ШПИОНОМАНИЯ

ШПИОНОМАНИЯ

Воспоминания Н. А. Роскиной:

<…> Ахматова стала мне говорить, что с ней нельзя встречаться, что все ее отношения контролируются, за ней следят, в комнате — подслушивают, что общение с нею может иметь для меня самые страшные последствия.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 4. Стр. 47

Не более страшные, чем те, которые могли быть у Л. К. Чуковской, которой Ахматова передала на хранение свой «запретный» архив перед войной — когда та ждала неминуемого ареста после расстрела мужа. Навязала — все-таки Чуковская воспринимала свое положение однозначно. Тогда вопрос для Ахматовой заключался в том, что в любом случае избавиться от компромата и — если уж не судьба — скорбным укором встать перед тем, кто не сберег, а сейчас — просто нагнетать страсти.

Запись Л. В. Шапориной:

<…> Я было начала что-то рассказывать — она приложила палец к губам и показала глазами наверх. В стене над ее тахтой какой-то закрытый не то отдушник, не то вентилятор. — «Неужели?» — «Да, и проверено». Звукоулавливатель.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 4. Стр. 55

Проверено. При ее всегдашних величии и гордости можно было бы не унижать себя подробностями. Я не только об этом эпизоде — кто его знает, может, и был у нее «звукоулавливатель». Только вот «проверить» это сложновато, не имея, так сказать, доступа. Если она его имела — кто знает, может, как плату, потребовали от нее помощи в установлении контроля — не за ней, а за ее гостями? Этого тоже нельзя отрицать. Дорогу в «Большой дом» (это ленинградское название) она знала — письма брата туда носила (по собственной инициативе, была отправлена назад, даже не заплатили).

28 ноября 1963.

«Кто-то из моих ближайших друзей безусловно состоит у них на жалованьи. Нет, нет, не из ближайших, вы, например, вне подозрений».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 110

Поклонилась ли ей Лидия Корнеевна в ножки, что не приходится теперь отмываться? Здесь интересен, конечно, не ее психоз, а маниакальная подозрительность — чаще, правда, она спокойно называет имена этих «ближайших друзей».

Во время войны М. Д. Вольпин и драматург Эрдман, оба в военной форме, навестили, попав в Ташкент, Ахматову. Они знали только приблизительно, где находился дом и, по ее словам, всякий, у кого они спрашивали, в какой она живет квартире, спешил, в уверенности, что «за ней пришли», сообщить им что-нибудь разоблачительное.

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 130

Здесь интересна неосторожная — неужели выброшенная, как SOS, записка в бутылке: смотрите, что здесь было на самом деле?! — оговорка «по ее словам».

Много позже Ахматова рассказывала Берлину, что ей следовало не меньше двух раз в день подходить к окну, чтобы дежуривший на улице шпик мог удостовериться, что она не сбежала, не покончила с собой.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 159

И что происходило, если она, заспавшись, не подходила? А Берлин — он поверил ей? А эти исследования (сколько раз, куда подходить, в чем конкретно надо удостовериться шпику: особенно как бы не покончила с собой! и пр.) кто ей предписал, каким образом?

Она усталая, раздраженная. Рассказала о новых подвигах Двора Чудес. У нее пропали: заметки о Пушкине, воспоминания о Мандельштаме, выписки из дневника Якова Захаровича. «<…> Может быть, еще найдутся, — сказала я. — Может быть, в Ленинграде. А, кроме того, не купить ли вам для рукописей чемоданчик с ключом?» — «Ах, оставьте, пожалуйста, — оборвала меня Анна Андреевна, — какие ключи? Просто хочется все сжечь!»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 441

Рукописи нашлись.

Я спросила, собраны ли у нее, наконец, дома все ее стихи. Все ли записаны? Тут воспоследовал не монолог — взрыв. <…> Она подошла к табуретке, на которой стоял чемоданчик, и с яростью принялась выкидывать оттуда на тахту рукописи, книги, тетради, папки, блокноты. «Как я могу записывать? Как я могу хранить свои стихи? Бритвой взрезают переплеты тетрадей, книг! Вот, вот, поглядите! У папок обрывают тесемки! Я уже в состоянии представить коллекцию оборванных тесемок и выкорчеванных корешков! И здесь ТАК, и в Ленинграде ТАК! Вот, вот!» (Она швыряла на стол тесемки и картонки. Господи, думалось мне, ну зачем выдергивать тесемки? Ведь их развязать можно.)

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 419

Тихим, но яростным голосом пожаловалась, что ее папки явно подвергаются просмотру: кто-то бритвой взрезает корешки.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 362

Агата Кристи на старости лет рассуждает о своей удавшейся жизни.

Хорошо, конечно, писать такие возвышенные слова. А что, если я проживу лет до девяноста трех, сведу с ума всех близких тем, что не буду слышать ни слова <…>. Буду яростно ссориться с сиделкой и обвинять ее в том, что она хочет меня отравить, или сбегать из лучшего заведения для благородных старых дам, обрекая свою бедную семью на бесконечные тревоги?

Агата КРИСТИ. Автобиография. Стр. 632

Анна Андреевна в очередной раз отдыхает в санатории.

Затем последовал неприятный рассказ о какой-то даме, с которой она подружилась и ходила гулять. Читала ей стихи. Однажды, когда Анна Андреевна читала, в комнату вошла докторша. И на следующий день объявила той даме, что чтение стихов слишком возбуждает Анну Андреевну, ей это вредно. <…> Анна же Андреевна полагает, что этот запрет неспроста, что дело тут совсем не в ее здоровье.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 278

Ей звонит поклонница, она считает, что — провокаторша.

«Извините меня, пожалуйста! — закричала она, не сдерживаясь. — Я знаю, как говорят поклонники. Я имею право судить. Уверяю вас. Это совсем не так».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 179

Мои слова вызвали только ярость. «В. Г[аршин] сказал про меня нашей общей знакомой: «Мадам психует». А не следует ли предположить, что не я психую, а сумасшедшие те, кто не умеет сопоставить самые простые факты…» Она стала шепотом рассказывать мне о волоске, который, оказывается, не исчез со страницы, а был передвинут правее, пока она ходила обедать.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 179

Она в течение жизни часто закладывала в книги волоски.

Очень похоже также и на то, что про волосок все она придумывала — она его вовсе не закладывала, он, естественно, не передвигался, и заподозрить никого ей не хотелось. Рассказ был придуман для того, чтобы показать, насколько она близка к безумию. Ну и смотреть со стороны — как на это реагируют близкие.

Весной 26 года. <…> Анна Андреевна в то время не писала писем, не говорила по телефону. У нее было такое настроение, что ее слушают, что письма ее смотрят, и она сразу сообщила, что писать не будет. Ну, может, это и не было так, но у нее было такое состояние.

Л. В. ГОРНУНГ в записи Дувакина. Стр. 94

Помню, в моем присутствии одна простодушная — а может быть, не столь уж простодушная — особа спросила Ахматову: «Анна Андреевна, ну откуда вы знаете, что за вами следят?», и Ахматова ответила: «Голубушка, этого нельзя не заметить!»

Иосиф БРОДСКИЙ. Большая книга интервью. Стр. 84

Вообще-то говоря, не особенно и остроумный ответ, чтобы его так патетически предварять «…И ответила Ахматова». Это хорошо еще характеризует ее привычное хамство: ну что это за «Голубушка»?

Про Наймана надо писать отдельную книгу комментариев. Просто переписать ее, ставя отточия и восклицательные знаки. Нужен борхесовский автор, который переписал «Дон-Кихота» Сервантеса. Вот я перепечатываю без пропусков:

В ней не было ни тени русской ксенофобии и подозрительности к иностранцам. Ее не было ни у кого! Какая там ксенофобия! У русских был дикий интерес, подобострастие, страстное желание хоть чуть-чуть потянуть на себя высочайшее иностранное внимание. Шпиономания же, к концу ее жизни укоренившаяся в умах и сердцах публики, была ей отвратительна. (Другое дело — что она не избежала отравы шпикомании — может быть, недостаточно основательно предполагала — а предположив, убеждала себя и близких, — что такая-то «к ней приставлена», такой-то «явно стукач».)

Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 157

Найман не мог не назвать всего, потому что он все видел, он уличал ее во всем — а потом давал смехотворное объяснение, издевательское, но высказанное смиренным тоном, или как бы приподнимаясь в некие совершенно заоблачные вершины, где витал великий дух Ахматовой, и там уже по теории относительности все самое омерзительное, мелочное, что было в ней, представлялось великим. Люди заслужили эту книгу, все заглатывалось не раздумывая. Считается, что Найман написал панегирик Анне Андреевне, но ему ничего не оставалось делать, он не мог писать плохо ни о Бродском, ни об Ахматовой — его бы тогда спасло только то, что те умерли своей смертью, иначе все бы знали, кого назвать Сальери двадцатого века.

Я вспоминаю, как еще в пятидесятых годах Ахматова чувствовала постоянную слежку. Иногда, если мы шли по улице, она указывала на шпиков, которые ее сопровождали…

Михаил АРДОВ. Возвращение на Ордынку. Стр. 34

А на Недотыкомку?

Передонов был уверен, что за дверью стоит и ждет валет и что у валета есть какая-то сила и власть, вроде как у городового: может куда-то отвести, в какой-то страшный участок. А под столом сидит недотыкомка. И Передонов боялся заглянуть под стол или за дверь.

Федор СОЛОГУБ. Мелкий бес.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.