31
31
«Особняк во Фридрихсруэ был даже уродливей, чем в Варцине. Первозданный замок давно исчез, его место заняла гостиница для заезжих на выходные из Гамбурга. Бисмарк даже не удосужился убрать номера с гостиничных комнат. Он не провел сюда электричество и обходился керосиновыми лампами» (W. Richter. «Бисмарк»).
В камине, громко потрескивая, горели дрова. На полу у камина лежал огромный мастиф. Над ним, в кресле, вытянув ноги в «русских», гамбургского производства, фетровых валенках с кожаной отделкой и положив их на спину мастифу, сидел, держа тяжелую трость, постаревший Бисмарк в черных суконных брюках, серо-зеленой охотничьей куртке и кремовом шарфе, дважды обернутом вокруг шеи.
Рядом в таком же тяжелом кресле сидел Николай Орлов.
Слуга, опорожнив одну темную бутыль, теперь разливал в их кубки вторую. Но ни тот, ни другой не были пьяны. Просто откровенны:
— Смерть Кэтти сразила меня, — медленно и негромко говорил Бисмарк, глядя в огонь камина. — Это как погас солнечный луч, в котором ощущалось присутствие Бога…
— Ее смерть была покойной… — произнес Орлов, тоже глядя в огонь.
— Это был Божий дар, который дал мне силы на создание империи.
— Бог уберег меня от отчаяния, но сердце мое разбито…
Оба они — как два старика, которые говорят каждый о своем, не слыша друг друга, но видя одно и то же — как их возлюбленная Кэтти бежит к морю по солнечному пляжу в Биаррице, как врывается она в зеленую волну и как тысячи солнечных брызг взлетают в воздух вокруг нее…
— Когда я завершил создание Германии, Он забрал ее…
— Каждое мгновение я ловлю себя на мысли, что хочу пойти искать ее или написать ей…
— И я стал отдаляться от Него… Нет, я читаю Библию, но…
Бисмарк замолкает. Долгая пауза. Затем, словно очнувшись или вернувшись мыслями из прошлого, он говорит:
— Спасибо, мой друг, что вы вспомнили обо мне… Я думаю, что за пределами вашей страны не найдется больше другого государственного деятеля, который бы думал по-русски больше, чем я… И на конгрессе семьдесят восьмого года не было ни одного «русского предложения», даже по самым важным вопросам, которое бы я не провел. И всё — исключительно благодаря моему личному влиянию и личным стараниям…
Медленным, очень медленным жестом он лезет в карман и достает луковичные часы с агатовым брелоком, до блеска вытертым за семнадцать лет, прошедшие с сентября 1862 года. Но гравировка «Kathi» видна на нем, как прежде.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.