, что здесь во времена Берии могли быть допущены нарушения советской законности».
Я хотела послать Леве копии блестящих рецензии ученых, но Анна Андреевна опасалась, как бы в его настоящем зависимом и унизительном положении это не вызвало бы у него нервного срыва.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 326–327
Это просто какая-то психологическая диверсантка. Ей бы помощником у Геббельса работать — конкретно по деморализации объекта — противника, соперника, сына.
Лева не сделал себе капитала на своей личности, он не придумывал себе биографию и ее не создавал. Вопреки всему он сделал себе имя своим трудом. Ахматовского винтика из него не получилось.
Анна Андреевна знала, что я регулярно общаюсь с ее сыном, а потому спросила меня: «А как Лева?» — «У него все хорошо, — отвечал я. — Между прочим, он датировал «Слово о полку Игореве». — «Ну вот в это я не верю», — отозвалась Ахматова.
Михаил АРДОВ. Монография о графомане. Стр. 190
Не верил и Ардов: Воспитанный Ахматовой <…>, он воспринял и отрицательное отношение к культу Льва Гумилева. О единственной слышанной им лекции Гумилева пишет так: все это как-то легковесно, несолидно, эдакий научный Аркадий Райкин, виртуоз на профессорской кафедре…
Михаил АРДОВ. Монография о графомане. Стр. 203, 357
Это — его поклон в сторону Анны Андреевны.
Лева даже не понял, что Анну Андреевну огорчало не отсутствие у сына живых интересов (Это у него-то не было интересов!), а полная атрофия чувства любви и благодарности к людям.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 472
Как это ни странно, чувство его любви к матери не атрофировалось, но это уже не о ней, а о нем.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.