Полутеррор

По свидетельству родственницы Сталина Марии Сванидзе, вождь тяжело переживал убийство Кирова: «Он осунулся, побледнел, в глазах его скрытое страданье». «Осиротел я совсем», – сказал Сталин своему шурину Павлу Аллилуеву[365]. Эти свидетельства, как и сама сталинская печаль, не выглядят невероятными. У многих тиранов крайняя жестокость и безразличие к смертям миллионов вполне уживались с сентиментальными чувствами, если не сказать, с любовью в отношении близких. Убийство Кирова дало Сталину возможность продемонстрировать оба эти качества. Смерть друга он вполне цинично использовал для организации новой кампании террора. Жертвами «кировского потока» были не только бывшие оппозиционеры, ложно обвиненные в подготовке теракта Николаева. В лагеря и ссылку отправились многие тысячи жителей Ленинграда из числа так называемых «бывших» – бывшие дворяне, чиновники, офицеры, священнослужители и т. д. Активизировались аресты по политическим статьям и чистка партии.

Долгое время считалось, что именно эта кампания знаменовала собой начало Большого террора – новой волны жестоких репрессий, обрушившейся на страну во второй половине 1930-х годов. Однако более внимательное исследование событий позволило уточнить картину. В 1935–1936 гг. наблюдалось сосуществование террора и остатков «умеренной» политики, состояние своеобразного полутеррора. Две важных тенденции позволяют говорить о том, что в 1935–1936 гг. террор еще не стал «большим». С одной стороны, количество арестов и расстрелов, произведенных в этот период органами НКВД, было в несколько раз ниже, чем количество арестов и расстрелов в начале 1930-х годов, во время раскулачивания и голода. С другой стороны, репрессии сопровождались своеобразной политикой консолидации общества на принципах «социального примирения», постепенного стирания непреодолимых границ между «правильными» гражданами и изгоями.

Уже 31 января 1935 г., в самый разгар «кировских» репрессий, Политбюро по предложению Сталина приняло принципиальное решение о новой Конституции СССР[366]. Речь прежде всего шла о предоставлении избирательных прав тем многочисленным группам населения, которые ранее были их лишены как «чуждые элементы». Выборы предлагалось сделать прямыми, а не многоступенчатыми, голосование – тайным, а не открытым, как ранее. В общем, был взят курс на принятие нормальной конституции буржуазного типа взамен революционно-ограниченных конституций, существовавших до того. В сопроводительной записке к проекту решения Политбюро о новой Конституции Сталин разъяснял соратникам:

По-моему, дело с конституцией Союза ССР состоит куда сложнее, чем это может показаться на первый взгляд. Во-первых, систему выборов надо менять не только в смысле уничтожения ее многостепенности. Ее надо менять еще в смысле замены открытого голосования закрытым (тайным) голосованием. Мы можем и должны пойти в этом деле до конца, не останавливаясь на полдороге. Обстановка и соотношение сил в нашей стране в данный момент таковы, что мы можем только выиграть политически на этом деле. Я уже не говорю о том, что необходимость такой реформы диктуется интересами международного революционного движения, ибо подобная реформа обязательно должна сыграть роль сильнейшего орудия, бьющего по международному фашизму […][367].

Как видно из записки, даже после убийства Кирова Сталин рассчитывал использовать преимущества «умеренного» курса как внутри страны, так и в международных делах. Возможно, главной причиной осторожности Сталина оставались внешнеполитические расчеты. Усиление угрозы со стороны фашистских государств вело к сближению СССР на антигерманской и антияпонской основе с западными демократиями. В мае 1935 г. был подписан договор о взаимной помощи между СССР, Францией и Чехословакией. Летом 1935 г. VII конгресс Коминтерна, пересмотрев прежние непримиримые позиции, выступил за формирование народных фронтов против фашизма. Надеясь на «полевение» западноевропейских стран и расширение рядов сторонников СССР, Сталин был готов способствовать формированию благоприятного образа процветающей и демократической «родины социализма».

Обещание восстановить в избирательных правах «социально чуждые» категории населения являлось основой политики внутреннего «примирения». Суть расчетов Сталина могла быть примерно такой. Помимо огромного количества настоящих врагов, в стране существует большое количество тех, кто пострадал мимоходом, по причине особой ожесточенности классовой борьбы. Их можно и нужно привлечь на сторону режима. Прежде всего речь шла о молодежи. Продолжение дискриминации по признаку рождения грозило воспроизводством потенциальных противников власти. «Враги» порождали «врагов». Важным сигналом кампании «примирения» была политическая сценка, разыгранная Сталиным на совещании комбайнеров в самом начале декабря 1935 г. Когда башкирский колхозник А. Тильба заявил с трибуны совещания: «Хотя я и сын кулака, но я буду честно бороться за дело рабочих и крестьян и за построение социализма», Сталин бросил ставшую знаменитой фразу: «Сын за отца не отвечает»[368]. На практике сыновья и дочери продолжали отвечать за отцов, а отцы за детей. Однако некоторые перспективы у части «чуждых элементов» появились. Более того, обещание равных избирательных прав дополнялось другими «умеренными» кампаниями. В частности, были освобождены из заключения или реабилитированы сотни тысяч людей, попавшие под суд по неполитическим мотивам.

Некоторая социальная стабильность была важным условием закрепления и развития положительных тенденций экономического развития, которые наметились лишь в конце 1933–1934 гг. Наученный печальным опытом предшествующих кризисов, Сталин знал, какими экономическими издержками оборачивается каждая новая репрессивная кампания. В 1935 г. были сделаны самые значительные со времени начала коллективизации уступки крестьянству: законодательно закреплялись гарантии на ведение и некоторое расширение личных подсобных хозяйств. Это способствовало улучшению продовольственного положения страны. Схожие процессы наблюдались в 1935–1936 гг. также в индустриальных отраслях. В ноябре 1935 г. Сталин провозгласил еще один из своих знаменитых лозунгов: «Жить стало лучше, жить стало веселее!» В 1935 г. началась отмена карточной системы, ликвидировались некоторые ограничители роста заработной платы. Материальное стимулирование повышало производительность труда. В общем, для советской экономики это были сравнительно хорошие годы.

Очевидные успехи, казалось, должны были стимулировать «умеренность» Сталина. Однако этого не произошло. Постепенно, но все более заметно разворачивалась новая волна чисток, прежде всего в партии. Почему этот поворот произошел – в сравнительно благоприятных условиях социальной стабилизации и экономического подъема? Пока это остается необъяснимым. Верил ли Сталин в заговоры террористов, опасался ли за свою жизнь? Многие документы заставляют ответить на этот вопрос отрицательно. Несмотря на требования Сталина, НКВД так и не смогло обнаружить реальные доказательства существования подпольных террористических организаций бывших оппозиционеров. Обвинения носили голословный характер. Сталин не мог не понимать этого. По крайней мере, в его личной повседневной жизни не произошло никаких изменений, свидетельствующих о страхе. Он придерживался прежнего рабочего графика, ездил в отпуск на юг и периодически демонстрировал единение с народом.

Вечером 22 апреля 1935 г. родственники и несколько соратников Сталина собрались в его кремлевской квартире. Сталин был с детьми. Дочь Светлана попросила разрешения прокатиться на недавно открывшемся метро. Сталин, находившийся в хорошем расположении духа, решил организовать экскурсию. Поскольку поездка не была подготовлена заранее, на станциях метро Сталин и его компания оказались в окружении большого количества пассажиров. Подробности путешествия описала в своем дневнике родственница Сталина: «[…] Поднялась невообразимая суета, публика кинулась приветствовать вождей, кричала «ура» и бежала следом. Нас всех разъединили, и меня чуть не удушили у одной из колонн. […] Хорошо, что к этому времени уже собралась милиция и охрана». 14-летний сын Сталина Василий «волновался больше всех». Однако сам Сталин «был весел, обо всем спрашивал откуда-то появившегося начальника стройки […]».

На следующей станции Сталин опять вышел на платформу. Его родственницы и дочь Светлана предпочли остаться в вагоне, «напуганные несдержанными восторгами толпы, которая в азарте на одной из станций опрокинула недалеко от вождей огромную чугунную лампу […]». После посещения метро Сталин уехал на дачу. Его 14-летний сын Василий, вернувшись домой, «кидается на постель и истерически рыдает». Родственники пили успокоительные лекарства[369].

Такие путешествия вряд ли свидетельствовали о том, что Сталин всерьез боялся террористов. Новое усиление репрессий с конца 1934 г. было вызвано более сложным расчетом вождя. Убийство Кирова оказалось почти идеальным предлогом для решения коренной проблемы любой диктатуры – укрепления власти диктатора. Можно возразить, что к концу 1934 г. Сталин уже был диктатором. Однако диктатура, как и другие нестабильные системы власти, требовала постоянного подавления потенциальных угроз. Такими угрозами для Сталина в тот период были два на первый взгляд мало связанных между собой явления – остатки «коллективного руководства» в Политбюро и сохранение значительного слоя бывших оппозиционеров. Оба относились к тому, что можно назвать «большевистской традицией». Оба висели над Сталиным дамокловым мечом, напоминая, что власти диктатора существует вполне очевидная альтернатива. Соратники Сталина, входившие в Политбюро, имели если не политическую, то определенную административную самостоятельность. Они управляли крупнейшими ведомствами страны и окружали себя многочисленными клиентами из числа партийных и государственных чиновников. Ведомственность и клановость, опиравшиеся на традиции «коллективного руководства» и «внутрипартийной демократии», оставались последними препятствиями на пути диктатуры.

В одном из выступлений в начале 1937 г. Сталин разделил руководящих работников на несколько категорий. Одни из них, по словам Сталина, составляли «генералитет партии» (3–4 тыс. высших руководителей), другие – «партийное офицерство» (30–40 тыс. средних руководителей)[370]. Заметные позиции в этих группах до середины 1930-х годов удерживала старая партийная гвардия. У Сталина были основания не доверять ей. Что бы ни говорили эти люди с трибун, как бы ни клялись они в верности, Сталин знал: старые партийцы хорошо помнят о многочисленных провалах «генеральной линии» в 1930-е годы; о том, что ленинское «завещание» в какой-то момент чуть было не погубило политическую карьеру Сталина и он удержался у власти лишь милостью Зиновьева и Каменева; о том, как в конце 1920-х годов лишь благодаря поддержке ЦК Сталину удалось победить группу Рыкова – Бухарина. Совсем недавно партийные функционеры имели все основания считать Сталина первым среди равных. И хотя это время стремительно уходило в прошлое, Сталин подозрительно относился к «старой гвардии», имевшей хорошую память.

За долгие годы работы старые кадры притерлись друг к другу, установили достаточно прочные контакты между собой. Сталин периодически тасовал «колоду». Однако совершенно разбить установившиеся связи, разрушить группы, формировавшиеся вокруг «вождей» разных уровней по принципу личной преданности, было трудно. Переходя с одного места на другое, руководители перетаскивали своих людей. В партии формировались группировки, члены которых находились как бы в двойном подчинении: с одной стороны, служили диктатору, с другой – имели своих «патронов» в Политбюро или других руководящих инстанциях. Конечно, все эти группы были раздроблены и политически бессильны. Пока мы не знаем ни одного случая их сколько-нибудь серьезного противодействия Сталину. В лучшем случае все ограничивалось выражением недовольства в узком кругу. Однако Сталин, как и другие диктаторы, исходил из возможности худших сценариев. Он подозревал заговоры и удары в спину в случае обострения внутренней или международной обстановки. Замена старой гвардии молодыми, абсолютно преданными выдвиженцами была одним из важных пунктов укрепления единовластия. Угроза войны, как будет показано далее в этой книге, обостряла страхи вождя и его стремление обезопаситься от любых неожиданностей. «Смерть побежденных нужна для спокойствия победителей». Эту фразу, приписываемую Чингисхану, Сталин как-то подчеркнул в одной из книг своей библиотеки[371].

Действительно, наличие «побежденных» – раскаявшихся и униженных бывших оппозиционеров – являлось слабым звеном сообщества старых партийцев. Хотя оппозиционеров постоянно третировали и держали под контролем спецслужб, в партии их не считали врагами. Многие оппозиционеры занимали различные должности в государственном и даже партийном аппарате, руководили хозяйственными ведомствами и крупными предприятиями. Для значительной части старых большевиков оппозиционеры оставались партийными товарищами, сыгравшими большую роль в героический период захвата власти. Убийство Кирова и сфабрикованная по приказу Сталина версия о террористической деятельности сторонников Зиновьева и Каменева кардинальным образом меняли ситуацию. Из категории политических отступников оппозиционеров переводили в разряд «врагов» и «террористов».

Такой переворот касался не только самих оппозиционеров. Среди старой партийной гвардии было трудно найти человека, который так или иначе не соприкасался с оппозиционерами. Значительная часть генералов служили под началом Троцкого, который создавал Красную армию и долгие годы руководил ею. Многие преуспевающие сталинские функционеры совершали ошибки молодости. В 1920-е годы, не разобравшись, на чьей стороне сила, или просто ведомые эмоциями, многие временно поддерживали оппозицию. Другие дружили с оппозиционерами со времен подполья, революции, вместе сражались в гражданскую войну. Третьи сотрудничали с раскаявшимися оппозиционерами уже в 1930-е годы. В общем, нанося удар по «слабому звену» – бывшим оппозиционерам, Сталин начинал настоящую кадровую революцию. С одной стороны, он окончательно расправлялся с затаившимися политическими противниками. С другой – получал возможность чистить аппарат в целом, не исключая своих ближайших соратников по Политбюро.

Аресты и преследования бывших оппозиционеров и перестановки в высших эшелонах власти в 1935 – начале 1937 гг. шли рука об руку. После убийства Кирова Сталин усилил позиции в руководстве партии нескольких молодых выдвиженцев – Н. И. Ежова, А. А. Жданова, Н. С. Хрущева. Выдвижение Ежова имело особое значение. Именно на него Сталин возложил непосредственное руководство чистками. Приобретя необходимый опыт при фабрикации «кировского дела», Ежов получил от Сталина новое ответственное задание. В начале 1935 г. были проведены аресты группы служащих правительственных учреждений, расположенных в Кремле, – уборщиц, библиотекарей, сотрудников управления коменданта Кремля и т. д. Их обвинили в подготовке террористических актов против Сталина. Поскольку среди арестованных находились родственники Л. Б. Каменева, его объявили одним из вдохновителей заговора[372]. Ответственность за пособничество «врагам» Сталин возложил на своего старого друга А. С. Енукидзе[373], который по должности занимался организацией работы хозяйственных структур Кремля, а также материальным обеспечением высших советских руководителей. Существуют весомые свидетельства того, что Сталин проявлял особый интерес к «кремлевскому делу». Он регулярно получал и читал протоколы допросов арестованных, делал на них пометы и давал указания НКВД[374].

Хотя Енукидзе не входил в Политбюро, фактически он являлся важным элементом системы «коллективного руководства», поскольку близко дружил со многими высшими руководителями, включая самого Сталина. Удар по Енукидзе фактически был пробным камнем, на котором Сталин испытывал прочность остатков «коллективного руководства». Это был первый ощутимый удар диктатора по своему ближнему кругу. Проба оказалась успешной. Слабо сопротивляясь, члены сталинского Политбюро сдали Енукидзе. Он был уволен, затем арестован и расстрелян. Правда, эту акцию Сталин проводил еще постепенно, в течение некоторого времени. Однако темпы чисток ускорялись и набирали новые обороты. «Малый» террор все более уверенно и неумолимо перерастал в большой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.