Глава IX. «Юго-Восточный союз» и Южно-русская конференция

Глава IX. «Юго-Восточный союз» и Южно-русская конференция

В предыдущих книгах я очертил первые попытки южного казачества к объединению.

По словам Харламова, это было «стихийное стремление… коренящееся в психологических особенностях казачества, как отдельной бытовой группы русского народа… Оно есть не только эпизод прошлого, но имеет и будущее…». Этой стихийности я не наблюдал: все попытки организации «казачьего государства» являлись по замыслу плодом интеллигентского творчества, отнюдь не народного.

Первый опыт создания «Юго-Восточного союза» в 1917 году прошел под знаком полного игнорирования мятущимся казачеством и своей областной выборной власти, и «союзной». Второй — проект «Доно-Кавказского союза» — был совершенно искусственной, чисто политической комбинацией, которую проводил генерал Краснов в угоду германцам, видевшим в этой комбинации оплот против зарождавшегося Восточного фронта и одновременно против Добровольческой армии.

Весною 1919 года Круги и Рада разновременно выразили пожелание о воссоздании союза. Но формы его и цели, в особенности сокровенные, были различны.

Инициативу созыва конференции взяло на себя кубанское правительство, пригласив на нее к 5 мая и закавказские новообразования, и горские округа, подчиненные главному командованию. Расценивая подобный съезд как демонстрацию центробежных по преимуществу сил, я отнесся к нему резко отрицательно. О последовавших по этому поводу переговорах между казачьими деятелями сделан был доклад Донскому Кругу[122] председателем его Харламовым, посетившим незадолго перед тем во главе делегации Кубань и Терек. Выяснилось, между прочим, тождество мнений донских и терских правителей с «Особым совещанием» в вопросе о неприемлемости состава конференции. «В сущности, — говорил Харламов, — ни Филимонов, ни Сушков[123], да и вообще кубанское правительство, не верят в эту конференцию, но обязаны исполнить постановление Рады, проведенное «черноморцами».

Время тогда было тяжелое, 10-я большевистская армия с царицынского фронта подступала уже к Батайску, в тыл Ростова и северной группе наших войск… Поэтому Харламов советовал Кругу «направить все внимание на борьбу… было бы совершенно неудобно в данный момент идти резко против взгляда главного командования». Так же отнеслись к этому терцы, и вопрос заглох.

Но через полтора месяца, когда фронт большевистский дрогнул, когда наши армии перешли в широкое наступление и освобождение всей территории Дона стало вопросом ближайших дней, Донской Круг, прерывая свои работы 1 июня, вновь подтвердил, что считает «неотложной задачей… заключение… «Юго-Восточного союза», в первую очередь с Тереком и Кубанью, для укрепления экономической мощи края и утверждения кровью добытых автономных прав, при дружном боевом сотрудничестве с главным командованием Юга России в деле осуществления общих задач по воссозданию единой, великой Родины — России…».

20 мая председателем Круга разослано было приглашение в Ростов представителям Кругов (Рады) и правительств трех казачьих войск на конференцию, которая и собралась там 11 июня.

Российская общественность и печать отнеслись к этому факту с единодушным и резким осуждением. Отражением тех взглядов, которые сложились тогда, может служить конспект «протеста», выработанный на соединенном заседании (20 июня 1919 г.) правлений «Национального центра» и «Совета государственного объединения России», гласивший:

«а) Исторические заслуги казачества в деле собирания мощи России весьма велики.

б) В настоящей гражданской войне и борьбе с большевизмом казачество занимает первое место, как в деле защиты своего края, так и для восстановления единства и былой мощи России.

в) Эти великие заслуги казачества, а также особенности его быта и исторически сложившихся сословных преимуществ дают ему право на самостоятельное устройство своей внутренней жизни и отводят ему почетное место при разрешении вопросов об окончательном устройстве Русского государства.

г) Идея организации «Юго-Восточного союза» как государственного объединения, которое должно быть противопоставлено охваченной большевизмом России, имела в свое время известное значение.

д) Ныне, когда восстанавливается единство России, причем представителем ее является в Сибири Верховный правитель России — Колчак, а на Юге — Добровольческая армия, сплотившая все антибольшевистские силы и ныне победоносно двигающаяся к Москве, возобновление вопроса о создании «Южно-русского союза» не только не оправдывается современной обстановкой, но и политически вредно, так как препятствует воссозданию единой государственности.

е) Стремиться ныне к созданию новых государственных образований — значит бессознательно содействовать намерениям Германии и ставить себе целью расчленение России».

К этому протесту предложено было присоединиться и «Союзу возрождения». Последний, избегая общения со СГОРом, отказался, но в повременной печати появился ряд статей Мякотина, обстоятельно доказывавших, что «называть формы и порядки управления, существующие сейчас в казачьих областях, демократическими, значит — пользоваться весьма неточной терминологией…» и что «объединение казачьих областей в один союз едва ли может дать прочный оплот правам и интересам демократии[124]. А вместе с тем, раз такой союз возникнет, он неизбежно будет помехой для общегосударственной власти и, если даже признает ее, неминуемо явится ее конкурентом и будет затруднять ее действия». Мякотин призывал поэтому казачество к объединению «с властью адмирала Колчака».

Что касается более левых группировок, то, будучи принципиальными противниками «сословных организаций», они тем не менее, не желая оказывать хотя бы косвенной моральной поддержки Южной власти, хранили молчание.

Возмущение российских кругов было направлено не по надлежащему адресу. Взгляд на предполагаемый союз исключительно как на противовес общегосударственной власти проводили ярко и настойчиво одни лишь самостийные кубанские группы. И только под флагом казачьего объединения возможно было привлечение официального представительства Кубани к переговорам о создании общей власти. Дон и Терек в лице своих ответственных представителей и примыкавшие к ним астраханские делегаты держались иных взглядов. На конференции кадетов 20 июня Харламов заявил: «Пункт 7 резолюции, говорящей об отношении партии к краевым правительствам, отвечает моему credo; своим острием он направлен против кубанских самостийников. Они начинают сдавать свои неприступные позиции, и положение улучшается. На конференции в Ростове мы определенно заявили, что федерализм неприменим к России. Это книжная, надуманная схема, и процесс объединения идет мимо нее. Поэтому надо ясно учесть: идти с ним или против него. Я знаю, что кубанский атаман и большинство краевого правительства со мною, они не федералисты. Деникин нашему взгляду вполне сочувствует. С Терека получены известия от Баскакова, что все идет успешно. Переговоры между государственными образованиями и командованием не должны пугать: это не договор и не сговор, а только форма, обстановка для безусловного подчинения. Мы хотим лишь областной автономии, которая, обслуживая нас, принесет пользу и общему делу».

Эти взгляды, которым не чужды были также генералы Богаевский и Сидорин, нашли отражение и на конференции, хотя далеко не в такой решительной форме, как у Харламова. Кубанская делегация, возглавленная Рябоволом, оказалась поэтому в положении меньшинства, заранее обреченного на изоляцию. И если верить сведениям, появившимся после крушения Юга и ставящим убийство Рябовола в вину одной из вольных контрразведок, то акт этот, кроме своей моральной неприглядности, был вместе с тем нецелесообразен политически, создав чрезвычайные затруднения для главного командования.

Кубанская делегация, отправившаяся на похороны Рябовола в Екатеринодар, не возвращалась. Конференция, прождав напрасно три дня, приступила опять к своим занятиям, приняв 20 июня постановление: «Признать безотлагательную необходимость организации временной общегосударственной власти на Юге России на основе представительства от государственных образований Юга России и главного командования ВСЮР».

Кубанские представители — Шахим-Гирей (председатель) и И. Макаренко — по прямому проводу из Екатеринодара настойчиво, но безуспешно убеждали конференцию в том, что «переговоры с генералом Деникиным преждевременны». И 21 июня делегация конференция в составе Харламова, Баскакова[125] и Каклюгина[126] во время проезда моего через Ростов познакомила меня с ходом работ и принятыми постановлениями. При этом установлено было полное единомыслие наше относительно идеи построения общерусской власти: Верховный правитель (адмирал Колчак) и его полномочный представитель на Юге — главнокомандующий, палата областных и губернских представителей, общее правительство, автономия казачьих войск.

Это неожиданное для многих и в том числе для кубанцев превращение конференции о казачьем союзе в конференцию об организации Южно-русской власти представлялось тогда огромным шагом вперед в области устроения Юга и консолидации сил его в борьбе с большевиками. По существу же 21 июня 1919 года после восьми месяцев бесплодных исканий, многовластия и тяжелого внутреннего разлада мы вернули вопрос об Южной власти к тому исходному положению, в каком он находился 16 октября 1918 года, когда я и «Особое совещание» предложили казакам проект конституции, отвергнутый Кубанью.

Кубанская делегация выразила «чувства крайнего сожаления, что Кубань была поставлена перед совершившимся фактом». Но после горячих прений и настойчивых убеждений прибывшей в Екатеринодар донской делегации кубанцы решили принять участие в дальнейших работах конференции при непременном, однако, условии, чтобы «продолжение переговоров с генералом Деникиным состоялось лишь после того, как представители Дона, Кубани и Терека примут необходимые решения по основным вопросам».

Эта вторая подготовительная стадия работ конференции, собиравшейся в Екатеринодаре, Ессентуках и Новороссийске и прерывавшейся продолжительными поездками делегатов для доклада своим представительным учреждениям, длилась два с половиной месяца. Трижды главы делегаций являлись ко мне в Таганрог для обмена мнениями и решения спорных вопросов. В середине июля состоялись два совместных с моими представителями заседания конференции для выяснения основных положений будущей конституции, не приведшие к полному соглашению. После этого до начала сентября продолжались работы казачьей конференции и ее комиссий по выработке положений о Высшем совете, правительстве и казачьей автономии. И по окончании этих работ со 2 сентября конференция вступила в третью стадию своей деятельности — окончательного конструирования государственной власти совместно с представителями главного командования.

Совершенно исключительное положение занимала во всех этих переговорах кубанская делегация, парализовавшая деятельность конференции всеми мерами, начиная с постоянных перерывов, побуждавших делегатов остальных войск продолжать занятия без кубанцев. Обстоятельство тем более серьезное, что решения принимались не персональным голосованием, а по государственным образованиям. Неумеренность отстаиваемых кубанцами положений, явно ведущая к разрыву, вызывала не раз возмущение среди донцов и терцев. Саботаж принимал оттенок анекдотический, когда, например, И. Макаренко с упорством раскольничьего начетчика по целым часам доказывал, что в редакции «Положения» — «правителем Юга России является главнокомандующий…» — слово «является» необходимо заменить словом «почитается», ибо первое «противоречит конституции Кубани…». На почве всех этих недоразумений произошел раскол и внутри самой кубанской делегации. И когда все же к началу августа выразилось явно настроение конференции к полному соглашению с главным командованием, Законодательная Рада на бурных заседаниях своих (1–5 августа) поставила прямо вопрос об отозвании своих делегатов с конференции…

Голоса умеренной части собрания, в том числе атамана, обрисовавшего возможность полной изолированности Кубани в политическом и экономическом отношениях, на этот раз перевесили. Рада 25 голосами при воздержавшихся черкесах[127] и большей части «черноморцев» санкционировала дальнейшее участие делегатов в конференции, мотивируя это решение тем, что все равно «результаты работ ее подлежат утверждению органов законодательной власти». Ввиду такого постановления председатель и члены делегации — Шахим-Гирей, И. Макаренко и Белый — сложили свои полномочия. Рада согласилась на освобождение Шахим-Гирея и не приняла отказа других. И. Макаренко стал председателем, а вместо Шахим-Гирея был назначен другой черкес — Гатагоу, демагог еще больший и такой же враг соглашения.

О политических течениях, наблюдавшихся в то время в Раде, один из членов кубанской делегации, Скобцов, говорил: «Их два: одно — то, которое желает вывести Кубань на широкую российскую дорогу, то есть на путь, предложенный Харламовым — участия в строительстве Южно-русской власти; второе — топтание на месте со взглядами, обращенными на юго-запад, то есть на Украину, где ожидается устройство «Кубанско-украинского союза». Эти группы выжидают событий, в зависимости от которых пойдут или по пути строительства России, или за Украину…»

Разрыв был пока предотвращен. Но все обстоятельства, сопровождавшие заседание Рады, давали почву для глубочайших сомнений в возможность при сложившихся на Кубани настроениях благополучного исхода конференции…

Но и помимо кубанской обструкции было немало серьезных мотивов расхождения.

Обе стороны — и мы, и казачество, — недостаточно считаясь с требованиями момента, проявляли чрезвычайную осторожность и осмотрительность в отношении будущего. Мы стремились к тому, чтобы создать нормальные взаимоотношения казачества не только по отношению к временной власти ВСЮР, но и к России, не растрачивая государственных прав и не создавая опасных прецедентов для будущей общерусской власти. Казачество, наоборот, стремилось закрепить за собой maximum прав и «вольностей» именно в целях создания исторического прецедента, находя период безвременья наиболее подходящим для этой цели. В этом же стремлении кубанские делегаты требовали настоятельно предварительного заключения казачьего союза, чтобы во всеоружии силы ставить свои требования другой стороне. Притом непременно «с запросом». Эта черточка казачьей психологии весьма своеобразно проявлялась на Донском Кругу, где слышались речи: «Надо настаивать на федерации, тогда получим автономию; не то, говоря об автономии, получим… генерал-губернатора…»

«Торг» шел четыре месяца.

Государствоведы «Особого совещания» стояли твердо на том положении, что «русское государство, как единое целое, восстановлено с момента признания в нем единой Верховной власти в лице адмирала Колчака», и определяли поэтому порядок вхождения казачьих земель в общегосударственный строй односторонним актом власти Верховного правителя, осуществляемой через главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России… Казачество держалось иной точки зрения, требуя учредительного съезда и союзного договора, октроируемого законодательными учреждениями всех договаривающихся сторон. Казачью точку зрения весьма ярко выразил донской атаман генерал Богаевский в своей приветственной речи членам конференции: «Дон сам откажется от части своих временных суверенных прав в пользу будущей государственной власти, но его достоинство и заслуги в упорной борьбе с большевизмом не позволят ему принять, как подарок, признание его внутренней автономии. Волею судеб она есть и будет».

Принцип октроирования свыше в предстоящем образовании власти имел между тем далеко не одно лишь принципиальное значение. Ибо на первых же порах на конференции встал остро вопрос о признании адмирала Колчака, к которому донцы отнеслись неопределенно, терцы и особенно кубанцы вполне отрицательно. Официальными мотивами такого отношения были: тяжелое положение к тому времени Восточного фронта, «недостаточная солидность базы, на которую опирается адмирал», форма правления его, «далекая от народоправства», «отсутствие гарантий сохранения демократических установлений на Юге» и так далее.

Пойти на такой шаг — игнорирования признанной мною Верховной власти — я очевидно не мог.

Мы проводили идею полной концентрации власти в виде диктатуры, признавая такую форму правления единственно возможной в небывало тяжелых условиях гражданской войны… Казачество, допуская единоличную власть главнокомандующего, добивалось «гарантий», превращавших «единство» в федерацию, диктатуру — в чистейший парламентаризм. Оно требовало права образования союзов государственно-правового значения и автономных армий; учреждения законодательной палаты вместо законосовещательной; назначения председателя правительства по соглашению со «съездом»; права палаты выражать недоверие правительству; искусственно создаваемого численного преобладания в Совете казачьих представителей и так далее.

Помимо принципиального отрицания нами юридической зависимости правителя от предварительного органа в период борьбы, такой порядок после признания Верховной власти адмирала Колчака не мог бы быть осуществлен иначе, как путем переворота. И я поставил перед конференцией вопрос о законосовещательных функциях палаты в ультимативной форме. Точно так же после опыта одной автономной армии создавать таких три значило бы идти не к объединению, а к расчленению и ставило бы в еще более тяжелое положение главное командование. Поэтому нашим представителям дано было указание: «Автономные армии не допускаются. Единая армия и единое законодательство (военное), считающееся с особыми условиями исторически сложившегося казачьего быта».

Интересно, что восточное казачество (Сибирь), пережив период «атаманства»[128], также не оставляло притязаний на особую роль в государственном управлении. Казачья конференция требовала: 1) учредить министерство по казачьим делам с министром, избираемым казачьим Кругом (конференцией); 2) этот министр должен управлять ведомством при участии Круга; 3) ни один закон, касающийся казачества, не может быть проведен без рассмотрения Круга; 4) казачьими войсками должны командовать выборные походные атаманы…

«Прочитав этот проект в целом, — говорит омский министр Гинс, — можно было впасть в отчаяние безнадежности, до такой степени ясны были в нем личные стремления и политиканство…»

Возвращаюсь к Южной конференции.

С не меньшими трениями проходили у нас вопросы о казачьей автономии, в особенности в области экономических отношений. Представители командования блюли интересы государственные, казачьи представители стремились к возможно широкому обеспечению своих «вольностей» и своих богатств. Обе стороны вносили в переговоры ригоризм и большую страстность.

В такой сложной работе, оторванной от реальной жизни и не считавшейся с темпом быстро текущих событий — огромных и страшных, прошло целых шесть месяцев. Принципиальные вопросы, обеспечивающие полноту единоличной власти, удалось отстоять; в остальных — обе стороны пошли на уступки. И в конце декабря Дон и Терек пришли к полному соглашению с командованием о конструкции Южной государственной власти. Кубань же вновь воздержалась, а по станицам «Коп» рассылал многозначительные разъяснения: «Так что же казачество?.. Отвергнет ли оно мысль о диктатуре? Станет ли оно на защиту трудового народа, над которым уже вьются арканы, закидываемые помещиками, движущимися вместе с «Особым совещанием» при Добрармии?

Или его опять, как встарь, новоиспеченные цари и их лакеи обманут и приспят, опять обратят в опричников, в палачей свободы и народа?

Или, быть может, казакам, ушедшим далеко в глубь России, просто не дадут увидеть родной край, как не дали увидеть ближайшую судьбу родного народа и родного края Н. С. Рябоволу?»[129].

Принципиальное соглашение с Доном и Тереком было достигнуто как раз накануне общей эвакуации Ростова и Новочеркасска, перевернувшей вверх дном все предположения и в корне изменившей взаимоотношения наши с казачеством.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.