VI
VI
Франция меня не оценила, я решила завоевать Италию. В Риме предлагали работу.
Я собрала чемодан и из парижской гостиницы уехала в римскую. Одно было плохо — Клоуна из-за карантина пришлось оставить с Вадимом. В Риме все оказалось чудесным — сам город, и жизнь в нем, и жители!
У меня появилась подруга. Звали ее Урсула Андресс, и она, как и я, пыталась сниматься в кино. Жили мы (но не спали) вместе, из экономии. Подойдем режиссерам, нет ли — неизвестно. То говорят — ростом не вышла, то чересчур длинна, то юна, то то, то се. Вспомни они об этом впоследствии — локти кусали бы!
Наконец я нашла себе роль в американском фильме «Елена Троянская» с Россаной Подестой. Я должна была играть ее рабыню. По-английски я говорила слабо, а трусила сильно. На пробы пришло 80 человек. Слова я выучила назубок, правда, не понимала смысла, зато говорила так уверенно, что была принята. Забавы ради сунула палец в шестеренки американской киномашины.
А с ней шутки плохи!
И дисциплина, и английский давались мне с трудом. Ни то, ни другое я на дух не выносила. Ходила на съемки, точно несла солдатскую службу!
Вадим был мне как-никак супругом и курсировал между Парижем и Римом. В общем, я любила его, но страсть со временем прошла, и у меня появились любовники, юные римляне… Недолго я блюла обет целомудрия! Но мне всегда нужна была опора. Вадим — опора. Он необходим мне. Я ни за что на свете не брошу его!
Пребывание в Риме затянулось. Больше так не могу!
Американцы милы, но с какой стати вставать в 5 утра, если съемки в 9? Мое отношение к работе их смешило. Им нравилась малышка «френч-герл» — у себя дома они признали это! А я, раз уж торчала в Риме, после «Уорнер Бразерс» на мелкой местной киностудийке снялась с Пьером Крессуа в посредственной мелодраме «Ненависть, любовь и предательство». Но заработала я на ней совсем неплохо — будет на что вернуться во Францию.
Но прежде вернулась я в больницу.
Сказались последствия операции и усталость после двух фильмов — целые дни я проводила на ногах. Я слегла с сильным кровотечением.
Пришлось пойти на новую операцию в римской клинике с американскими нянечками. Недоснятая мелодрама превращалась в драму по моей вине. На третий день после операции режиссер умолял меня выйти на съемки. Только закончи, а там отдыхай, хоть всю жизнь. Я согласилась.
В результате — еще месяц съемок. Час снималась, потом, ослабев, ложилась… Режиссер уговаривал пересилить себя, встать. Я вставала. Потом, едва живая, измученная кровотечением, возвращалась в отель, надеясь, что завтра мне станет лучше! Но завтра было, как вчера.
В таком плачевном состоянии я отправилась доканчивать фильм в Доломитовые Альпы, итальянский Тироль. Ко всем моим несчастьям, говорили там только по-немецки. Был волчий холод, медсестры днем с огнем не найти, слава Богу, ассистентка режиссера, милейшая женщина, взяла меня под свое крыло и десять раз в день делала мне укол, чтобы помочь продержаться.
К счастью, всему приходит конец. Фильму он пришел раньше, чем мне.
Вернувшись во Францию, я сразу же заявилась на житье к Бабуле! У нее я слегка оклемалась. Она лелеяла меня, нянчила, выхаживала.
Бум чуть с ума не сошел от радости, что заполучил меня, Дада готовила специально для меня все самое полезное, самое питательное, Бабуля выказывала мне столько внимания и нежности, что казалось мне — я в раю!
Вадим подолгу сидел у меня, переживал за мое нездоровье. Мама меня ласкала и говорила, что лучше бы мне родить, чем так мучиться. Папа, не зная, в чем, собственно, беда, заявил, что кино мне вредно для здоровья, и посоветовал сменить профессию, чтобы не болеть.
В общем, я блаженствовала. Век бы так жить! Но пришла Ольга, справиться, как дела, и предложить роль.
Работа актера не из легких.
Ни в коем случае нельзя упускать шанс. А где именно — шанс, не угадаешь. Приходится соглашаться на все! Вечный поиск, вечный бой. И никаких поблажек. Передышка — остановка, остановка — отступленье.
У меня железная воля и каменная лень. Я как бы между двух огней. Но в конце концов воля все-таки берет верх.
Благодаря Ольге мне удалось сняться вместе с Мишель Морган и Жераром Филипом в фильме Рене Клера «Большие маневры».
Роль была невелика, но лучше маленькая роль в хорошем фильме, чем большая в плохом! «Маневры» стали для меня школой! Рене Клер был на редкость добр и умен. Направлял он меня мягко, но решительно.
На Морган я смотрела во все глаза, но заговаривать с ней не смела, в ее присутствии ужасно смущалась… А Жерар Филип — живая легенда! Когда он обращался ко мне с вопросом, я краснела до корней волос. Я и вообще всегда краснела — от волнения, переживания, застенчивости! Даже со временем, отвечая журналистам и находя какие-нибудь особенно меткие и дерзкие слова, я принимала самоуверенный вид, а все равно становилась красной, как рак. И однажды зашла я вечером в аптеку возле дома и попросила таблетки, чтобы не краснеть. И покраснела до слез. Аптекарь, засмеявшись, сказал, что таких таблеток не существует, что, наоборот, краснеющая женщина — прелесть, но, по нашим временам, — редкость, и лучше мне остаться, как есть. Я послушалась его, скрепя сердце, и осталась как «есть»!
* * *
Вадим потрудился для меня на славу и написал сценарий забавного фильма, где мне предстояло сыграть главную роль. Фильм назывался «Отрывая лепестки маргаритки».
Я была довольна. Он дал мне прелестную героиню. Она в меру сексапильна, в меру простодушна и поднимает вокруг себя суету и неразбериху. Снимать фильм собирался Марк Аллегре, и это было прекрасно, потому что он стал большим нашим другом, к тому же дорожил своей репутацией «первооткрывателя кинозвезд». Действительно, именно он открыл Симону Симон и Даниэль Делорм, первым снял в кино Даниэль Дарье и многих других, правда, без таких вот двойных инициалов. А эти совпадения с инициалами его ужасно забавляли. Он прославил именно С.С., Д.Д. Почему бы теперь не Б.Б.?
«Будущие звезды» не имели большого успеха, и фильмом «Отрывая лепестки…» Аллегре хотел взять реванш. И, кстати, для этого старался вовсю.
Партнерами моими были Даниэль Желен и Дарри Коуль. Моя фамилия шла в титрах первой, отдельным кадром, а соперницей у меня была одна Надин Талье, знаменитая стриптизерша. Она, когда вышла замуж за барона Эдмона Ротшильда, стала еще знаменитей. И барон прекрасную плоть одел драгоценностями еще прекрасней. Правда, плоти было многовато, и «одежда» обошлась недешево.
Я отрывала лепестки маргаритки два с половиной месяца, так что ради славы натрудила пальцы до мозолей.
Итальянцы не хотели отставать и предложили синьоре Бардо другой шедевр.
Английская поговорка гласит: «Можешь взять, бери!» Я «взяла» и снова уехала в Рим.
Клоуна со мной не было, Вадим приезжал редко, и я утешалась любовью по-итальянски с неким красавцем — исполнителем сентиментальных песенок. Каждый вечер я заходила в кабаре, где он выступал. Голос его был нежен, обволакивающ, в кафе мне было уютно, и я всю ночь танцевала, смеялась и забывала, что завтра в 6 утра у меня встреча. Встречалась я в столь ранний час с Нероном, то есть с Альберто Сорди в роли Нерона. Я играла Помпею, Глория Свенсон — Агриппину, Витторио Де Сика — уже не помню, кого…
Именно тогда я впервые в жизни почувствовала свою «звездную» власть.
Помпея должна была принять знаменитую молочную ванну, и я предвкушала пользу для кожи… Каково же было мое разочарование, когда я узнала, что гигантская ванна, почти бассейн, наполнена крахмалом! Я не желала входить в нее: не хватало накрахмалиться, как воротничок сорочки!..
Я в слезы. В общем, устроила сцену.
Поднялась суматоха… А не крахмал — что же тогда? Говорю: «Молоко». Все с ужасом ждут, что я потребую не простое молоко, а ослиное, но нет, я не капризная, ослиного не надо! И все-таки столько молока — бешеные деньги! Что делать? Разбавить водой. Половину на половину! Сказано — сделано. Получила я ванну из молока полуторапроцентной жирности!
Но Бог меня наказал.
Сцена снималась два дня. В первый я гордо и блаженно окунулась в свежее тепловатое молочко… Юпитеры, жара, грим, долгие часы съемки… Под конец я плескалась в мерзкой створоженной простокваше. Завтра в нее не окунешься. Вышла я из ванной в жалком виде и на другой день согласилась на крахмал. Так закончились мои римские каникулы и звездные капризы.
С опытом и без денег я вернулась во Францию.
И опять очутилась в своей квартирке-душегубке на улице Шардон-Лагаш в Париже, который показался тесным и тусклым мне, восходящей звезде. В Риме я привыкла к величине и величию, а тут царила ограниченность, мне невыносимая!
Чтобы не сидеть без дела в ожидании очередного дрянного фильма, я приняла приглашение пообедать перед телекамерами у Мориса Шевалье в Марн-ля-Кокет и попозировать художнику Ван Донгену. Я была известна, они — прославлены! Ван Донген, перед которым я преклонялась, написал с меня превосходный портрет. Телевидение снимало Ван Донгена за работой, а заодно и меня…
Купить портрет я не могла — не было ни гроша. С досады я кусала локти. И тщетно улыбалась ему — он требовал не улыбки, а банкноты. Очень жаль. Теперь этот портрет в энциклопедии Ларусс назван вандонгеновским шедевром.
Позже я пыталась отыскать картину и узнала, что она продана в Америку. В 1970 году ее привезли во Францию и предложили мне. Стоила она тогда 270 000 франков, а мне показалась жалкой мазней…
Из экономии я не брала прислуги. Но гостей любила. Приходилось готовить самой, улучив минуту между фотосъемками для журнала, встречами с режиссерами и походом за продуктами.
Однажды я позвала друзей на обед. Впервые в жизни сделала жаркое. Пока оно готовилось, предложила гостям выпить…
О ужас!
Из кухни, из-под двери, вдруг пополз дым!.. Я к плите! Загорелась духовка, огонь перешел на стол! Я завопила и распахнула в кухне окно, выпустить чад! Прибежали гости в испуге и с кашлем. А духовка уже пылает! Вспоминаю: при пожаре нельзя допустить сквозняка. Выскакиваю из кухни, захлопываю дверь и держу изо всех сил. А гости-то в кухне, в огне! Стучат, кричат, но я вцепилась в дверь, одно помню: при пожаре не допускать сквозняка!
Короче, Вадим спокойно, только с диким хохотом, придя домой, вызволил их.
В тот день мы обедали в ресторане, и я согласилась, что каждому — свое. И дала слово больше не готовить. Но слово не сдержала.
* * *
Вадим по-прежнему занимался чем придется, и сочинял роман под названием «Элле».
Я стала сниматься в фильме «Свет в лицо». Продюсером был Жак Готье. Его помощница, спутница, стала навеки моей подругой. Мне исполнилось 20, она вдвое старше меня.
И была она, есть и будет — моей Кристиной!
В нашем легкомысленном круге люди глубокие редки. Кристина была как раз из этой редкой породы. Красивая, высокая, благородная. Взяла меня под свою опеку, стала заботиться. А в покровительстве я всегда, сознательно, нет ли, нуждалась. Знаю точно: нежность подруги изменила мою жизнь.
Фильм снимался на Лазурном берегу. Народ подобрался хороший. Я не была большой знаменитостью, но и не совсем безвестна. О съемках вспоминаю с удовольствием. Роль была выигрышной, никто меня не уродовал, напротив. Выглядела я прекрасно. Удачно гримируют и красят, проявляют вниманье. Партнеры, Раймон Пеллегрен и Роже Пиго, очень милы. Снимались мы в городке Боллен на Роне.
В съемках плохо то, что три месяца живешь с людьми одной семьей, а конец работе — семья распалась, и редко потом встретишься с ними, да и они уже не те… В общем, конец съемок — отчасти смерть, перевернутая страница, шаг в неизвестность. А то же и с теми же не повторится.
Одна Кристина была и будет со мной.
Она смеялась, глядя, как живу я, точно школьница на каникулах. Шутила над моей тоской. Всякого уже навидалась и, ей-богу, в качестве моей подруги навидается позже! Дружба двух женщин — вещь потрясающая, если искренна и глубока. Именно такая дружба была у меня с Кристиной. Кристина видела во мне отчасти и саму себя, свой характер, а я мечтала стать, как она. Она была почти моим идеалом, хоть внешне мы разные. Понимали мы друг друга без слов — хватало жеста, взгляда, улыбки.
Когда Жак Готье внезапно умер вследствие неудачной операции аппендицита, Кристина осталась одна, без средств, в отчаянье. Но решила продолжить работу Жака. И стала продюсером благодаря собственной отваге, деловой жилке и моей подписи в ее контракте… Этот контракт, без даты, впоследствии оказался Кристине на руку, потом объясню почему.
В Париж я вернулась грустная. Какая тоска — сидеть одной дома на Шардон-Лагаш. Вадим с утра до вечера пропадал в «Пари-Матче» или писал сценарии на заказ. Клоун мне безумно радовался, но я видела, что и ему хочется на простор.
У меня не было ни друзей, ни подруг.
Шанталь, подруга детства, вышла замуж за крупного делягу, и наши пути разошлись. Поэтому виделась я с Кристиной, обедала-ужинала с Кристиной, жила с Кристиной, цеплялась за Кристину. Ольга, успев узнать меня, поняла, что эмоциональная сторона отношений мне важней деловой. И поэтому я виделась с Ольгой, ела с Ольгой, жила с Ольгой, цеплялась за Ольгу!
И Ольга, и Кристина заменяли мне мать в течение всей моей жизни в кино.
Они умели поддержать меня и в тяжкой роли звезды, и как ребенка, которого опередила его собственная судьба…
* * *
Увидев меня в «Больших маневрах», Мишель Буарон, ассистент Рене Клера, решил испытать мою судьбу, а заодно и свою. В качестве режиссера он снял фильм «Эта проклятая девчонка». Фильм сослужил мне хорошую службу!
Мишель — сама веселость, остроумие, изящество. Таким же сделал он фильм. И, использовав мои танцы, такой же сделал и меня — веселой, раскованной, в точности как я настоящая. Впервые в кино я была сама собой.
Отныне я считалась звездой и получила наконец личную гримершу.
Ее звали Одетта Берруайе. Молода, хороша собой, весела, надушена. Ей все было внове, в кино она пришла совсем недавно. Кем же с тех пор стала для меня Одетта? Своим человеком, ежеминутно, ежечасно, ежедневно. Супруги не бывают столь спаяны, как были спаяны мы. И самый длительный мой роман — миг в сравнении с нашей дружбой, вечной и неизменной!
Одетта стала Дедеттой, потом «Деде». Мы взаимно были друг другу опорой во времени и пространстве, в горе и радости, в болезни, отчаянье. Мы не расставались никогда и двадцать лет жили, как сиамские близнецы. Она была счастлива моим счастьем, гордилась моими успехами и переживала, как свои, мои пораженья.
Тем временем Вадим писал сценарий под названьем «И Бог создал женщину» и водил дружбу с продюсером Раулем Леви.
Никто не хотел дать нам денег: ведь ясно же — дело гиблое.
Леви, однако, форсил вовсю! Обеды и ужины у «Максима», в Тур д’Аржан и т. п. Мне этот цирк в новинку! Пойти было не в чем: только брюки да майка. В платье я выглядела ужасно. Со своим пучком я становилась похожа на школьную училку. А на каблуках ковыляла, как после перелома обеих ног.
Господи! Я-то ругала себя за уродство, возмущалась дурацкими понятиями о приличии. А Вадим преспокойно уходил обедать с Леви и Иксом, Игреком или Зетом, которые могли дать деньги на фильм. И я, десять раз переменив наряд, три раза — прическу, наругавшись и наоравшись, выпивала, чтобы успокоиться, бутылку красного и укладывалась в постель, пьяная от вина, злости и зависти к мужикам, избавленным от проблем с тряпьем!
Вадим привык. В ответ только смеялся. Говорил, что проблему я выдумала, потому что считал меня красавицей. Уговаривал: наплюй, тебе и так все к лицу… Я не очень-то верила. Он был настолько от этого далек, что иногда надевал разные носки и искал битый час костюм, который уже надел!..
Я взвыла: «Кристина, спаси!»
Кристина отвела меня в «Мари Мартин», где я купила-таки пару платьев! Но нечего было надеть на ноги… Купила туфли, чулки. Потом кашемировые кофты. Кристина объяснила, что с чем надевать.
Теперь не было шубы! А восходящей звезде без шубы нельзя. Причем или норковая, или никакая. Тогда — никакая: я уже в те годы не выносила звериного меха. Тут возникла мама, повела меня к подруге, у которой была — и норковая, и дешевая! Шуба оказалась на десять размеров больше меня, я в ней утонула. Но мама сказала: «Лучше утонуть в шубе, чем в слезах с тоски по ней!» И осталась я, дура дурой, в шубе и без денег.
Хорошо мне было только с распущенными волосами, босыми ногами и одетой так, как будто я только из постели… Я решила: одно из двух — или однажды мир примет меня такой, или я не приму мир никаким.
Воспитание, приличия — придуманы. Ну так я придумаю наоборот. Я отвергла «как принято» и стала жить «как не принято». Именно так я явилась в один прекрасный день к «Максиму», с волосами по плечам, в платье в облипку и открытых плоских туфельках, которые легко скинуть под столом, а вместо украшений — огромное пятно — от поцелуя любовника.
* * *
Все это было мило, но не серьезно. Однако финансирование фильма — вещь очень и очень серьезная.
Был апрель 1956 года, время Каннского кинофестиваля. Ехать в Канны надо было обязательно! Ехать не хотелось, но приходилось дергать за все веревочки, чтобы наскрести деньги на фильм, хотя бы черно-белый.
Для меня фестиваль был мукой!
Но: назвался груздем, полезай в кузов!
Как многие застенчивые люди, я пряталась под броней наглости и агрессивности. И нахальством скрывала, что легко ранима. Я обесцветила волосы. Золотистый цвет оказался мне к лицу. Я стала похожей на львицу! Превратившись в блондинку, начала меняться сама.
В Каннах я оказалась «дежурным блюдом». Восходящая звезда, босоногая, в бикини и с декольте! Обо мне заговорили. И слава Богу! Потому что нужны были деньги на фильм.
Для какого-то репортажа меня привели к Пикассо.
Вот это человек! Вот это личность! И я рядом с ним никакая уже не звезда, а девчонка, восхищенная полубогом. И опять смущаюсь, краснею. Он показал мне картины, керамику. Провел по мастерской. Он был прост, умен, чуть безразличен и обаятелен.
Первая и последняя наша встреча.
Потом мне часто хотелось заказать ему свой портрет, но я так никогда и не решилась…
Это была эпоха ча-ча-ча. Оркестр играл блестяще, я танцевала одна или с кем попало, босоногая, налегке, раздражая женщин и возбуждая мужчин!
Леви, Вадим и приятели посматривали на меня странно. К чертям балетную школу и суровую дисциплину! Я вертелась, покачивалась, распахивалась от жара, изображала страсть под бешеный ритм тамтамов. Я словно переродилась! Шампанское приятно освежало. И вдруг — а, плевать! — от жары я выплеснула шампанское себе на грудь, плечи, ноги! Прохладно, приятно! И сумасшедше! Я сошла с ума!
В тот вечер Вадим решил вставить в свой фильм сцену с тем моим бесстыдным бешеным танцем. Эти кадры облетели весь мир…
Леви и Вадиму так и не удалось достать денег на цветной фильм, и они впервые решили пойти ва-банк: за ночь написали дополнительную роль для Курта Юргенса, уже тогда безумно знаменитого. Фильмы делались его именем, и он был занят на три года вперед. Утром они улетели в Мюнхен со сценарием под мышкой, на Юргенса поставив все. В Мюнхене — сразу к нему.
У обоих были дар убеждения, размах и счастье игрока! Устоять, в общем, невозможно. Юргенс согласился сняться у них в паузе между двух своих давно назначенных фильмов… Дал он им 10 дней. Вернее, не дал, а продал: продал свое имя за бешеные деньги, и был прав! По контракту знаменитое, на вес золота имя шло первым в кадре, над самим заглавием. А мое — под, внизу…
Так женщина, которую «создал Бог», становилась просто приживалкой!
Впоследствии Юргенс проявил благородство, ибо предложил, посмотрев фильм, поменяться со мной местами и поместить первой меня, над заглавием, а его под! Как бы там ни было, Юргенс решил дело. Благодаря ему перед нами открылись все двери! Таким образом, я — его должница. Без него мой путь мог оказаться иным!
А фильм этот, решивший мою судьбу, должен был сниматься в Сен-Тропезе. Так что спустя несколько дней я покинула каннские празднества, похожие на поминки, и уехала в Сен-Тропез, свой будущий приют.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.