«СЕКС МНЕ НЕОБХОДИМ КАЖДЫЙ ДЕНЬ» 1996

«СЕКС МНЕ НЕОБХОДИМ КАЖДЫЙ ДЕНЬ» 1996

4 января 1996 г. Четверг. «Соловьевка», палата № 10

Если писать «Топор и кортик», надо сесть и записать. Историю эту я много раз рассказывал и помню достаточно подробно. Но почему-то в дневниках нигде нет упоминания о ней, маломальского следа.

В «зеленую тетрадь»

ТОПОР И КОРТИК

В Ленинграде бывшем мы часто бывали и по делам киносъемок, и по делам «Таганки», и концертировали много в те времена по линии общества «Знание». Кому, конечно, можно было — Высоцкий не имел официального разрешения на общение с публикой. Я же каждую среду выезжал в город на Неве, и тамошний продюсер (администратором он называться не любил) устраивал мне или А. Миронову так называемый чёс по домам отдыха на Карельском перешейке. Минимум 5 концертов, да еще мог быть большой творческий вечер в престижном зале филармонии. На этих концертах я заработал тогда за три года (по средам) сумму, которая позволила мне уйти от жены, не деля трехкомнатную квартиру, а купить кооперативную. Но я отклонился. Так вот, в Ленинграде жили Георгий и Маша — большие, бескорыстные поклонники В. Высоцкого. Это были очаровательные, добрые люди, с которыми нас всех Владимир перезнакомил, бывали мы у них дома и вместе, и порознь и гуляли весело. В один из таких моих вояжей в Ленинград Георгий передал мне для Володи офицерский морской кортик. Георгий был потрясающий мастер подобного рода изделий. Он мог сделать пистолет любой системы — не отличишь от настоящего — или выточить какую-нибудь сногсшибательную, хитроумную зажигалку. Надо сказать, что Володя такие мужские штучки обожал — ручки, брелки, зажигалки, ножи, портсигары, ремни, кортики, кастеты и прочую подобную реквизитику, к которой, к примеру, я был совершенно равнодушен и считал за мусор. Володя, повторяю, за эти безделушки мог снять с себя все — дорогую куртку, рубашку, свитер, кофту... в общем, все, что можно было носить и было модно. Он этими предметами мужского карманного быта дорожил до дрожи.

И вот кортик... Надо сказать, потрясающей работы — не отличишь от настоящего. Я его привез, но Володи не было, он отсутствовал, был где-то за границей по делам семейным. И надо же случиться в это время дню рождения Леонида Филатова. Дело было молодое и веселое, и под очередной бокал шампанского я кортик этот подарил: «Леонид! Бери, дескать, и помни!» Подробностей реакции Леонида я не помню. Очень возможно, что я даже и не открыл, чей это, собственно, кортик — мой, и все. Мне казалось, что хозяин, то бишь Володя, понял бы меня и поступил бы точно так же. Ну отдал и отдал. Проходит какое-то время, приезжает Володя. Мы работаем, играем, и про кортик я давно забыл. Но, очевидно, поступил какой-то из Ленинграда сигнал, и Володя меня спросил: «Валерий, тебе из Ленинграда ничего для меня не передавали?» — «Передавали», — говорю я с небесным взглядом. «Что?» — «Передавали, — говорю, — морской офицерский кортик, очень красивый». — «И где он?» — продолжает Володя, а я начинаю волноваться, этакая унутренняя дрожь пошла, какое-то нехорошее предчувствие от его спокойного, делового выяснения местонахождения кортика. Я говорю: «Володя! Я подарил его от твоего и своего имени Леньке Филатову на день рождения, тебя не было, и я подумал...» Володя не дал мне долепетать что-то в свое оправдание, он тихо сказал: «Кортик мне верни...» У меня, слава Богу, немного было с Владимиром такого рода объяснений. Но глаз и интонация, с которой это произносилось, были такими, что возражать далее было бесполезно — мурашки пробегали по телу. Почему-то вспоминается русское присловье: «Хоть яловой телись, а сделай как велено». Конечно, я пережил позорные, стыдные мгновения и не находил себе места, но делать было нечего — кортик надо возвращать.

Поздно ночью я позвонил Леониду в дверь: «Леня, прости ради Бога, отдай кортик». — «Ну, конечно, какой может быть разговор!» Счастью моему не было конца. Без всяких объяснений, просто и легко смеясь над всеми нами, Леонид вернул мне кортик. Ведь я к тому же боялся, что он сам мог его кому-нибудь куда-нибудь отдать. Я вернул, краснея от стыда, кортик Володе, на что он сказал: «И больше так никогда не делай». Что-то во мне кипело, разное. Ну подумаешь, отдал безделушку, за что уж так меня макать мордой в собственное дерьмо! Ну, подарил бы он мой пистолет кому-нибудь, вот так, сплеча, по пьяни... Стал бы я его так унижать — верни, дескать, и никаких гвоздей... Да нет, вряд ли. Но на то он и Высоцкий — у него были свои понятия о чести, долге, взаимоотношениях дружбы и свои уроки этих понятий. Это был мне урок. И я благодарен ему, хотя какую-то лазейку для своего оправдания все равно оставляю и, не скрою, какой-то неприятный осадок остался.

Другая история, но такого же рода и совсем чудная произошла с топором.

Был у нас такой дивертисмент — спектакль «В поисках жанра». Работали мы несколько таких представлений в Ижевске, во Дворце спорта. Конечно, главной фигурой и строкой был Высоцкий. К нему пристегивались Филатов, Золотухин, Межевич, Ю. Медведев. Делали мы огромные сборы, разумеется, под имя В. Высоцкого, которому под маркой театра-спектакля разрешалось песни свои исполнять. Концерт-спектакль вечером. А днем нас толкали по разным присутственным местам — комсомол, воинские части и пр. И вот пригласили нас в обком комсомола — встреча-прием, несколько песен от каждого, шутки, потом обед, шампанское. И подарили нам по сувенирному топору какой-то редкой, маркированной стали. Высоцкого на этой встрече не было, у него была своя личная программа, и топор, ему предназначавшийся, отдали радисту Коле. Собираемся на спектакль. Володя узнает, да ему и сказали все те же работники комсомола, что вот-де, лишились вы топора. Как это лишился, если мне предназначался? И почему-то обращается опять ко мне. Я говорю: «Твой топор взял Коля, радист». — «Пусть отдает». Я иду к Коле в оркестровую яму, к пульту. Он мне резонно возражает: «А почему я должен отдать топор? Его же не было». Я к Володе — так, дескать, и так. Володя в ответ мне: «Я не выйду на сцену, пока не вернете мне топор». Я бегом опять в яму к Коле. «Коля, он не выйдет на сцену!» Коля: «Да хоть все не выходите, что это за условия!» Я к Володе наверх: «Володя, я тебе свой отдам в гостинице». — «Мне твой не нужен, мне нужен мой». — «Да они же не подписаны!» — «Не имеет значения». Я к Коле опять — а он на этом топоре сидит. «Коля, отдай топор. Я тебе свой в гостинице отдам, честное комсомольское». С проклятиями, матерками: «Да подавитесь вы своими топорами!», а топорики были действительно очень симпатичные, Коля выдернул из-под задницы свой топор и отдал мне. Я мигом к Володе наверх. «Держи при себе, сейчас я отпою и возьму у тебя топор». Начинал он свои выступления с «Братских могил».

Где сейчас эти топор и кортик?

13 января 1996 г. Суббота. Молитва, зарядка. Храм

Снился мне сон кошмарный, что текст я на сцене забыл и со зрителем, подсказывающим мне текст, стал выяснять отношения. А текст в «Маяковском». Там Венька, Любимов... Кошмарный сон, и почему-то я осознавал — все из-за того, что в больнице лежу и таблетки глотаю. Проснулся от громкого разговора сестры около восьми.

14 января 1996 г. Воскресенье, молитва, храм

Линка Сотникова. Внук в Чечне погиб — 21 год, метр девяносто восемь, парень такой, зять военный, в отца пошел, сложил голову.

А мне — лишь бы напечататься, там хоть трава не расти. «Для красного словца...» — это про меня.

Теперь у меня в палате две иконы — Христа Спасителя и Юрия Любимова. «Валерию! Дорогому домовому театра. 9.01.94 г.» — с его любимым, наихарактернейшим жестом — рука на лбу, дескать, что же это такое, братцы?

17 января 1996 г. Среда, мой день. Без «Павла I»

Ужасно тревожно. Захвачено судно группой Шамиля Басаева. Они вовсю развернули заложническую войну. Такое предчувствие, что мы из Чечни уйдем, и она станет не наша. А зачем она нам?! Россия из империи превращается в наш дом, дай Бог не в шалаш, а хотя бы и в шалаш!

Капитализм откладывается еще на четыре года. Явлинский против Гайдара. Он с коммунистами. Мне он почему-то никогда не был симпатичен. Но это из-за Гайдара, который как раз всегда мне был симпатичен и, я уверен, через 4 года будет президентом. «Воззреет общество или погибнет Россия...» Да не погибнет, не хороните...

У меня сорвалась процедура — сауна с бассейном, но зато я позвонил Хейфецу, и поговорили мы с ним хорошо. Мы, оказывается, в одном письме — «письме ста» к президенту в «Известиях»: «Прекратить Чечню!»

30 января 1996 г. Вторник.

Боже! Боже! Сегодня в нью-йоркской Академии похоронен Иосиф Бродский, который умер 28 января, и тоже шла «Медея». И тоже звучали его стихи. Сегодня в фойе висит афишка, что спектакль посвящен светлой памяти Иосифа Бродского. На 56-м году ушел во сне в мир грез великий поэт. На тумбочке в больнице, как только я поселился туда, стоит его книжечка-портрет. Его стихотворение «Одиссей Телемаку» помогало мне выводить в Греции эту главу, обретшую название «Божий дар», и много, много другого.

Но одна из первых мыслей просверкнувших — дошла ли до него моя записка, переданная с Аллой, где я просил на другой книжечке его стихов поставить свой автограф. Дошла ли?! Все это время он плохо себя чувствовал и вряд ли принимал кого! Ну, вот... Филатов получил звание народного артиста России, слава Богу. «Не знаю, зачем это ему», — прокомментировал сообщивший мне это Глаголин.

2 февраля 1996 г. Пятница. Раннее утро. Молитва

Снимался в рекламном ролике о театре и читал в журнале «Дипломат» рецензию на «Медею», где говорится о том, что это самое значительное событие в театральном сезоне прошлого года и радостное свидетельство того, что всемирно известный Театр на Таганке полностью восстановил форму после обрушившихся на него ударов судьбы.

3 февраля 1996 г. Суббота. Молитва, зарядка, кофе

В ответ на байку о шубе Михалкова и «Гамлете» — трагедии Андрей Вознесенский подарил мне чудесную миниатюру о трех поэтах: Евтушенко, С. Михалкове и себе самом.

«Мы были в Болгарии на каком-то форуме и жили в одной гостинице на разных этажах — Евтушенко на 9-м, Михалков на 12-м, а я на 14-м. Как раз проходил конкурс на текст гимна Советского Союза!.. „Правда“ объявила результат — победил Михалков. И так случилось, мы ехали в одном лифте, поднимались. Евтушенко говорит Михалкову (по-видимому, он был очень расстроен, что не его текст прошел в гимн): „Ну, скажите честно, С. В., ведь текст ваш говно...“ Михалков и бровью не повел на это хамство. Тут дверь на 9-м этаже открылась, и Евтушенко надо выходить. Он выходит, а Михалков тут же, ни секунды не задумываясь, спокойно отвечает ему выходящему: „Иди. У-у-чи текст“. Я обхохотался».

5 февраля 1996 г. Понедельник. Молитва, кофе, палата «Десятка»

Вечер. День позорный, постыдный, в сплошных волнениях, да еще разборка с Кирющенко — потеряли единственного талантливого режиссера. Уйдет он с потрохами в тот клан, к Губенко. Да, может, и правильно, он там себя и определит, они его любят, находят деньги ему.

20 февраля 1996 г. Вторник. Академическая

Сейчас надо будет ехать на съемку и что-то сказать о Мише Евдокимове. Мне хочется о нем сказать. За 15 лет мы с ним ни разу не встретились лично. Где-то за кулисами он был, я его чувствовал, но на глаза он не показался, я наблюдал его и слушал из-за кулис. Он сам пробил себе дорогу, сделал имя и репертуар и вышел в лидеры мастеров жанра, которым он занимается.

— Вы еще обо мне услышите, — сказал он мне как-то обиженно.

И я услышал, стороной, говорили, что он ловко подражает, пародирует меня в «Бумбараше» и т. д.

21 февраля 1996 г. Молитва, зарядка. Завтрак

Ново-Грозненский. Убито боевиков, по сообщениям нашего представительства, — 170 из 1500, а Дудаев утверждает, что там боевиков было вообще не более сотни. Чудовищная арифметическая путаница, и арифметическая ли? Любопытно было бы заглянуть в дневники российских патриотов, особенно тех, у которых есть сыновья призывного возраста. «Война до конца, до победы!» И ту же сермяжную рать прохвосты и дармоеды сгоняли на фронт умирать.

Не пора ли признать наше российское поражение в Чечне — поражение политиков, военных, армии — уйти и начать разговаривать другим языком? Я подписал вместе с другими деятелями «письмо ста», но реакция нулевая. Другого и ждать было нельзя. Но... где-то «письмо ста» разбудит, вызовет «письмо тысячи» и т. д.

3 марта 1996 г. Воскресенье. Театр, «Медея»

Сюрпризят мне мои сынки. Денис поменял юрисдикцию — теперь он под зарубежниками. Монархическая логика привела его к этому решению. На что и как они с о. Константином жить собираются? Для всей нашей церкви они — враги, еретики. Все зарубежники работают на мирских работах, хлеб зарабатывают, но ходят с гордо поднятой головой.

Сережа продал свою установку за 300 долларов, 100 долларов отдал матери. Вот и отбарабанил мой мальчик.

Умер Б. А. Можаев. Завтра прилетает Любимов.

В 6.00 похороны Можаева. Отпевание, встреча в храме с Солженицыным, Любимовым. ЦДЛ.

16 марта 1996 г. Суббота. Кухня, кофе

Я только что прочитал более-менее внимательно этот «Собеседник» и не отказываюсь от своих слов в интервью. С какой стороны ни глянуть, оно давалось под тем же девизом — «расстегнуться на все пуговицы». И я расстегнулся, это психологическая подготовка к апрелю. Я расстегнулся, попробуйте вы. Но текст, по-моему, глазами дамы прочитан не был.

Надо начинать новую жизнь. Надо восстановить цель событий, цель жизни. Гастроли в Израиле полетели из-за Хельсинки, куда мы, кажется, поедем с «Живаго», а там Турция, Болгария, Югославия... Лично для меня это неинтересно. Из-за этого срывается кино, откуда я не так много получаю приглашений.

19 марта 1996 г. Вторник. Утро. Молитва

Снились Филатов, Шацкая, Тамара на каком-то сабантуе... И пришла, конечно, Ирбис, и всех я прятал друг от друга и бегал ото всех... Филатов снился таким, каким предстал он мне из рассказа В. Черняева в самолете... Слабый, еле стоящий ковыль на ветру, вьюн... Я боялся поддерживать его. Кошмар...

Когда я шел вчера к дому из сберкассы, где узнавал реквизиты, я понял, что Тамара в 1978 г. меня спасла. Наш роман пришелся кстати, оказался угодным Богу, и Сережа был зачат — они меня, как гнилую пробку из бутылки прокисшего вина выдернули штопором, выбили об каблук, иначе были бы натуральные дребезги. Она меня спасла, прости Господи, от Шацкой, о которой все говорят, как о черной силе. Кроме Дениса, который о ней говорит с таким пиететом. «Если бы она была ближе к Богу, она была бы святой! Что она делает, как ухаживает, ночи не спит... Гараж поднимает — я его с трудом поднять могу!.. Что она терпит, как выносит... Она — мученица, великая мученица». Вот как говорит о ней сын.

Нетронутая чашка чая и останется в памяти — больше я в этот дом не приходил никогда. Это хорошая точка. Но она опять художественная, зрительная, визуальная — так и стоит перед моими глазами.

— Я дал зарок не видеть вас больше никогда, а если я вас увижу в зале, я уйду со сцены.

В «Известиях» интервью с Губенко. Любимов подначивает, давит подавать в суд. Его Губенко замазывает в сотрудничестве с органами НКВД, где он подвизался в качестве конферансье. Запредельное излияние. Оказывается, деятели культуры, 40-50 человек, ангажированы властью (Быков, Михалков, Захаров и др.), куплены и боятся расстрелов.

О. Дионисий попросил землю у Десны отдать ему под часовню. Отдал. Пусть на земле этой поднимется маленький храм во имя Господа нашего Иисуса Христа. Во что переплавятся все эти безумные дни моих страстей? Я никогда не писал в дневник такую беззастенчивую правду, такие опасные сведения, никогда я не представал даже перед собой в такой наготе, в таком интим-ном, сексуальном безумии, когда мне совершенно наплевать, что это будет прочитано невзначай или нарочно кем-то.

Мне надо написать о Можаеве. Это мой долг, это моя обязанность. Но я не умею так быстро и легко что-то накатать в духе Белинского — Кузнецова Феликса. «Умер Можаев», — сообщил мне Б. Глаголин, замолчал и повесил трубку. Говорить не мог. Что, когда, почему, отчего — какая разница и к чему эти все вопросы теперь. Умер Можаев — и с этим надо жить. С ним прошла вся моя жизнь, лучшие годы творчества, молодости, дерзаний, мечтаний, надежд. Мне было легче жить, я знал — где-то есть Можаев, можно позвонить, разыскать... Он помогал мне жить, играть, сниматься в кино, писать рассказы, повести, помогал петь... не в прямом смысле, а как ориентир русской силы, творческого могущества, душевной крепости и духовной обороны.

Он был добрым и красивым человеком, лукавым и обаятельнейшим кавалером, наши актрисы были поголовно влюблены в него. Я вспомню, запишу... Один день с Борисом Андреевичем.

При подготовке спектакля мы решили совершить поездку в колхозы, в колхоз... пообщаться с народом, с колхозниками разного уровня, от председателя до нищей старухи. И собрать звуки — ржание лошадей, скрип колес, чириканье воробьев, карканье ворон, стук молота в кузнице, мычание телят-коров — звуки, симфонию звуковых сигналов, ориентиры. А также реквизит — колеса, ухваты, чугуны, хомуты непригодные, оглобли, коромысла, дуги, подковы — словом, утварь крестьянскую, натуральную... косы, сено, солому, мешки, посуду, чашки, плошки, ложки, поварешки. Запастись впечатлениями, дополнить опыт народной жизни.

«Кузькин» — шедевр русской литературы. Что бы потом ни писал Б. А., он оставался и останется как автор «Живого». Редкая удача даже и для великого писателя. И мне выпало счастье быть первым Кузькиным на русской сцене. Как же мне не плакать по этой утрате, по этому человеку, как будто специально для меня создавшему это гениальное произведение и подсунувшему его Любимову, который скроил из этого материала равновеликий спектакль?! 18 февраля 1968 г. мы поехали обретать опыт крестьянской жизни и хомуты и косы для спектакля «Живой».

1 апреля 1996 г. Понедельник. Молитва, зарядка

Денис просит отдать ему деснинскую землю под штаб-часовню зарубежной церкви. По-моему, он заблуждается — далеко все-таки, и как они зимой туда добираться станут? А крест поставить и освятить можно хоть завтра.

20 апреля 1996 г. Суббота. Молитва

Театральные дела идут стороной. Прогон 18-го мне не понравился. Я старался в себе это давно подавить, не признаваться себе ни вслух, ни в полном бреду, что у него, Любимова, появилось что-то такое ненавистное к России внутри, в душе, в мыслях, а главное в сердце, что ничего нельзя с собой поделать, скрыть — и это вылезает в каждой возможной на эту тему реплике, мизансцене, интерпретации. Ужас. А сколько безвкусицы, пошлости и небрежности! И уже он меня возненавидел за некоторые мои замечания.

Теперь я думаю: зря отменил «Снегину». Я бы справился. А теперь мне придется вечером хлебать еще и эти унижения.

Излияния. Все мои отношения, чувства, слова, мысли, оказывается, — все это «излияния для литературы, не более того». Ну и подразумевается, для какой-де литературы. Я из этого извлеку, конечно, литературу. Мы и главу одну так назовем — ИЗЛИЯНИЯ.

21 апреля 1996 г. Воскресенье — отдай Богу

Кажется, все-таки набирается компания в Израиль — Н. Высоцкий, Золотухин, Смехов.

24 апреля 1996 г. Среда, мой день. Молитва

Сувенир из Израиля — земля.

25 апреля 1996 г. Четверг. Тель-Авив

С прилетом на Святую землю, Валерка! Ты приехал, чтобы отключиться от проблем Москвы, а загружаешь ими сразу и бесповоротно. Живи проблемами Израиля.

А между тем в Чечне убит Дудаев. Чем это обернется?! Господи!

Во всем мне видится перст судьбы. Звоню Л. А. Самойловой от Скоробогатова, предлагает «Кармен» Блока. Есенин — Золотухин, понятно, было банально. Блок — Золотухин не было. Соглашаюсь. Открываю Блока, «Кармен», посвящение в эпиграфе Л. А. Д. Ну, что это? Читаю — и опять все про нас. В соседнем номере зашумела вода. Там живет Никита Высоцкий. Любопытная у нас компания получилась. Предатель Фарада, как говорят... а кого он, собственно, предал? Даню? Так плати больше. Впрочем, евреи сами разберутся.

26 апреля 1996 г. Пятница, молитва, зарядка

Ну, что? Мой первый блин — не комом. Хотя по первой части есть претензии к не очень внятной болтовне Веньки, неточное, не очень вразумительное вступление и объяснение, почему именно такая компания, почему без Фарады.

Много о прошлом «Таганки» — и ничего о сегодняшней. Потом я догадался, что он о нынешней не знает ни хрена, ведь он из театра давно ушел. Но для здешних евреев он человек конгениальный, он — сосуд, связующий времена, народы, личности, детей, материки... У него феноменальная память и феноменальная коммуникабельность.

Конечно, Никита, его похожесть на отца и лицом, и голосом вызывает у людей определенный круг ассоциаций, положительный, по-моему, и это окрашивает наше все пребывание на сцене мощным излучением присутствия Высоцкого Владимира. Что-то в этом есть мистическое, это не очень объяснишь словами, но о чем речь — понятно. Кто-то скажет: спекуляция, и опять у гроба, но это не так. Он сам по себе, Никита, личность не мелкая, и по росту, и по воззрениям.

За вчерашний день выучил я первый стих из цикла «Кармен». И дал себе слово: каждый день по стиху, а их 10. Будем стараться и надеяться — «не пропадет ваш скорбный труд...». Большую часть текста я выучу, хотя бы вчерне.

28 апреля 1996 г. Понедельник. Молитва, зарядка

Смехов подробно рассказывал о встрече с Барышниковым. Он видел его в танце, он с ним говорил. Барышников ему звонил и прислал стихи Бродского чеховского цикла. Как я Веньке завидую, глухо, сдержанно, но до слез. У Веньки всегда все складывается в новеллу, в формулу встреч, миниатюр. Вот когда-то Барышников обратился к нему с просьбой провести его на «Гамлета»: «Я буду танцевать Клавдия, мне надо посмотреть». Теперь, много лет спустя, Венька просит Барышникова пропустить на его концерт... При этом Барышников постоянно, всемоментно говорит:

— Иосиф сказал, что Рильке нужно читать в подлиннике.

— И ты выучил немецкий?..

— Но Иосиф же сказал...

Потрясающе.

«Я черпаю мудрость из его бестолковой жизни», — сказал Венька про меня. То, что жизнь моя бестолковая, — нет сомнения. И какую мудрость из нее почерпнуть можно — одному Веньке ведомо, но он для словца, для словоблудия трясет... Где правда, где ложь?.. Я жду рецензию на свою прозу, а он или не понимает моей просьбы, или боится написать нечто, что может быть потом использовано мной в чью-нибудь пользу. Осторожней Венька стал, понимает, с кем дело имеет.

1 мая 1996 г. Среда, мой день. Молитва, зарядка

Вчера был Иерусалим. У Стены плача, у Гроба Господня побывали мы с Никитой, оставив Вениамина у друга Яши. Я вспомнил Старый город, арабские ряды... Мы встретили туристов из С.-Петербурга, учителей, бывших пионервожатых и комсомолок. Они удивлялись себе и хихикали — дескать, покупают крестики, освящают их, в «те времена» выгнали бы давно из партии и отовсюду... Хотел им сказать: благодарите Ельцина и демократов и голосуйте за них... Да чего агитировать этих старых комсомольских бл...?!

Концерт прошел хорошо, хотя, мне кажется, уровня второго концерта по энергетике и слаженности мы уже не достигаем. Много болтовни — Венька, а теперь уже и Никита много говорят, это тормозит. Хотя, учитывая интерес и любопытство публики к облику, образу Никиты, за счет него нам, думаю, многое прощается, не замечается. Страшно много зрительского внимания тратится на рассмотрение (рассматривание), расшифровку этого генетического явления. К тому же в зале вчера сидела бабушка его Нина Максимовна.

Ей 84 года, и она каждый год (а быть может, второй всего) летает сюда. «Это мой курорт», — сказала она вчера. Ну что можно сказать об этой породе? Остается позавидовать — она была в хорошем настроении. Я не выходил к ней, чего-то боялся, но Никита меня позвал: «Там бабушка вас ждет!»

Ночью к Никите пришел Маленький Бабай — Мишка Ефремов. Стучался сначала ко мне, но я голосу не подал. Хохотали, шумели, потом куда-то ушли. Я слышал только поминутное обращение к Никите — Бабай. У них Большой Бабай и Бабай Маленький — детки знаменитых родителей. Теперь Никита, кажется, отсыпается.

Прекрасное (удивление и восхищение Никитой) интервью с ним — просто умница и достойнейшее своего отца произведение человеческое.

3 мая 1996 г. Пятница. Молитва, зарядка

Никита в 6 утра ворвался ко мне с Маленьким Бабаем М. Ефремовым и его женой Евгенией, которая тут же сказала:

— В. С., как вы можете спать в такой духоте? У вас же есть кондиционер...

Я стал спешно открывать жалюзи, окно... Мишка размахивал бутылкой, спрашивал штопор. Но вскоре Никита, представив меня как народного из народных, извинился, и они ретировались.

Таня Шрайман, журналистка, брала интервью. Дал я ей журнал «Юность». Она много спрашивала об Эфросе и Губенко, Филатове и Любимове. Подарил «дневники» о Высоцком.

6 мая 1996 г. Понедельник. Молитва, зарядка

Родители Смехова — 84-летний отец и 78-летняя мама — с 1990 г. живут в Ахене, в Германии, с дочерью Галкой. С 1990 года! Я ведь не знал. Конечно, вся ориентация Смехова была на эмиграцию, и была давно. Но теперь он об этом не думает, кажется. У Галки-Глаши лекции в Америке, у него там же какая-то постановка. Потом опера в Германии и т. д.

Наши концерты имеют успех. Говорят, такого давно не видали — ни Жванецкий, ни Хазанов, не говоря о других гастролерах, так не радовали, таким разнообразием, глубиной, красотой!! Алексин: «Ничего подобного я в Израиле не видел!»

Я выполняю наказ жены — пишу роман о любви. Но, поскольку бедна моя фантазия, перипетии романа я претворяю прежде в жизни. Паразитирую на любимых, но заказ во что бы то ни стало выполнить хочу, пусть ценою жизни. Что я горожу?

15 мая 1996 г. Молитва, зарядка

Исторический день — я выезжаю на первый съемочный день «Не валяй дурака, Америка!».

На репетиции «Годунова» с Колпаковой шеф, глядя на мои кувырки и фортели пластические, спросил:

— Сколько тебе лет, Валерий?

— Пятьдесят пять.

— Молодец...

— На кого равняемся! У меня в запасе еще семь лет.

— В каком смысле?.. Почему?

— А в смысле родить наследника. Вы в 62 года...

— Да-да...

И шеф воспрянул, раздухарился. Стал Насте под Светкину видеокамеру пластику оттягивающую, танцующую с носка показывать.

— Здорово! Такое впечатление, Ю. П., что вы заряжаетесь еще на одного наследника.

8 июня 1996 г. Суббота. 21 час

Я в Переславле, в номере 415, после, по-моему, достаточно удачной съемки.

Я начал новый дневник — это значит, я начал новую страницу своей жизни. Предыдущие два я закопаю на 21-м км по возвращении отсюда. Но, к моему удивлению и несчастью, может быть, 21-й км больше не существует, т. е. он существует, конечно, но нет столба, а на том месте под деревом все разровняли и что-то построили, так что, если закапывать, надо отходить перпендикулярно метров на десять.

А потом, глядишь, то место зальют бетоном и похоронят мою страшную хронику навеки. Нет, так дело не пойдет. Я не могу с ними расстаться просто так, они должны быть где-то рядом со мной. Что-нибудь придумаем.

Главное — в Турции я прошел по лезвию ножа, и шеф в присутствии дорогого свидетеля сказал в антракте:

— Молодец Валерий!.. Скромно, деликатно и, я бы даже сказал, благородно. А от меня этого дождаться... ты знаешь.

Я был счастлив.

12 июня 1996 г. Среда, мой день. День независимости

Манышева:

— Любимова я таким никогда не видела. Он был пьяный все время, он не просыхал. Как на границе встретил нас Иванов-Таганский с водкой «Таганка» — с этой бутылки все и началось, по-моему...

16 июня 1996 г. Воскресенье. Молитва, зарядка, душ

Вечер. Что-то тревожно по вопросу голосования — не идут россияне голосовать. Значит, Ельцин теряет голоса.

17 июня 1996 г. Понедельник. Переславль, № 415. 21.00

Сняли сегодня мало, негра прождали, которого Райкин К. не отпускал. Потом пошел дождь. Кравченко мне долго объясняла, как нехорошо старикам брать в жены молодых. Этот разговор случился, когда я нечаянно узнал, что Гафт-то не случайно приезжал — он муж Оли Остроумовой, они, оказывается, расписались, но вышеупомянутая тема к Табакову относилась. «Ну, выйти с ним в свет... Но вот представь: он был бы не Табаков, а простой мужик — пошла бы она за него?» А вот этого представлять не надо. В том-то и дело, что он Табаков, и «что можно Юпитеру, нельзя быку».

Как могли из машины вытащить мою педерастку? Книги и 500 долларов взяли, а права и техпаспорт подбросили. Владимир Гаврилыч — охранник банка позвонил: «Нечисто что-то... нашел во дворе, в грязи...» Но, слава Богу, документы целы.

4 июля 1996 г. Четверг. Молитва, зарядка, душ

Ельцин победил, вместе с ним — все мы. Теперь был бы здоров — и вперед.

Затишье закончилось, ожидание катастрофы, прихода Губенко с коммунистами к власти исчезло. Теперь надо сесть и думать, что делать, как помочь Б. Истоку построить церковь, где дополнительно за эти два месяца деньги заработать, как разрубить роман.

6 июля 1996 г. Суббота. Молитва, зарядка

Маски. Я достал сегодня свою и Иннокентия М. Моя — скукоженное, искривленное пьянью лицо, с перекошенной от недостачи зубов челюстью, — ужас, гримаса от прикосновения холодного гипса. У Смоктуновского — ровное, чистое, благородство линий и выражения. Тоска. Посмотрел я на маски и спрятал взад.

22 июля 1996 г. Понедельник. Молитва

В «зеленую тетрадь»

«Правительственная.

Народному артисту России

В. Золотухину.

Уважаемый Валерий Сергеевич!

Сердечно поздравляю Вас с пятидесятипятилетием. Это возраст вполне зрелого человека, способного сыграть и, я в этом твердо уверен, еще сыграющего немало новых прекрасных ролей. Ваш талант многогранен и выразителен, он близок и понятен простому человеку, а в этом и заключается гениальность актера. Желаю Вам, Вашим родным и близким здоровья, новых запоминающихся ролей и всяческих успехов во всех ваших начинаниях.

Геннадий Зюганов».

27 июля 1996 г. Суббота. Молитва, зарядка

Петренко — великий артист, а его Фарлаф на дне рождения В. Высоцкого унес меня на грань зависти.

29 июля 1996 г. Понедельник. Молитва, зарядка

Вот вчера неожиданно всплыл Розов. Он приехал с отдыха из Венгрии специально для того, чтобы в С.-Петербурге подписать договор, в том числе и о моей программе, и готов сразу дать мне режиссера, чтоб начал я кого-нибудь — «Россия в лицах», авторский канал — снимать. И я опять испугался — а если это, к примеру, Харченко, великий хирург?

«Мой Можаев» напечатан в журнале «Россия». Материал всем очень нравится, в том числе, как сказали, и жене Солженицына.

А секретарша Чубайса холодно со мной говорила, и только месяца через полтора сможет меня Толька принять.

13 августа 1996 г. Вторник. Молитва, зарядка. Клиника Харченко, № 936

Дозвонился мне «Мосфильм», Костя Шмелев. Завтра должна состояться у меня запись песни к «Куклам» на мотив «Счастье вдруг в тишине...».

Лунева на хвосте принесла, что Филатов в «Собеседнике» дал интервью, где весьма неприлично опять прошелся по золотухинской персоне. Опять — «мой сын-священник», «моя внучка»... Что же ты делаешь, Леня?! Правда, это дерьмо мне на руку и тем более оправдывает мое решение напечатать то, что напечатал в «Юности».

27 августа 1996 г. Вторник. Молитва, зарядка

Звонила из Кёльна Альвина. У Смехова умерла мать в Ахене.

5 сентября 1936 г. Четверг. Молитва, зарядка. № 936

Значит, так. Худшее, что можно было предположить и мною предугадывалось, отчего я не давал покоя Никите, звонил Демидовой — случилось. Америка накрылась! Это ужасно... Кроме того, что рухнули мои финансовые расчеты — мыслил я себя уже на другой машине, а также начать строительство дома на Десне, сменить прикид — одежду, обувь, — рухнули какие-то морально-нравственные точки независимости. И пописать я хотел... Что касается Америки — сильные подозрения, что мне ее поломал Любимов. Шульман опрометчиво начал переговоры с шефом, а тот заявил ему: «Да никуда Золотухин не поедет, хватит, только что был в Израиле...» Я же не могу предположить, что Любимов (?!) договорился вдруг о гастролях Любимов — Золотухин вдвоем, когда расчет Шульмана был на Никиту Высоцкого. Но Любимов приезжает на месяц! Дальше куда? И теперь этот месяц октябрь надо срочно загрузить какими-то поездками, надо заработать на зиму — вот ведь беда. Халатность моя летняя в некотором роде объяснялась перспективой Америки!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.