Из Тегерана в Ялту, карта военных действий и геополитика

Из Тегерана в Ялту, карта военных действий и геополитика

Русские неспроста назвали 1943 год переломным. В свою очередь, Черчилль очень образно описал перемену военного счастья: «До Эль-Аламейна у нас не было побед. После Эль-Аламейна у нас не было поражений»[345].

Помимо того что отныне инициатива на бранном поле принадлежала союзникам, немцы были изгнаны из Африки, а падение Муссолини сломало ось Берлин — Рим, и Италия перешла в лагерь противника. На Востоке Красная армия уничтожила лучшие силы немецких танковых войск в грандиозном сражении на Курской дуге. Весной стало ясно, что гитлеровские подводные лодки проиграли битву за Атлантику. При этом грозная военная машина Соединенных Штатов наконец-то заработала на полную мощность, а количество американских дивизий превысило количество британских.

С середины 1943 года в воздухе витала мысль о созыве конференции на высшем уровне. Для этой цели Черчилль облюбовал британскую военную базу Скапа Флоу на Оркнейских островах, Рузвельт же был согласен на Багдад или Анкару, и лишь благодаря настойчивости Сталина трехсторонняя встреча под кодовым названием «Эврика» состоялась в конце года в Тегеране. Эта конференция, состоявшаяся в кульминационный момент войны, была очень важна по трем причинам. Прежде всего потому, что в Тегеране впервые сошлись вместе три великих лидера, а кроме того, это была первая встреча Рузвельта со Сталиным. С другой стороны, Тегеранская конференция имела решающее значение с военной точки зрения, поскольку в Тегеране союзники намеревались выработать стратегический план на последний этап войны. На этот раз американцам удалось провести свою линию, а британцам, удерживавшим инициативу с 1941 года, пришлось сдать позиции. Наконец, если говорить о политических и дипломатических отношениях между союзниками, то уже в Тегеране зашла речь о послевоенном разделе отвоеванных территорий на сферы влияния. С каждым днем все яснее становилось, что после победы над Гитлером Советский Союз превратится в супердержаву, которая будет доминировать в Восточной и Центральной Европе. Потому и появился проект американо-советского соглашения, в котором Великобритания признавалась второстепенной державой, Германия была уже практически поделена, а Франции отводилась унизительная роль страны-марионетки. Увы, Сталин разделял презрительное отношение Рузвельта к Франции, последний же намеревался воссоздать старую Лотарингию времен Лотаря II, простиравшуюся некогда от Вогезов до Фрисландии...

Взаимоотношения англо-американских союзников во время Тегеранской конференции были безрадостными. Черчилль прибыл в столицу Ирана усталый, измученный болезнью, раздраженный. Он остановился в здании британской дипломатической миссии, и там доктор Моран пустил в ход все свое умение, чтобы вернуть премьер-министру один из его основных видов оружия — голос. К тому же Черчилль, обеспокоенный неприятным поворотом дел в Средиземноморье, пожелал встретиться с Рузвельтом предварительно, однако последний, также неважно себя чувствовавший, уклонился от встречи по более или менее уважительной причине. В конце концов их встреча состоялась в Каире и продолжалась с 23 по 26 ноября (конференция «Секстант»), но уже в присутствии генералиссимуса Чан Кайши. Впрочем, во время этой встречи речь шла преимущественно о делах на Дальнем Востоке, поэтому англо-американские союзники и в Каире не согласовали свои стратегические и тактические планы. Кроме того, на Тегеранской конференции каждый из трех союзников опасался, как бы двое других не объединились между собой против него.

Уже на первом заседании, состоявшемся 28 ноября, были приняты основные стратегические решения. Американцы горячо поддержали советскую делегацию, настаивавшую на открытии второго фронта, и подавляющее большинство участников конференции высказалось за высадку союзнического десанта на французском берегу Ла-Манша. Эта операция, намеченная на май 1944 года, получила название «Оверлорд». Одновременно планировалось осуществить еще одну высадку — на берегах Прованса. В этой второй операции — «Наковальне», позже переименованной в «Дракона», были задействованы военные отряды, набранные в Италии. Таким образом, от средиземноморской стратегии Черчилля камня на камне не осталось, хотя он по-прежнему с горячностью доказывал партнерам предпочтительность наступления через Апеннинский полуостров, вовлечения в войну Турции и завоевания Южных Спорадов. На беду Черчилля, к тому времени союзнические войска уже два месяца были безнадежно блокированы по линии Густава в южной части полуострова. Кроме того, Турция не обнаруживала ни малейшего желания участвовать в военных действиях, а маловероятное завоевание Южных Спорадов не имело бы почти никакого стратегического значения. Но и это еще не все — во время того же первого заседания Сталин объявил, что как только Германия будет побеждена, Советский Союз начнет военные действия против Японии.

Несмотря ни на что, Черчилль не опустил руки, даже когда ему пришлось уступить Сталину и Рузвельту. Не такой у него был характер. Премьер-министр, не утративший практической сметки, решил, что со временем все еще может измениться, что Сталин не всегда будет играть роль арбитра между решительным премьер-министром и колеблющимся президентом. В Квебеке на конференции «Квадрант», прошедшей в августе, британская делегация уже соглашалась на проведение операции «Оверлорд». Рассчитывая на скорое взятие Рима, Черчилль мечтал о стремительном продвижении к реке По — тогда отпала бы необходимость в проведении операции «Наковальня» и, кто знает, вновь появилась бы возможность наступления на Центральную Европу через Любляну.

Поэтому неудивительно, что во «Второй мировой войне» Черчилль положительно отозвался о Тегеранской конференции и ее результатах. В подтверждение своих слов он описал большой ужин, состоявшийся 30 ноября в резиденции британской дипломатической миссии по случаю шестьдесят девятого дня рождения премьер-министра. «Это было, — писал Черчилль, — памятное событие в моей жизни. Справа от меня сидел президент Соединенных Штатов, слева — хозяин России. Все вместе мы командовали большей частью мирового флота и тремя четвертями мировой авиации, под нашим началом служили около двадцати миллионов солдат, участвовавших в самой страшной войне за всю историю человечества»[346]. Однако затем Черчилль стал выбирать более осторожные выражения, понимая, что на этой конференции статус Великобритании и ее вес в международных делах заметно изменились. «Именно в Тегеране, — позднее признался премьер-министр своей старой подруге Вайолет Бонем-Картер, — я впервые осознал, как в мире мало нас, британцев. Я сидел там с большим русским медведем по левую руку и с толстым американским буйволом — по правую, причем медведь уже протянул ко мне свои лапы. И вот между этими хищниками притулился маленький английский ослик, который единственный из них троих знал верный путь»[347]. Себя, однако, не преминул возвеличить...

После Тегеранской конференции Черчиллю было трудно осуществить свои планы и замыслы, и мешала ему в этом не только болезнь, сразившая его в Тунисе в декабре. Это случилось уже после того, как в ходе второй конференции, проходившей в Каире с 4 по 6 декабря, президент Турции Исмей Инону, прибывший в Египет специально для переговоров с Черчиллем, категорически отказался принять участие в военных действиях. Долгое выздоровление в Марракеше в январе 1944 года также не было главным препятствием на пути британского премьер-министра к цели. Все дело в том, что события в Италии не оправдали ожиданий Черчилля. С ноября по май войска союзников были блокированы фашистами в Абруцци, напротив горы Кассен вдоль линии Густава, между устьем реки Гарильяно, впадающей в Тирренское море, и устьем реки Сангро, впадающей в Адриатическое море.

В конце концов 12 мая союзники приступили к операции «Диадема», целью которой были Рим и Флоренция. Пока французский экспедиционный корпус под командованием генерала Жюэна прорывал немецкую оборону близ Лири, польские войска с боем захватили контроль над горой Кассен — произошло это 18 мая. После этой победы союзники начали продвигаться к Риму, на пути им пришлось выдержать не одно кровопролитное сражение, и все-таки 4 июня они вошли в Вечный город. Войска антигитлеровской коалиции продолжили наступление, дошли в Тоскане до линии Арно и взяли Флоренцию 4 августа. Однако англо-американская армия вновь была остановлена, на этот раз на линии Готика, проходившей от Пизы до Римини, — там войска маршала Кессельринга преградили путь союзникам и продолжали их удерживать всю зиму, перекрыв заодно и доступ к долине реки По в Северной Италии.

Отныне все надежды были связаны с успешным исходом операций «Оверлорд» и «Наковальня»-«Дракон», тогда как Черчилль при поддержке британских военачальников целых полгода — с февраля по июль 1944 года — тщетно пытался помешать проведению операции «Наковальня».

* * *

Операция «Оверлорд» — основная составляющая победы союзников на Западе — действительно являлась «величайшей военной операцией всех времен», но ее успех, вопреки распространенному мнению, вовсе не был предрешен. По правде говоря, высокопоставленные британские и американские чиновники, сознававшие всю опасность этой затеи и предвидевшие многочисленные препятствия на пути ее осуществления, даже не скрывали своего беспокойства накануне высадки союзнических войск в Европе.

Черчилль, в свою очередь, все это время был нервным, раздражительным и озабоченным. Близким людям из своего окружения он не раз признавался, что его нервы напряжены до предела. Премьер-министр продолжал наблюдать за ходом подготовительных работ на юге Англии и для большего удобства устроил свою штаб-квартиру в поезде, стоявшем на запасном пути на вокзале в Портсмуте. Однако к началу операции он вернулся на Даунинг стрит, где с 4 по 5 июня принимал Де Голля, «потчуя» дорогого гостя громким скандалом. 5 июня, когда Эйзенхауэр наконец принял роковое решение, Черчилль, словно лев в клетке, шагал взад-вперед по комнате, где были развешены карты. Вечером он сказал Клемми, зашедшей ненадолго повидаться с ним: «Ты понимаешь, что завтра утром, когда ты проснешься, 20 тысяч человек уже будут убиты?»[348]В действительности же, проснувшись утром 6 июня, Черчилль узнал, что дела обстоят как нельзя лучше и у британских парашютистов, и у англо-канадских отрядов, перешедших в атаку на французском побережье. Тогда он решил в полдень выступить в палате общин с обнадеживающим заявлением по поводу «самой сложной и трудной военной операции, которая когда-либо предпринималась»[349].

Риск, на который пошли союзники, действительно был настолько велик, что саму попытку выполнения этой операции уже можно считать подвигом. Если отбросить первичный риск, присущий любой десантной операции и заключающийся в непредсказуемости стихии, особенно капризной в Ла-Манше, то первая серьезная опасность поджидала десант союзников во время самой высадки. Немецкие оборонительные войска были защищены внушительным Атлантическим валом и представляли смертельную опасность для осаждавших, не имевших возможности создать плацдарм и потому вынужденных закрепляться в ненадежных опорных пунктах. Вытеснить их оттуда не составляло труда, поскольку у них не было поддержки — основная часть кораблей, переправлявших войска союзников, стояла на якоре в открытом море и не могла доставить предусмотренное подкрепление и технику.

С другой стороны, даже если теоретически допустить возможность создания более или менее глубокого плацдарма, все равно существовала опасность того, что немецкое командование, пользуясь своим наземным преимуществом и возможностью маневрировать, которой не было у противника, зажатого со всех сторон на маленьком клочке земли, предпримет мощную танковую контратаку. В этом случае фронт союзников был бы прорван, их отряды отброшены к морю, и они пережили бы еще одно поражение, как когда-то в Дюнкерке, только на этот раз еще более унизительное и трагическое. На этот раз ставки были гораздо выше, и оба противника это прекрасно понимали. В своей военной директиве за номером 51 от 3 ноября 1943 года Гитлер написал: «Какой бы тяжелой и кровопролитной» ни была битва с большевиками, «еще большая опасность грозит нам с Запада — высадка англосаксонского десанта»[350]. В марте 1944 года, созвав своих генералов, фюрер объявил им, что ожидаемое вторжение, в неизбежности которого он нисколько не сомневался, предрешит исход войны, ведь если атака союзников будет отбита, немцы смогут перебросить на Восточный фронт около пятидесяти освободившихся дивизий и при помощи этого подкрепления одержать окончательную победу над Советским Союзом. Таким образом, сражение на французском побережье должно было решить участь рейха.

При попытке оценить шансы противников накануне высадки десанта нужно обратить внимание на тот факт, что каждый из них располагал двумя основными козырями. Первым козырем немцев был Атлантический вал. Берега, ощетинившиеся блокгаузами, казематами, пушками и пулеметными гнездами с тщательно выверенным углом стрельбы, заминированные пляжи, усеянные заграждениями, испещренные противотанковыми рвами и оплетенные колючей проволокой, рогатки, болота, лиманы — все это являлось идеальным препятствием на пути атакующих. Кроме того, с тех пор как Роммель был назначен командующим группой армий «Б», действовавших на Ламаншском и Северноморском фронтах, он еще больше укрепил «великую Атлантическую стену»: заложил четыре миллиона мин, установил новые заграждения на пляже, такие, как вкопанные в песок «шпильки Роммеля» — бетонные четырехгранные столбы, утыканные стальными иглами, и мины-«щипцы для орехов» против десантных барж.

Во-вторых, руководители рейха рассчитывали на наземное преимущество своей армии, на высокий уровень подготовки командного состава, первоклассное вооружение, возможность маневрировать, профессионализм и опытность войск (для большинства же солдат союзной армии высадка во Франции должна была стать боевым крещением). Маршал Роммель, не в первый раз воюющий против англичан, этот «лис пустыни», написал своей жене за несколько дней до высадки: «Я жду этого сражения, не волнуясь за его исход».

У союзников тоже были свои козыри, которые они могли противопоставить противнику. Прежде всего морское и воздушное преимущество, ведь в воздухе соотношение сил составляло 1 к 25 в пользу союзников, а доступ в Ла-Манш уже долгое время был закрыт для немецких кораблей. 6 июня воды пролива всецело принадлежали союзническому флоту, на восемьдесят процентов составленному из британских кораблей и на двадцать процентов — из американских. Несколько дней спустя во время поездки в один из портов Нормандии Черчилль пришел в восторг при виде этого «города кораблей, выстроившихся вдоль берега на 80 километров в длину»[351].

Другим преимуществом союзников было образцовое материально-техническое обеспечение. Участники антигитлеровской коалиции достигли высот мастерства по части организации, практически не имевшей слабых мест, охватывавшей мельчайшие детали операции, прекрасно отлаженной и опиравшейся на колоссальные технические ресурсы, ее эффективность была доказана успешным исходом этого рискованного предприятия. Невероятная концентрация сил, избыток техники, непрекращавшийся поток огня — таков был ключ к победе, найденный начальниками межсоюзнического штаба. Все этапы операции тщательно просчитывались, согласовывались, расписывались по минутам. В этом отношении подготовка высадки союзного десанта, возможно, была самой масштабной военной операцией, когда-либо предпринимавшейся.

Если говорить о нововведениях, то Черчилль, по-прежнему неравнодушно относившийся к оригинальным и эффективным техническим находкам, дважды выступил с весьма полезной инициативой. Первое и основное его предложение касалось искусственных портов, так называемых «багровых гаваней». Вместе с премьер-министром этот план разрабатывали еще несколько человек, в том числе — адмирал Маунтбеттен. В целях обеспечения непрерывного поступления техники и боеприпасов на предусмотренный плацдарм в условиях отсутствия большого порта, такого, как, например, Шербур, предлагалось построить два огромных сборных порта в форме контейнеров, которые можно было бы переправлять по Ла-Маншу и емкость каждого из которых составляла бы семь тысяч тонн, примерно как в Дувре. В мае 1942 года премьер-министр приказал разработать и построить контейнеры, предрешившие успешный исход операции.

Другим существенным вкладом Черчилля в успех предприятия была всемерная поддержка, оказываемая им так называемым «яликам Хобарта». Это была идея генерала танковых войск Хобарта, понимавшего всю сложность десантной операции и придумавшего новые способы преодоления бетонных преград и минных полей Атлантического вала. Он изобрел танк-амфибию, который можно было спустить на воду за несколько километров от берега и который сам мог «доплыть» до суши. Другим изобретением генерала Хобарта были «крабы», или танки-разградители, которые при помощи вращающихся цепов дробили минные поля. Гению генерала Хобарта были обязаны союзники и появлением танков, оснащенных фашинами, позволявшими им преодолевать противотанковые рвы, а также появлением гигантского огнемета, окрещенного «крокодилом». На рассвете 6 июня эти адские машины зарекомендовали себя с лучшей стороны на трех пляжах восточного побережья Кальвадоса, порученных англо-канадским отрядам, — Золотом, Берегу Юноны и Мече, избавив их, таким образом, от печальной участи Омахи.

Впрочем, не стоит забывать и о том, что у союзников было гораздо больше разведданных, полученных ими, в частности, при расшифровке вражеских посланий с помощью дешифровального аппарата «Сигинт». Благодаря явному превосходству своей разведки союзники на протяжении всей операции «Оверлорд» заставали немцев врасплох и даже сумели провести крупную дезинформацию — план «Стойкость», состоявший в том, чтобы убедить противника в намерении союзников продвигаться на север по течению Сены — туда, где были сосредоточены лучшие силы рейха.

После успешного завершения операции по высадке союзного десанта между англичанами и американцами возникли острые стратегические разногласия. Дело в том, что Черчилль вовсе не собирался отказываться от своих средиземноморских планов, он больше, чем когда-либо, был уверен в предпочтительности наступления через Италию для окончательной победы над Гитлером. Поэтому британский премьер-министр всячески возражал против операции «Наковальня», твердо решив не допустить ее осуществления и навязать союзникам свой план наступления на Северную Италию. «Диадема» или «Наковальня» — вот в чем вопрос. Неудивительно, что между штабами двух стран установились отвратительные отношения. В самом деле, из-за хитрых маневров Черчилля, задерживавших проведение операции «Наковальня», и из-за его неуместных совещаний с Рузвельтом дело затянулось до начала августа, и только тогда было принято окончательное решение: операции «Наковальня», переименованной в «Дракона», — быть. 15 августа франко-американский десант высадился на берегах Прованса.

Итак, летом 1944 года развернулась битва за Францию. Началась она с высадки союзного десанта, а закончилась освобождением всей Западной Европы. Поначалу события развивались очень медленно, так, по крайней мере, казалось. Лишь в конце июля союзники совершили прорыв под Авраншем, а 21 августа (почти через месяц!) полностью окружили противника близ Фалеза, на этом закончилась Нормандская кампания. Большая часть этого периода была посвящена «войне плетней». Нормандские поля, окаймленные лесными полосами, были пересечены хаотичными естественными насыпями, которые ловко использовали немцы для создания оборонительных укреплений. В этих-то полях и застопорилась военная машина союзников — их танки не могли преодолеть таких препятствий. Вот почему движение замерло и атакующие приуныли. 20 июля, сорок пять дней спустя после начала операции, союзные войска наконец-то достигли рубежа, который они планировали достичь уже через семнадцать дней после высадки. Затем, проведя 25—27 июля операцию «Кобра», союзные войска совершили прорыв на юг Котантена.

С этого момента события стали стремительно развиваться. Гитлер отдал приказ перейти в контратаку на Мортен — контратака захлебнулась, да иначе и быть не могло. Остатки 7-й немецкой армии были окружены под Фалезом, в то время как американские танки устремились к Бретани, Луаре и Иль-де-Франсу. 15 августа в рамках операции «Дракон» союзники добились новых успехов на Западе и на Востоке. После этого они одерживали победу за победой: французы под командованием Леклера, опередившего американцев, освободили Париж 25 августа. Брюссель был занят 3 сентября, Бельгию в три дня освободили британцы. Немецкую границу американские бронетанковые войска перешли 11 сентября. Отметим все же, чтобы не нарушить исторической реальности, что к тому времени русские уже достигли Вислы и Дуная, перейдя летом в наступление, получившее название «Операция Багратион». В ходе этой операции советские войска разгромили группу немецких армий «Центр». В целом с июня по сентябрь немцы потеряли на Западном фронте 55 тысяч человек убитыми и 340 тысяч человек ранеными и взятыми в плен, а на Восточном фронте — 215 тысяч человек убитыми и 625 тысяч человек ранеными, взятыми в плен и пропавшими без вести.

* * *

В середине июня 1944 года Черчиллю и всему британскому народу пришлось столкнуться с новым тяжелейшим испытанием. Самое страшное секретное оружие, которым уже не один месяц грозил Гитлер Англии, обрушило свою мощь на многострадальный Альбион. Грозные Фау-1 и Фау-2 сильно омрачили последние месяцы войны, тем более что это бедствие, которого никто не ждал, настигло лондонцев как раз в тот момент, когда они уже считали себя в безопасности от воздушных налетов.

На рассвете 13 июня 1944 года, то есть ровно неделю спустя после начала операции по высадке десанта союзников во Франции, необычный с виду механизм, тарахтящий, как мотоцикл или механическая пила, упал в устье Темзы. Этот механизм напоминал крохотный самолет без пилота, вскоре его окрестили «летающей бомбой», или «самолетом-снарядом». Так началась операция обстрела британской столицы, свирепствовавшая не один месяц. Сеявшее ужас оружие, которое немцы назвали «оружием мести», сыпалось на Лондон, как из рога изобилия, — семьдесят штук в сутки. Гитлер говорил: «Страх страхом подавляют».

На этот раз в отличие от зажигательных бомб, которыми немцы «поливали» столицу Соединенного Королевства в 1940 году, новое оружие обладало большей поражающей силой, радиус его действия достигал 300—400 метров. Лондонцы не поддались панике, однако это страшное бедствие обрушилось на город, когда силы его жителей были уже на исходе: пять лет войны не прошли бесследно, еще немного — и горожане утратили бы присутствие духа. Вместо того чтобы пожинать плоды победы, им вновь пришлось переживать ужасы бомбежек, как во времена «Блица». Поэтому военная цензура всячески старалась, насколько это было возможно, скрыть от народа горькую правду. Но это ни к чему не привело: официальные сообщения свидетельствовали о крайнем напряжении, подавленности населения. Слепой эгоизм возобладал над былой беззаветной преданностью общему делу.

Три фактора способствовали тому, что «летающие бомбы» произвели такой психологический эффект. Прежде всего внезапность налетов — горожане не были к ним готовы, опасность возникала неожиданно и заставала людей врасплох. Жизнь шла своим чередом — и вдруг размеренное течение дня молнией разрывало небо, неся с собой смерть и скорбь. С другой стороны, безликий робот Фау-1 вызывал суеверный страх. Наконец, эти страшные «самолеты-снаряды» падали куда попало. Конечно, основной мишенью был Лондон, но место попадания заранее наведенных снарядов точно не было определено, хотя чаще всего они обстреливали южные кварталы Лондона и ближайшие зажиточные пригороды Кента. Англичане пытались обороняться, перехватывая Фау-1 сразу же, как только локационные системы обнаруживали их над Альбионом, однако из девяти тысяч обнаруженных «летающих бомб», наведенных на английскую столицу с июня по сентябрь, лишь половина была уничтожена в воздухе.

Англичане не знали, что худшее ждало их впереди. Два месяца спустя новая воздушная атака, еще более страшная, обрушилась на их головы, правительство же допустило досадный промах, поспешив объявить, что битва за Лондон закончена. Сделал это заявление Дункан Сэндис, зять Черчилля и заместитель министра вооружения, ответственный за обезвреживание «летающих бомб». 8 сентября 1944 года два загадочных взрыва произвели оглушительный шум: один — на западе, другой — на востоке столицы. На месте взрывов образовались огромные воронки в пятнадцать метров шириной и в три метра глубиной. Это были первые Фау-2 — ракеты дальнего действия, гораздо более мощные, чем Фау-1. Высота их полета составляла шестьдесят километров, скорость — пять тысяч километров в час. Они переносили тонны взрывчатого вещества и потому производили колоссальные разрушения. Противопоставить такому оружию было нечего. Эти ракеты затмили внезапностью появления даже незабвенные Фау-1. Из уст в уста передавались жуткие рассказы о страшных разрушениях, тем более что Фау-2 тоже падали, куда придется, например, на Челси Хоспитал — дом инвалидов или на ораторскую трибуну в Гайд-парке. Нервы лондонцев и без того были напряжены до предела, а слепые Фау-2 сеяли новые беды, несли смерть, обращали город в руины.

В целом на Лондон и его окрестности было направлено тысяча сто ракет Фау-2. Взрывы «летающих бомб» потрясали город с сентября 1944 года по 27 марта 1945 года — в этот день лондонцы наконец вздохнули свободно. Однако потери были велики: в результате обстрелов Фау-1 погибли шесть тысяч мирных жителей, восемнадцать тысяч получили ранения; в результате обстрелов Фау-2 погибли две тысячи семьсот человек, получили ранения шесть тысяч человек. Что касается материального ущерба, он был колоссальным: пострадало лишь вдвое меньше домов, чем во времена «Блицкрига». Смириться с такой катастрофой было очень тяжело. Поэтому на этот раз Черчиллю пришлось приложить гораздо больше усилий, нежели в 1940 году, чтобы поднять моральный дух сограждан.

* * *

Летом и осенью 1944 года премьер-министр постоянно находился в поездках, он стремился успеть везде, где происходили решающие сражения, способные повлиять на исход войны. При этом Черчилль нигде не сидел сложа руки — ни в Алжире, ни в Неаполе, ни на Корсике, ни в Италии, ни в Квебеке, ни в Москве. Тем не менее он все острее осознавал, что лишился того положения, которое некогда занимал, — положения в центре международной политической арены. Однажды в палате общин он сказал с нотками сожаления в голосе: «Я уже не могу играть прежней роли в решении стратегических вопросов; теперь есть Эйзенхауэр и окружающая его плеяда генералов, вот они пусть этим и занимаются»[352].

Затем пришлось распрощаться с надеждой закончить войну к концу 1944 года. Отныне Черчилля, в силу его огромного политического опыта и склонности строить планы на далекое будущее, больше всего занимал вопрос о переделе мира и о том, как следует строить отношения с Советским Союзом после войны.

Англия уже не могла прийти на помощь восставшим в Варшаве полякам. Сознание собственного бессилия возмущало и не давало покоя Черчиллю. Приблизительно в это же время, 12 августа, он встретился с Тито в Неаполе. Британский премьер-министр с подчеркнутой сдержанностью посоветовал лидеру партизанского движения Югославии, затянутому в маршальский мундир не по неапольской жаркой погоде, установить демократический режим, опирающийся на крестьянские массы. Тито ответил ему, что не имеет ни малейшего намерения устанавливать коммунизм в Югославии или создавать Балканскую федерацию и что его вполне устроила бы Югославская федерация. Тем не менее Тито уклонился от обещания сделать публичное заявление.

В тот момент как раз намечалась новая трехсторонняя встреча на высшем уровне, и Черчилль считал, что нужно провести ее как можно скорее, не дожидаясь ноябрьских выборов в Соединенных Штатах и вероятного вступления в должность нового президента, ведь любое промедление было на руку Сталину. Поэтому премьер-министр решил, несмотря на возражения Рузвельта, незамедлительно отправиться в Москву в сопровождении Идена и прямо поговорить со Сталиным о текущих делах, начиная с ситуации в Европе в целом и заканчивая польским вопросом в частности. Двухсторонняя конференция получила название «Толстой» и продлилась с 9 по 19 октября. «Дядя Джо»[353]тепло принял британского премьер-министра, устроив в его честь несколько пышных приемов, подняв не один тост за его здоровье и «угостив» товарища по альянсу спектаклем в Большом театре.

В первый же вечер конференции был решен основной вопрос: по инициативе Черчилля союзники поделили на сферы влияния Балканы и Центральную Европу. Во время пресловутой встречи с глазу на глаз премьер-министр действительно сунул хозяину Кремля клочок бумаги, на котором торопливо написал кое-какие цифры и указал соотношения. Впоследствии сам Черчилль называл эту бумажонку «гнусным документом». Вот что здесь было написано: «1) Румыния: 90 % — Советскому Союзу, 2) Греция: 90 % — Великобритании, 3) Югославия: 50 % — 50 %, 4) Венгрия: 50% — 50%, 5) Болгария: 90 % — Советскому Союзу». Сталин тотчас же схватил эту бумажку и синим карандашом написал на ней, что согласен. Таким образом, за несколько минут истинные политики Сталин и Черчилль с неподражаемым цинизмом решили участь половины Европы на целых полвека. То, что в XVIII веке стыдливо назвали бы «политикой удобств», возобладало над принципами Атлантической хартии. Однако переговоры по польскому вопросу затянулись, осложнились и в конце концов зашли в тупик. На этом и закончилась конференция «Толстой».

Вооружившись заключенным в Москве договором, в конце 1944 года Черчилль решил (предварительно пройдясь вместе с Де Голлем по Елисейским Полям во время своего визита в Париж 11 ноября 1944 года и насладившись громкими приветствиями бесновавшейся от восторга толпы) наведаться в Грецию, где в то время бушевала гражданская война и где коммунисты уверенно шли к власти.

По правде говоря, так сложилось исторически, что Греция испокон веков была союзницей Соединенного Королевства и пользовалась его покровительством. В силу своего географического положения эта страна занимала центральное место в стратегических планах и зоне интересов Великобритании в Восточном Средиземноморье — Черчилль понимал это лучше, чем кто бы то ни было. В греческом движении Сопротивления англичане играли первостепенную роль посредством Восточного общества, тем более что в отличие от Югославии Греция была вполне доступна для британцев. Итак, крупнейшим в Греции партизанским движением ЭЛАС руководила греческая коммунистическая партия. Когда в середине октября немецкая армия оставила страну, власть в Афинах оказалась в руках временного правительства, действовавшего от имени короля. Временное правительство занимало весьма шаткое положение, и 3 декабря партизаны ЭЛАСа предприняли попытку захватить контроль над столицей. Так в Греции началась гражданская война. Узнав об этом, Черчилль тотчас же направил главнокомандующему британским экспедиционным корпусом генералу Скобайу чрезвычайно жесткие инструкции, предписывавшие ему незамедлительно восстановить порядок любой ценой. Британским солдатам волей-неволей пришлось стрелять в участников греческого движения Сопротивления, своих вчерашних союзников, между тем как уличные бои между греческими противоборствующими сторонами случались все чаще.

Черчилль, в свою очередь, не обращая внимания ни на протесты английских лейбористов, ни на укоры Вашингтона, твердо решил взять ситуацию под контроль и установить в Греции такой государственный режим, который соответствовал бы его политико-стратегическим видам на эту часть земного шара. Им руководило вовсе не романтическое и не доброжелательное отношение к греческой королевской династии, им руководило корыстное стремление обеспечить Англии на будущее союзника в лице некоммунистической, дружественной и покорной Греции. Вот почему вместо того чтобы провести в семейном кругу Рождественский сочельник 1944 года, Черчилль отплыл из Лондона в одиннадцать часов вечера и прибыл в Афины 25 декабря после полудня. Сразу по его прибытии и под его же председательством были начаты активные переговоры. Вскоре стороны пришли к соглашению и провозгласили регентом архиепископа Дамаскиноса. В конце концов 14 января 1945 года был подписан договор о прекращении огня, сопровожденный взаимным обязательством правительства и левых сил. Таким образом, Греция избежала коммунистического режима и осталась в «западном лагере».

* * *

С 4 по 11 февраля в предвкушении скорого падения Германии Черчилль, Рузвельт и Сталин собрались на Ялтинской конференции, на западном берегу Крыма, утопающем в пышной средиземноморской растительности. Участников конференции разместили в старинном замке, построенном еще до революции и наскоро приведенном в порядок накануне прибытия высоких гостей. Мысль о новой конференции зародилась еще в сентябре 1944 года, однако обстоятельства позволили встретиться лидерам трех великих держав лишь в начале 1945 года. К тому времени ситуация на фронте явно благоволила русским, поэтому лидеры двух западных держав оказались в невыгодном положении. В самом деле, после неудачной попытки отвоевать осенью Нидерланды в декабре 1944 года их солдатам пришлось сдерживать неожиданное наступление Рундштедта в Арденнах, в то время как в Италии войска западных союзников по-прежнему были блокированы на линии Готика. Между тем Красная армия, напротив, форсированным маршем продвигалась через Польшу и уже достигла Одера — до Берлина советским войскам оставалось пройти всего восемьдесят километров. Кроме того, в январе русские заняли Будапешт.

С дипломатической точки зрения англичане и американцы плохо подготовились к Ялтинской конференции. В ходе предварительной встречи на Мальте, длившейся всего один день — 2 февраля, они не достигли согласия ни по одному вопросу. В Крыму Черчилля разместили в большом особняке, возвышавшемся над Черным морем и кишевшем «слугами», — по словам генерала Исмея, это был «наполовину стилизованный шотландский замок, наполовину — маврский дворец». Британский премьер-министр воспользовался случаем и отправился в Балаклаву, где с чувством глубокого удовлетворения осмотрел место расположения британской легкоконной бригады, в составе которой в 1854 году одержал победу над русскими его старый полк — 4-й гусарский.

Исмей кратко и точно изложил суть этой конференции: «Приятная в гастрономическом отношении, бесполезная — в военном, угнетающая — в политическом»[354]. Черчилль сразу же почувствовал, что его с Рузвельтом союзнический монолит дал трещину, и это лишь усилило беспокойство и нервозность премьер-министра. Русские быстро научились определять, волнуется ли он, по дрожи его рук и по количеству выкуренных им сигар[355]. На Ялтинскую конференцию Черчилль приехал в подавленном настроении. 24 января он написал Идену: «Спасение мира — в согласии лидеров трех великих держав. Если они поссорятся, наши дети погибли»[356]. Из Ялты британский премьер-министр уехал, испытывая еще большее разочарование. Он решил, что его заокеанский партнер витает в облаках. Кроме того, Черчилль имел возможность оценить «Новый курс» Рузвельта, затрагивавший весь земной шар. В начале же конференции президент Соединенных Штатов, который в то время был уже серьезно болен, высказал намерение управиться со всеми делами в пять или шесть дней. На это пожелание Черчилль ответил язвительной остротой, напомнив Рузвельту, что даже Всемогущему понадобилось семь дней, чтобы сотворить мир[357].

В целом основные решения, принятые в ходе Ялтинской конференции, касались создания Организации Объединенных Наций, объявления Советским Союзом войны Японии и принципиальной декларации о свободной Европе. В то же время польский вопрос остался полностью на совести Советского Союза — Рузвельту с Черчиллем пришлось довольствоваться подписанием коммюнике, в котором говорилось о намерении трех держав создать в новых границах сильную, свободную и независимую Польшу. При этом «демократическому» правительству, работавшему в Люблине, вменялось в обязанность включить в свой состав новых членов из самой Польши и из Лондона. Относительно Германии было принято решение о полной ее оккупации и о взимании с нее крупных репараций. При этом Черчиллю и остальным членам британской делегации пришлось сражаться, подобно львам, как сказал Гарри Гопкинс, чтобы добиться от своих партнеров согласия на выделение Франции отдельной зоны оккупации и на предоставление ей места в Берлинском Совете.

Как бы то ни было, в ходе Ялтинской конференции союзники лишь утвердили план военных действий, который был осуществлен в 1945 году. Вопреки распространенному мнению, в Крыму Соединенные Штаты и Советский Союз вовсе не делили мир. Однако именно во время Ялтинской конференции стало ясно, что их третий союзник утратил прежние позиции и оказался в ранге «младшего брата». Систему мирового устройства, «подаренную» миру Ялтой, можно сравнить с системой, появившейся после Венского конгресса 1815 года, — обе они были разработаны лидерами великих держав, но при этом породили не мир, а лишь отсутствие широкомасштабных военных действий.

* * *

Вот уже полвека человечество мучает один важный исторический вопрос, связанный с личностью Черчилля. Насколько прозорлив в свете геополитической ситуации, сложившейся в 1945 году, и многочисленных свидетельств о склонности Сталина к гегемонии был британский премьер-министр? Официальная «легенда о Черчилле» при каждом удобном случае противопоставляет его удивительную проницательность и политическое чутье иллюзиям и ослеплению «трусливого и пассивного» Рузвельта, как его называл первый номер британской дипломатии[358]. Об этом много спорили, тем более что Черчилль во «Второй мировой войне», написанной в самый разгар холодной войны, без конца подчеркивал зародившуюся у него сразу после победы над Гитлером тревогу за будущее, свое недоверие к Советам, свои тщетные попытки предупредить об опасности американцев...

Тем не менее по возвращении из Ялты премьер-министр постарался успокоить политиков с Уайтхолла — министров, депутатов и чиновников, хотя не исключено, что в первую очередь он хотел сохранить лицо и отвести от себя гнев соотечественников, обратив их внимание на другого подходящего «козла отпущения». Неудивительно, ведь в адрес премьер-министра со всех сторон сыпались горькие упреки в чрезмерной уступчивости по отношению к Советскому Союзу и в допущении неподобающего обращения с членами польского правительства, находившимися в эмиграции в Англии. К примеру, по словам одного министра, Черчилль будто бы утверждал, что покуда Сталин будет руководить Страной Советов, Великобритания и Советский Союз всегда смогут договориться. При этом премьер-министр якобы добавлял: «Бедняга Невилл Чемберлен полагал, что Гитлеру можно верить. Он ошибался. А вот я, как мне кажется, не ошибаюсь на счет Сталина»[359]. В отношении Советского Союза и довоенной политической ситуации Черчилль не без иронии отмечал, что все встало с ног на голову. «Милитаристы времен Мюнхенских соглашений, — сказал он как-то одному из своих друзей, — превратились в сторонников мирного урегулирования, а бывшие сторонники мирного урегулирования — в завзятых милитаристов»[360].

Другие факты, напротив, наводят на мысль о том, что Черчилль всегда был готов к интриге. Так, малоизвестный случай, произошедший в 1943 году, свидетельствовал о том, что Черчилль вовсе не исключал возможности нападения на Советский Союз, как только отпадут всякие сомнения в победе над Гитлером. Впрочем, сам премьер-министр не смог бы ни назвать точной даты, когда это произойдет, ни сказать с уверенностью, доживет ли он до этого дня[361]. А вот другой факт, красноречиво свидетельствующий о преждевременных опасениях старого противника большевизма: в августе 1944 года он распространил среди членов военного совета доклад антикоммуниста Рональда Мэттьюса, яростно критиковал советскую реальность, прикрытую маской благополучия. Мэттьюс был знаком с жизнью в Советском Союзе, поскольку два года проработал корреспондентом в московском бюро «Дейли Геральд». В своем докладе он сурово осуждал британские власти за пассивность и приводил высказывание британского военного атташе, возмущенного тем, что его соотечественники «пресмыкаются перед русскими до такой степени, что сами оказываются в грязи по самую макушку»[362]. Однако Сталин не оставался у Черчилля в долгу. Югославский коммунист Джилас поведал миру об ответном выпаде главы Советского государства. По словам Джиласа, в 1944 году Сталин сказал ему, что вовсе не заблуждается на счет англичан, всегда готовых надуть своих союзников. «Черчилль относится к такому типу людей, — пошутил при этом вождь народов, — которые, стоит Вам зазеваться, тут же залезут к Вам в карман и стибрят копеечку»[363].

В конце концов совершенно очевидно, что всякий историк, оглядываясь назад и зная заранее о дальнейшем развитии событий, рискует сделать ошибочный вывод. Правда о событиях 1944—1945 годов скрыта под толстым слоем всевозможных версий и истолкований, авторы которых не всегда стремились выяснить истину, особенно во время холодной войны. Лидерам стран-союзниц стали приписывать и даже вменять в вину иллюзии, ошибки, безрассудства...

Тем не менее нельзя забывать о том, что союзники объединились и сражались бок о бок во имя одной цели — победы над Гитлером. Если бы Германия одержала верх, разбирать их ошибки было бы уже поздно. Более того, если бы Великобритания и Соединенные Штаты, разрабатывая свою антигитлеровскую стратегию, преследовали лишь одну цель — помешать Советскому Союзу и коммунизму завоевать авторитет в мире, они бы не справились с рейхом и, как следствие, не одержали бы победу. Выбор, стоявший перед Черчиллем, равно как и перед Рузвельтом, был очевиден: любой ценой сохранить Великий альянс, единый, могучий, способный победить или все потерять в погоне за политическими выгодами, которыми им в случае победы Гитлера и воспользоваться-то не пришлось бы. Словом, первым и единственным безусловным требованием времени была победа — любой ценой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.