СРОЧНАЯ КОМАНДИРОВКА В НОВОЧЕРКАССК

СРОЧНАЯ КОМАНДИРОВКА В НОВОЧЕРКАССК

Александр Николаевич Шелепин в кадровых расчетах Хрущева занимал особое место. После ХХII съезда Никита Сергеевич поручил ему как секретарю ЦК курировать партийные кадры.

– Хрущев опирался на новых людей и начал нас, молодых, выдвигать, – рассказывал Николай Егорычев. – Александр Николаевич, как негласно считалось, среди нас, партийной молодежи, занимал самое высокое положение и в какой-то мере влиял на наше поведение, взгляды.

Хрущев желал обновления кадров. 14 декабря 1959 года на расширенном заседании президиума ЦК Хрущев, говоря о проекте программы КПСС, завел речь о том, что его волновало:

– В программе надо было бы подумать и насчет демократизации нашего общественного строя. Без этого нельзя. Взять, к примеру, наше руководство – президиум. Мы не ограничены ни властью, ни временем. Правильно ли это?.. Пусть нас выбирают, но на следующем съезде одна треть выбывает обязательно.

А то, говорил Хрущев, молодежь растет, но должности для нее не освобождаются. Они должны ждать, когда кто-нибудь из старшего поколения умрет.

– Буржуазные конституции, – произнес Хрущев крамольную мысль, – пожалуй, более демократично построены, чем наша: больше двух созывов президент не может быть. Если буржуа и капиталисты не боятся, что эти их устои будут подорваны, когда после двух сроков выбранный президент меняется, так почему мы должны бояться? Что же, мы не уверены в своей системе или меньше уверены, чем эти буржуа и капиталисты, помещики? Нас выбрали, и мы самые гениальные? А за нами люди совершенно незаслуженные? Поэтому я считаю, что нужно так сделать, чтобы таким образом все время было обновление.

Кому из тех, кто сидел в зале заседаний президиума и слушал первого секретаря, могли понравиться эти слова? Хрущев-то пенсионного возраста, ему все равно вскоре уходить, а каково более молодым? Неужели им придется расставаться с должностями просто потому, что больше двух сроков нельзя занимать высокий пост?

– Если каждый будет знать, что его могут выбрать только на один срок, максимум на два, – продолжал фантазировать Хрущев, – тогда у нас не будет бюрократического аппарата, у нас не будет кастовости. А это значит, что смелее люди будут выдвигаться, демократизация будет в партии, в народе, в стране.

Наверное, Никита Сергеевич рассчитывал на поддержку молодых кадров, которым омоложение аппарата открыло бы дорогу наверх. Но логика молодых аппаратчиков была иной: они, как и старшие товарищи, больше дорожили стабильностью. Только занял кресло – и уже освобождать?

17 июня 1961 года Хрущев на заседании президиума вновь вернулся к этому вопросу. Он немного смягчил свою позицию относительно того, сколько времени можно занимать высшие руководящие посты, сделал послабление для товарищей:

– Я все-таки считаю, что следует оставить три срока для союзного руководства и два срока для всех остальных. Почему? Все-таки союзный уровень есть союзный. Во-вторых, если мы запишем два срока, это вызовет большое недовольство у руководителей социалистических стран. Надо с этим считаться. Поэтому не надо поддаваться настроению демократизма, надо все-таки реально представлять ответственность за наше дело. ЦК союзный и ЦК республиканские были на одном уровне. Сейчас надо отделить ЦК союзный, а те в другую категорию перенести. Это будет правильно. Там будет восемь лет.

Можно без преувеличения сказать, что именно из-за этой идеи Хрущев нажил себе больше всего врагов в аппарате. Первый секретарь чувствовал нарастающее сопротивление и не знал, что предпринять.

После избрания Шелепина секретарем ЦК Хрущев поручал ему вопросы, связанные с госбезопасностью. Никита Сергеевич не страдал шпиономанией, но иногда ему казалось, что где-то в аппарате засели иностранные разведчики. Читая сводки зарубежной прессы, Хрущев удивлялся: откуда американцам точно известен и состав нашей армии, и ее вооружение?

– Что же это такое?! Может, их агенты сидят в нашем Генеральном штабе? – с возмущением спрашивал он министра обороны маршала Малиновского.

Флегматичный Родион Яковлевич пожал плечами:

– Видимо, это заслуга американской воздушной разведки и других технических средств.

Такая же подозрительность охватила Хрущева, когда выяснилось, что американское посольство в Москве узнало имя нового советского посла в Вашингтоне раньше, чем оно было официально названо.

8 января 1962 года на президиуме ЦК он обратился к Громыко:

– Через кого узнал Томпсон, что мы выдвигаем послом Добрынина?

Ллуэллин Томпсон, карьерный дипломат, в первый раз приехал в Москву в 1939 году. Во время войны был американским консулом в Москве. Даже в самые тяжелые дни осени 1941-го, когда всех дипломатов эвакуировали в Куйбышев, Томпсон оставался в Москве. Потом работал в Государственном департаменте.

В 1957 году президент Дуайт Эйзенхауэр назначил его послом в СССР. Томпсон был, возможно, самым успешным американским послом в Советском Союзе. Хрущев его ценил, приглашал с семьей к себе на дачу. А советским послом в Вашингтон отправил Добрынина.

Анатолий Федорович Добрынин с апреля 1960 года заведовал американским отделом и был членом коллегии Министерства иностранных дел. Перед этим он два с половиной года поработал в Нью-Йорке заместителем Генерального секретаря ООН. Начинавший трудовую деятельность инженером-конструктором на авиационном заводе, Анатолий Добрынин оказался талантливым дипломатом. Он проработал в Вашингтоне почти четверть века.

Злые языки утверждали, что министр Громыко видел в нем соперника и Добрынин именно по этой причине так долго пробыл послом в США.

– Томпсон получил эту информацию доверительно в то время, когда это никому не было объявлено, – продолжал Хрущев. – А это такое дело, что должны единицы знать. Я и вы. Кто же еще знал кроме вас? Малин? Он выпускал решение. Через кого оно прошло? И мы не можем узнать. Разболтали. Томпсон говорит, что это доверительно было сказано, поэтому не может назвать имя, чтобы русские не узнали источник… Это уже измена, это уже предательство. Я считаю, что американцы имеют кого-то в нашей разведке, потому что просачиваются некоторые материалы, довольно близкие к истине. А почему мы можем исключить, что нет таких людей в МИДе?

– Если нужно, я могу сообщить, что мне известно, – сказал Громыко. – Насчет Добрынина. Кроме меня, когда я уходил в отпуск, знал Кузнецов и сам Добрынин, потому что с ним должны были говорить. Оба люди надежные. Я спрашивал Семичастного. Он говорит, что, видимо, кто-то из журналистов на приеме сказал. Я говорил с Добрыниным. Он говорит так: на другой день после заседания секретариата ЦК мне звонят из комитета по культурным связям – товарищ Жуков – и поздравляют. Добрынин отвечает – я ничего не знаю. А потом Романовский узнал. Видимо, он был на заседании секретариата.

Сергей Каллистратович Романовский был одним из соратников Шелепина по комсомолу. Еще в 1950 году, в двадцать семь лет, Романовский стал заместителем председателя Антифашистского комитета советской молодежи, потом секретарем Всемирной федерации демократической молодежи, в 1956-м возглавил Комитет молодежных организаций СССР, а на следующий год был избран секретарем ЦК ВЛКСМ. Он ушел из комсомола вслед за Шелепиным – в 1959-м стал заместителем министра культуры, затем заместителем председателя Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами. Впоследствии Романовского, как и других соратников Шелепина, отправили на дипломатическую работу.

– Сведения просочились до заседания секретариата, – уточнил Леонид Федорович Ильичев.

– Томпсон сказал, что его информирует надежный источник, – вмешался Козлов, – и просил не разглашать. Если положим, что кто-то из секретариата ЦК? Но здесь не может быть такой человек, который постоянно связан с Томпсоном и его информировал. Это исключается, значит, это предположение неправильно.

– Сведения просочились до заседания секретариата, а не после, – стоял на своем Ильичев.

– Значит, источник, скорее, в МИДе, – продолжал Козлов.

– Мне Добрынин назвал Романовского, – отстаивал непричастность своего ведомства министр иностранных дел Громыко. – Мне, говорит, из комитета позвонили.

– Надо Жукова спросить, откуда он знает, – сказал Хрущев. – Информация может быть и от Жукова.

Известный журналист Георгий Александрович Жуков, работавший в «Правде», при Хрущеве возглавил Государственный комитет по культурным связям с зарубежными странами.

– Там есть американские агенты, – мрачно заметил Ильичев, – которые в Америке работали.

– Там есть представители всех стран, – сказал Хрущев. – Я считаю, что надо придумать какую-нибудь провокацию и испытать ряд людей на этой провокации. Одним словом, надо поработать. Это уже вопрос разведки и контрразведки.

Но, к чести Хрущева, такие вспышки подозрительности были у него редкими. Продовольственное положение в стране беспокоило его больше, чем американская агентура.

Повышение цен на мясо и масло примерно на 30 процентов, принятое постановлением ЦК и Совета министров 31 мая 1962 года, вызвало возмущение в различных городах России. 1 июня постановление появилось в газетах и было прочитано по радио. Рабочие сталелитейного цеха крупнейшего в Новочеркасске Электровозостроительного завода имени С. М. Буденного прекратили работу и потребовали повышения расценок.

Заводу не повезло с директором, предприятие находилось в упадке, коллектив был недоволен низкими доходами и тяжелыми условиями труда. Накануне повышения цен на заводе еще и пересмотрели нормы выработки, из-за чего резко упала зарплата рабочих. К тому же в городе не хватало продовольствия, его нельзя было купить даже на рынке.

К рабочим сталелитейного цеха присоединились другие заводчане. Они вышли из цеха и стали митинговать. Директора завода, который пытался их уговорить вернуться к работе, прогнали. На площади у заводоуправления собрались несколько сот человек. Рядом проходила железная дорога, ее перегородили, и пассажирский поезд Саратов – Ростов остановился. На гудок тепловоза пришли еще люди, собралось несколько тысяч человек. Все требовали снизить цены, на тепловозе написали «Хрущева на мясо».

В четыре часа дня на завод прибыло областное начальство, толпа отхлынула к заводоуправлению, поезд дал задний ход и ушел. Толпа кричала «долой коммунистов!», сорвала портрет Хрущева.

Сначала партийные работники пытались уговорить толпу разойтись. Но разговаривать с людьми они не умели, привыкли руководить областью из кабинетов, и ничего у них не получилось. Первый секретарь Ростовского обкома партии Александр Васильевич Басов стал зачитывать обращение ЦК, толпа разозлилась:

– Сами грамотные! Ты скажи, как жить будем – цены повысили, расценки снизили!

Басов заперся в одном из заводских кабинетов и ждал, пока его не вызволят. Сотрудники областного управления КГБ и милиции в штатском фотографировали наиболее активных рабочих. Одного схватили. Обнаружив у него офицерское удостоверение, обещали его повесить.

Прибыли двести милиционеров, но они тоже были смяты и бежали.

Поздно вечером появились бронетранспортеры и грузовики с солдатами. Военные вывели с завода первого секретаря обкома и других партийных работников. Офицеры не знали, что им делать.

Ночью прибыла усиленная танками воинская часть, которая заняла завод. В применении танков не было никакой необходимости, но их появление изменило настроение толпы. Советские танки – против советских рабочих! Это казалось немыслимым. В танки бросали булыжники, танкистов оскорбляли.

1 июня 1962 года заместитель председателя КГБ генерал Ивашутин информировал ЦК КПСС:

«Докладываю о реагировании населения на решение ЦК КПСС и Совета Министров СССР о некотором повышении цен на мясо, мясные продукты и масло.

В целом по стране населением это решение воспринято правильно. Основной смысл высказываний лиц, одобряющих данное мероприятие Советского правительства, сводится к тому, что будут снижены цены на рынке и при наличии мясных и молочных продуктов в магазинах повысится обеспеченность ими населения…

Вместе с тем имели место и нежелательные проявления.

Так, рабочие сталелитейного цеха Электровозостроительного завода в гор. Новочеркасске (около 200 человек) в 10 часов утра прекратили работу и потребовали повышения расценок…»

Ночью появились антиправительственные листовки. Утром рабочие собрались на заводе, но к работе не приступали. Атмосфера была накаленной. Митинг возобновился. К митингующим присоединились рабочие Новочеркасского завода нефтяного машиностроения.

С портретом Ленина и красным знаменем над колонной манифестанты двинулись в центр города к зданию горкома партии. Манифестация носила мирный характер, люди скандировали: «Мясо, масло, повышение зарплаты!»

Все главные решения принимали срочно прилетевшие из Москвы высшие руководители партии и правительства: члены президиума ЦК – первый заместитель главы правительства Анастас Иванович Микоян, секретарь ЦК Фрол Романович Козлов, только что утвержденный первым заместителем председателя бюро ЦК по РСФСР Андрей Павлович Кириленко, заместитель председателя правительства Дмитрий Степанович Полянский, а также секретарь ЦК Александр Николаевич Шелепин, заведующий идеологическим отделом ЦК Владимир Ильич Степаков и его заместитель Владимир Иванович Снастин. Количество руководящих лиц свидетельствовало о том, как серьезно в Москве восприняли рабочее восстание в Новочеркасске.

Работники горкома пытались что-то сказать, но толпа хотела видеть москвичей, требовала, чтобы перед ней выступил Микоян. Но когда манифестация приблизилась к зданию горкома партии, московских руководителей эвакуировали в военный городок, где они были в безопасности. Побеседовать с рабочими, объяснить им политику партии и правительства московские товарищи не пожелали. Толпа возмутилась.

Комитет государственной безопасности представляли заместители председателя Николай Степанович Захаров и Петр Иванович Ивашутин. Народа на площади не убывало, люди пытались захватить здание горкома партии и заодно горотдел милиции с требованием освободить арестованных рабочих.

«Я стоял на балконе этого здания, – вспоминал генерал Захаров, – когда из толпы полетели кирпичи и камни. Руководители города (я захожу в кабинет, а там никого) бежали, вместо того чтобы идти к народу. Я, не найдя никого из руководства, вынужден был с третьего этажа тыльной стороны здания спуститься на землю по водосточной трубе».

Представителей рабочих отвезли в военный городок, где с ними беседовал Флор Романович Козлов.

Ему и другим руководителям партии, возможно, впервые в жизни пришлось выслушать откровенные требования людей, которыми они управляли. Но разговора не получилось. Козлов велел успокоить толпу и прекратить беспорядки. К этому времени уже было принято решение пустить в ход оружие. Партийные руководители заняли жесткую позицию, считали, что с бунтовщиками разговаривать не о чем.

Московское начальство потребовало от военных разогнать демонстрацию. Командующий войсками Северо-Кавказского военного округа генерал Исса Александрович Плиев получил от министра обороны маршала Малиновского приказ действовать.

Когда прозвучали выстрелы, толпа решила, что стреляют холостыми. Но когда упали первые убитые, люди побежали…

В записке КГБ, отправленной в ЦК, говорилось, что «после ликвидации массовых беспорядков подобрано двадцать трупов, из них две женщины, которые захоронены в разных местах области». В городе ввели комендантский час. Тем не менее 3 июня человек пятьсот вновь собрались в центре города. Для них через репродукторы транслировалось выступление Козлова:

– Повышение цен продиктовано заботой об улучшении благосостояния народа. Для того, чтобы завтра иметь в достатке мясо, масло, молоко, для того, чтобы завтра жить лучше, сегодня приходится идти на издержки. Это меры временные, и они в ближайшие год-два принесут хорошие результаты, и мы добьемся в нашей стране изобилия продуктов питания, снижения цен и повышения жизненного уровня.

Партийный актив и дружинники постепенно рассеяли толпу. В городе начались аресты. Семь человек расстреляли. Приговор был шит белыми нитками. Вместо обвинения в массовых беспорядках их судили по статье 77 Уголовного кодекса (бандитизм), предусматривавшей смертную казнь. Больше ста задержанных приговорили к различным срокам тюремного заключения.

10 июня Фрол Романович Козлов рассказывал на президиуме ЦК о событиях в Новочеркасске. Хрущев похвалил его за решительность:

– Хорошо провели акцию.

14 июня председатель Комитета госбезопасности Семичастный доложил Хрущеву:

«Во время массовых беспорядков в Новочеркасске всего убито 23 человека, из них 18 опознано, личности 5 человек не установлены.»

Комитет госбезопасности критиковали за слабую агентурную работу. Хрущев распорядился:

– Усилить работу органов КГБ. Подготовить предложения товарищам Шелепину, Семичастному и Ивашутину.

Вскоре приняли постановление, в котором говорилось:

«Разрешить КГБ СССР увеличить штатную численность контрразведывательных подразделений территориальных органов КГБ на 400 военнослужащих».

Первого секретаря Ростовского обкома Александра Басова отправили в Гавану – главным советником-организатором при правительстве Кубы по вопросам животноводства. Это было наказание.

Весной 1962 года у Хрущева мелькнула мысль отправить Шелепина в Ленинград первым секретарем обкома вместо Ивана Васильевича Спиридонова.

Собственно, Спиридонова, бывшего директор завода «Госмерт», сам Хрущев же и поднимал. На ХХ11 съезде, как и Шелепина, сделал Спиридонова еще и секретарем ЦК. Но быстро в нем разочаровался. Это с Никитой Сергеевичем случалось часто. Он лишил Ивана Спиридонова всех партийных должностей и пересадил в почетное, но безвластное кресло председателя Совета Союза Верховного Совета СССР.

И предложил Шелепину перебраться в Ленинград. Александр Николаевич отказался. Видимо, ему показалось, что секретарю ЦК ехать в Ленинград секретарем обкома – если не понижение, то во всяком случае шаг в сторону. Похоже, это была ошибка. Политической биографии Шелепина не хватало опыта руководства крупными партийными организациями, для будущей карьеры это был недостаток. Работа руководителем крупнейшей Ленинградской области придала бы ему авторитета.

По словам сына Хрущева, Никита Сергеевич говорил в семейном кругу о Шелепине:

– Жаль, а посидел бы несколько лет в Ленинграде, набил бы руку, и можно было бы его рекомендовать на место Козлова.

Фрол Романович Козлов был фактически вторым секретарем ЦК, пока его не свалил удар. Хрущев искал человека, которому мог бы поручить весь партийный аппарат страны.

Вместо Шелепина первым секретарем Ленинградского обкома стал Василий Сергеевич Толстиков, строитель по профессии, который десять лет провел на партийной работе.

А Шелепину Никита Сергеевич нашел новую работу – поручил ему создать в стране всеобъемлющую систему контроля.

19 февраля 1962 года Хрущев представил членам президиума ЦК записку «Об улучшении контроля за выполнением директив партии и правительства». Хрущев писал о взяточничестве, приписках, очковтирательстве, местничестве и расточительстве. Он предложил создать новый орган партийного контроля:

«Его можно было бы сформировать в составе 80—100 человек, включив туда представителей ВЦСПС, ЦК ВЛКСМ, Центросоюза, печати, рабочих, колхозников, интеллигенции, председателей комитетов партийного контроля союзных республик и наиболее крупных краев и областей».

Записку разослали всем членам ЦК партии. Но обсуждение затянулось на несколько месяцев. И только 20 сентября Хрущев вернулся к этому вопросу:

– Мы считаем необходимым перестроить работу госконтроля. Госконтроль, который сейчас существует, малодейственный. Надо, чтобы наши контрольные органы были партийно-государственными, потому что сейчас без партии контроль трудно установить. Возглавлять его должен член Центрального комитета, а может быть, и секретарь ЦК, с тем чтобы действительно придать этому значение. Я думаю, что тогда, может быть, не всех воров лишили бы возможности воровать, но, во всяком случае, усложнили бы их воровскую жизнь.

Через два месяца, в ноябре, состоялся пленум ЦК.

Хрущев выступил с докладом «Развитие экономики СССР и партийное руководство народным хозяйством».

Он предложил революционную меру – разделить партийные и советские органы на промышленные и сельскохозяйственные. Так в каждой области и крае вместо одного обкома и одного облисполкома появлялись два: один занимался промышленностью, другой – сельским хозяйством.

На следующий день доклад Хрущева о новых формах партийного руководства – разделении территориальных партийных и советских органов на промышленные и сельские – напечатали в «Правде». Он занял десять газетных полос.

«Первый день пленума, – записал в дневнике Твардовский, – доклад Никиты Сергеевича. Как всегда, длинновато, необязательно для пленума ЦК по техническим подробностям. Как всегда, главный интерес не в тексте, а в том, когда он отрывается от текста. Как обычно, хорош был огонь по частностям бюрократического идиотизма в промышленности…

Кого я ни спрашивал, так никто и не мог мне сказать, как оно все будет в смысле территориальном, при двойственности «бюро» и исполкомов советов, обкомов и бюро национальных партий.

Но главное было не в этой «перестановке стульев». Слова «бюрократизм», «бюрократ» и синонимы их особенно зачастили и в тексте и, особенно, в отступлениях от него вплоть до:

«То, что у нас произошло в Новочеркасске, – результат бюрократического отношения к насущным нуждам трудящихся».

Это вообще впервые из уст правительства и партии о таких «происшествиях» у нас».

Твардовский не случайно отметил неожиданную откровенность Хрущева. О событиях в Новочеркасске в советской печати не говорилось ни слова. В опубликованном тексте доклада первого секретаря ЦК КПСС упоминание о Новочеркасске тоже отсутствовало.

Пленум ЦК по предложению Хрущева принял решение об образовании Комитета партийно-государственного контроля – на базе комиссии госконтроля Совмина и Комитета партийного контроля при ЦК.

Во главе новой, могущественной организации Никита Сергеевич поставил Шелепина. Когда Хрущев с Шелепиным задумали создать Комитет партийно-государственного контроля, они держали в голове опыт 1920-х годов, когда существовали два влиятельных ведомства – Центральная контрольная комиссия в партии и наркомат рабоче-крестьянской инспекции в правительстве. Формально они были разделены, но руководил ими один и тот же человек, причем очень влиятельный, член политбюро – сначала Куйбышев, потом Орджоникидзе, Андреев.

Никита Хрущев решил повторить этот опыт, но слить партийную и правительственную инспекцию в единый аппарат. Создавался орган с огромными, почти неограниченными полномочиями, получивший право контролировать и партийные органы, и правительство, и вооруженные силы, и даже КГБ.

Хрущеву нужен был аппарат, который уберег бы его от такого позора, которым обернулась знаменитая некогда рязанская инициатива.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.