7.04.1914

7.04.1914

По правде говоря, Ф.: во время вчерашнего, взволнованного и напрасного ожидания Твоего письма (в который раз я ждал напрасно, Ф.?) я твердо решил, если письмо от Тебя придет сегодня, вовсе его не вскрывать. Письмо ведь могло прийти еще в воскресенье, ибо ответ на мое последнее письмо, разумеется, был мне нужен срочно, это значит, что я уже и все воскресенье провел в ожидании. К тому же из чего можно было заключить, что письмо придет сегодня? С какой стати именно сегодня? Это письмо, полученное мною сегодня, письмо, которое я лишь несколько мгновений продержал невскрытым в кармане и которое меня (я этого не понимаю, да из содержания это и невозможно понять) тем не менее переполняет счастьем – это письмо, будь Твоя воля, могло бы прийти завтра, послезавтра, а то и вовсе не прийти. Само по себе оно нисколько не срочное.

Телеграмма моя, Ф., была не сердитая, может, это на казенном почтовом бланке она такой показалась. Вообще все это странно: сердитым я считал свое последнее письмо, но Ты этого не почувствовала, так что, может, оно и не было сердитым, а только мне таким представлялось. В телеграмме я только сообщил, что не могу Тебе ответить, тогда как в письме изложил причину, в обобщении и осмыслении уймы неясностей осознал сам для себя то, что еще стоит между нами. Неясностей и вправду уйма, но, быть может, достаточно одного Твоего слова – и их была бы уже не уйма, а то и вовсе не было бы.

Не обманывайся, Ф., не обманывайся! Роль, которую в Твоем последнем письме играет Твоя семья, наводит на мысль о чем-то вроде самообмана. Не обманывайся! Тебе, Ф., не о том следовало бы говорить, хотела или не хотела Ты меня унизить, Тебе следовало бы все, что я в последнем письме привел, просто-напросто объяснить; остальное тогда как-нибудь само собой разъяснилось бы. Ты же этой простейшей вещи не делаешь (отсрочка объяснения до ближайшего разговора ничуть не помогает, Ты прекрасно знаешь, что подле Тебя я всем доволен и не смею иначе), а значит, вероятно, не можешь. В таком случае предоставь мне истолковывать все это самому. Пожелай Ты и в самом деле меня унизить, это было бы еще не самое худшее. Я и предположил такое (но всерьез, конечно же всерьез) лишь потому, что это еще наилучший для меня случай. Что же остается, если предположение мое неверно, то есть если Ты меня унизить не хотела, – об этом лучше даже не говорить.

Итак, я приезжаю на Пасху, но не в субботу днем, а в субботу вечером, если не ошибаюсь, в 6.51. Мне, разумеется, при любых обстоятельствах было бы приятней всего, если бы Ты пришла меня встретить. Но, как вчера выяснилось, не исключено, что вместе со мной поедут и Макс с женой, а, вероятно, еще и Отто Пик (все по литературным делам), быть может, Тебе неудобно будет столкнуться с ними всеми на вокзале. В таком случае нам следовало бы (как можно скорей, то есть, наверно, уже в половине восьмого, я опять остановлюсь в «Асканийском Подворье») встретиться в назначенном Тобою месте.

Ты хочешь каждый день получать по письму, Ф.? Вообще-то Ты могла бы даже не высказывать такого пожелания – и получать их. Но как согласуется Твоя просьба с картиной, которая в последнее время то и дело навещает меня в полусне: Ты складываешь мои письма, не читая и уж во всяком случае не отвечая на них, складываешь стопочкой, одно на другое, – или одно за другим выбрасываешь. Даже в моем полусне Тебе не следовало бы этого делать.

Франц.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.