Мамзель Брустрём

Случилось это не в наши дни. А давным-давно, в тридцатые годы минувшего века.

В начале осеннего семестра карлстадские гимназисты вели себя на редкость смирно. Ни тебе драк с уличными мальчишками, ни иного озорства. Весь город пребывал в недоумении, радовался и благодарил Создателя, хотя и ощущал одновременно некоторую пустоту.

Но ближе к осенней ярмарке, когда в губернском городе ожидали приезжих со всего Вермланда, гимназисты почувствовали, что должны устроить что-нибудь этакое, ради поддержания своей репутации. Речь-то шла не об одном только Карлстаде, а обо всей провинции. После основательных раздумий, обсудив и отвергнув множество предложений, гимназисты призвали к себе школьника по имени Фредрик Сандберг.

Он, конечно, послушался, так как в ту пору школьникам негоже было противиться гимназистам. Гимназисты начальствовали над ними, и горе тому, кто попробует не исполнить приказ.

Когда Фредрик Сандберг явился, гимназисты облачили его в сорочку с крахмальным воротничком и жабо, в цветастый шелковый жилет, в серые панталоны со штрипками, в синий фрак со светлыми пуговицами и лакированные башмаки. Волосы завили щипцами и взбили надо лбом, натянули ему перчатки, сунули в руки тросточку, а в довершение всего водрузили на голову цилиндр с загнутыми полями. Не будь Фредрик Сандберг так мал ростом, что панталоны складками спускались на башмаки, фалды фрака чуть ли не волочились по земле, а цилиндр съехал на уши, быть бы ему самым элегантным кавалером, который когда-либо фланировал по карлстадским улицам.

Как только Фредрика Сандберга полностью нарядили, ему пришлось отправиться к мамзель Брустрём.

Войдя в мансардную комнату, где обитала означенная особа, он застал ее у печи: она пекла вафли. И одета была не особенно тщательно. Стояла в корсете и нижней юбке, и маленький школяр подумал, что в жизни не видывал таких плеч и икр, таких рук и ступней, такого тела и такой силищи.

— Меня зовут Фредрик Сандберг, — сказал он, — и, с вашего позволения, мамзель Брустрём, я покорнейше прошу вас принять мое приглашение на бал, который состоится в масонской ложе по случаю ярмарки.

Мамзель Брустрём отнюдь не принадлежала к светскому обществу и, разумеется, на ярмарочный бал не собиралась. Но коль скоро ее приглашал столь элегантный кавалер, она и не подумала сказать “нет”, наоборот, сделала перед Фредриком Сандбергом книксен и отвечала, что благодарит за честь и с величайшим удовольствием прибудет.

Фредрик Сандберг обрадовался, что его приняли так благосклонно, ведь все могло бы обернуться и по-другому, со всех ног побежал к гимназистам и сообщил, как прошло дело.

Восемь дней спустя Фредрика Сандберга опять призвали к гимназистам. Опять облачили в крахмальную сорочку с воротничком и жабо, в галстух с пряжкою и шелковый жилет, в серые панталоны со штрипками, в синий фрак со светлыми пуговицами и лакированные башмаки. Волосы завили щипцами и взбили надо лбом, натянули перчатки, сунули в руки тросточку и надели цилиндр с загнутыми полями. А нарядив, опять отправили к мамзель Брустрём.

На сей раз, войдя в мансардную комнату, он застал мамзель Брустрём перед зеркалом, она примеряла красное тюлевое платье. Плечи голые, шея тоже, она нетерпеливо вертелась так и этак и, похоже, была в ужасном настроении.

Фредрик Сандберг смотрел на могучие ручищи, торчащие из красного тюля, на крепкие икры, виднеющиеся из-под коротковатых юбок. Смотрел на эту крупную женщину, ростом вдвое выше его, вдвое шире и вдвое сильнее. Смотрел на тугие щеки, медно-красные, оттого что мамзель Брустрём вечно стояла у печи да пекла вафли. Смотрел на густые черные волосы, буйными лохмами обрамляющие лицо, видел острый взгляд воспаленных глаз, слышал раскатистый голос — и струхнул. Больше всего ему хотелось убежать, но ведь он был послан гимназистами и знал, чем грозит неповиновение начальству.

А потому отвесил мамзель Брустрём поклон:

— Покорнейше прошу вас станцевать со мною на ярмарочном бале первый вальс.

Тем утром мамзель Брустрём вправду одолевали сомнения, она жалела, что согласилась, и раздумывала, идти или нет. Может статься, она бы вообще выкинула бал из головы, не приди Фредрик Сандберг и не пригласи ее на первый вальс.

Она немедля пришла в доброе расположение духа, поскольку теперь была уверена в кавалере. И ответила Фредрику Сандбергу, что польщена оказанной честью и с величайшим удовольствием отдаст ему первый танец.

Ярмарочный бал аккурат в тот же день и состоялся, мамзель Брустрём поднялась в масонскую ложу, среди множества карлстадских горожан и приезжих на ярмарку. Прошла через дамский салон прямиком в бальную залу и уселась на один из мягких стульчиков, расставленных вдоль стен.

Мамзель Брустрём облачилась в красный тюль, каковой полагала самым что ни на есть красивым, и была вполне собою довольна. Видела, что люди на нее смотрят, но не обращала внимания, ведь раз она приглашена, то, как и все остальные, имеет полное право танцевать на бале. Видела, что у других дам есть знакомые, с которыми они разговаривают, но и на это не обращала внимания, ведь как только заиграет музыка, все увидят, что и у нее имеется кавалер не хуже, чем у других.

Когда полковой оркестр заиграл первый танец, она увидела, как фабричные счетоводы приглашают дочек фабрикантов, поручики — офицерских барышень, а приказчики — дочек лавочников. Каждый пригласил свою, а не то и чужую, но все вышли на середину залы, закружились-завертелись, — все, кроме мамзель Брустрём, которая сидела, дожидаясь Фредрика Сандберга.

Гимназисты расположились на хорах, подле музыкантов, и смотрели, как мамзель Брустрём в красном тюле сидит у середины длиннущей стены, чтобы тот, кого она ждет, без труда ее заметил.

Губернаторша поднесла к глазам лорнет, раздумывая, кто эта крупная разряженная девица у стены. Дочки фабрикантов, глядя на нее, морщили носы, барышни-дворянки недоумевали, как этакая особа могла прийти на ярмарочный бал, но мамзель Брустрём в полном одиночестве сидела на том же месте. Фредрик Сандберг не появлялся, а другие даже не думали ее приглашать.

Отужинали, потом снова начались танцы, благородные семейства уже разъезжались по домам, господа слегка разгорячились, однако мамзель Брустрём по-прежнему сидела на месте.

В конце концов кожевник Грундер все-таки пригласил ее на шведскую польку.

— Да уж, самое время, — сказала мамзель Брустрём.

Сказала так громко, что по всей зале было слышно, и слова эти с тех пор стали у вермландцев поговоркой.

Кожевник весь вечер провел в маленьких комнатах по соседству с залой, резался в карты и знать ничего не знал, теперь же ему захотелось размяться, а других свободных дам не нашлось, вдобавок он не заметил, в каком настроении мамзель Брустрём.

Когда она встала с намерением устремиться в танцевальную суету, кожевник Грундер решил выказать любезную учтивость:

— Как желаете танцевать, мамзель Брустрём, вперед или назад?

— Все равно, что так, что этак, лишь бы получилось, — отвечала мамзель Брустрём.

Поскольку же голос у нее был зычный, то разнесся он по всей зале, и эти слова тоже стали в Вермланде поговоркой.

На другой день после ярмарочного бала гимназисты сызнова призвали к себе Фредрика Сандберга. Сызнова облачили его в крахмальную сорочку с воротничком и жабо, в галстух с пряжкою и шелковый жилет, в серые панталоны со штрипками, в синий фрак со светлыми пуговицами и лакированные башмаки. Завили волосы щипцами, взбили надо лбом, натянули перчатки, сунули в руки тросточку, водрузили на голову цилиндр с загнутыми полями. И сызнова послали к мамзель Брустрём.

Когда Фредрик Сандберг поднялся в мансардную комнату, она, как раньше, стояла у печки и пекла вафли. И на сей раз была не в тюлевом платье, а в корсете и нижней юбке, и школьник опять подумал, что в жизни не видывал таких рук и ног, таких плеч и икр, такого угрюмого лица, таких всклокоченных волос, такого могучего тела и такой жуткой силищи.

Слова застревали в горле, но трое самых зловредных гимназистов караулили за дверью, а Фредрик Сандберг понимал, что значит впасть у начальства в немилость.

Вот и сказал с поклоном:

— Покорнейше прошу позволения узнать, хорошо ли вы, мамзель Брустрём, повеселились на ярмарочном бале.

Больше рассказывать нечего, ведь как Фредрик Сандберг выбрался из комнаты, миновал всю мансарду, спустился по лестнице и попал на улицу, он и сам не знал, точно так же обстояло и с троицей гимназистов, карауливших за дверью. Эти тоже понятия не имели, как спустились по лестнице. Однако хорошо, что они были там и досталось не одному Фредрику. Радушного приема с избытком хватило на всех.

А поручику Лагерлёфу, который учился тогда в карлстадской школе, этот случай неизгладимо врезался в память, и вечерами, сидя в своей качалке, он частенько рассказывал о нем детишкам. Сам он, безусловно, был человек добрый и неопасный, но настоящей озорной проделке мог радоваться без устали, снова и снова.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.