Благословение, скрытое очень хорошо (1945–1946)

Благословение, скрытое очень хорошо

(1945–1946)

I

В начале июня 1945 года Черчилль получил письмо от своей средней дочери, Сары. Она хвалила его речь, произнесенную 4 июня, и говорила, что «будь она избирателем, голосующим за лейбористскую партию, она бы задумалась».

Дальше она, однако, написала, что она «не вполне уверена, что избиратели поймут правильно то, что он сказал о социализме».

И добавила:

«Социализм в том виде, в котором он практиковался в эту войну, никомy не принес вреда, а напротив, принес многим людям благо. Дети из бедных семей никогда не питались так хорошо, как в военные годы, и никогда прежде об их здоровье так не заботились. Oни узнали, что такое молоко, a богатые не умерли от того, что норма их мясного рациона была такой же, как у бедных, и нет никакого сомнения в том, что общая доля и общее чувство того, что самоотверженность сейчас необходима, сплотили нацию как никогда. Почему же то, что было столь эффективно в военные годы, не может быть применено и в годы мира?»

Кончалось письмо так:

«Пожалуйста, папа, не считай меня мятежницей».

Письмо, если читать его вне контекста, не слишком понятно. Он нуждается в длинном комментарии. Про «избирателей, готовых голосовать за лейбористов», Сара пишет потому, что в конце мая 1945 года лейбористская партия вышла из правительственной коалиции, сделав выборы неизбежными. Что касается слов Черчилля, которые «заставят таких избирателей задуматься», можно только пожалеть, что она слова эти не привела. Черчилль сказал, что социализм заведет в Англии своего рода «гестапо», и это действительно заставило многих избирателей задуматься: а не хватил ли премьер лишку? В конце концов, Климент Эттли, лидер лейбористов, был его заместителем, а в правительстве было немало министров-лейбористов, которые сотрудничали с Черчиллем с большим успехом, и некоторые из них, например, министр труда Бевин, были на своих постах прямо-таки незаменимы.

По поводу «социализма военной поры» Сара опять-таки была совершенно права. Из-за немецкой подводной угрозы, которая угрожала Англии удушением, в стране ввели карточную систему на очень многие товары, в первую очередь на продовольствие. Система «рационирования» еды была универсальной и исключений не допускала. Лорд Моран в дневнике пишет, каким гастрономическим фейерверком казались ему приемы в Москве по свежим впечатлениям после Англии. Лорд Луис Маунтбэттен в своем письме, сочиненном для него «литературным комитетом» операции «Mincemeat», подкинутом немцам, шутит на тему сардин, которых не достать, потому что они по талонам. Даже для него.

Из дневника лорда Морана мы знаем, что, когда он встретил в Лондоне военного губернатора Мальты, только что освобожденной от осады, он его не узнал. Губернатор похудел едва ли не вдвое – население острова и его гарнизон жили на голодном пайке добрый год, и губернатор не сделал исключения для себя – считал своим долгом подавать пример.

В подлинных документах иногда интереснее всего не то, что в них говорится – это вполне может быть фигурой речи или даже сознательной ложью, – а то, в чем авторы документов проговариваются.

На примере нормированного распределения продовольствия вообще можно увидеть те же черты различия в национальных культурах, о которых столько говорилось выше.

Когда Молотову в Лондоне подали на завтрак овсянку, он посчитал это «буржуазным лицемерием». Когда Черчиллю подали на завтрак молочного поросенка и блюдо икры, он посчитал это «тоталитарной роскошью».

Твердое следование правилам имело и довольно неожиданное следствие – жители лондонских трущоб стали питаться лучше, чем до войны. Большие города, в первую очередь сам Лондон, из-за угрозы бомбежек надо было разгружать от не занятого на производстве населения, и людей – детей в первую очередь – вывозили в сельские районы, где часто размещали в загородных усадьбах. Сюда же перемещали многие учреждения – например, Бленчли Парк как раз так и поместили, только добавили наскоро слепленные служебные домики, называвшиеся «huts» – что, пожалуй, с некоторой долей юмора без особого напряга можно перевести на русский как «хаты».

Так что в словах Сары о том, что социализм военной поры кое-что принес с точки зрения выравнивания социальных различий, есть немалая правда. Ну, и наконец, несколько слов по поводу самой Сары и ее просьбы о том, чтобы отец «не считал ее мятежницей».

Дело в том, что «мятежницей» она все-таки была.

Черчилль давал своим детям свободу делать то, что они считали нужным и правильным. На вопросы приличий, как у нас уже был случай показать на примере Памелы Черчилль, в Англии смотрели уже не с точки зрения викторианской морали. Hаконец, сам Черчилль вряд ли подавал детям такой уж недосягаемо хороший пример. Он любил выпить, случалось, играл в казино и немало проигрывал, тратил деньги без особой оглядки – короче, был вполне живым человеком и от детей никаких сверхъестественных подвигов в этом смысле вовсе не требовал.

Но Сара переходила даже такие либерально установленные границы. Она была актрисой и работала не в достойном и уважaемом драматическом театре, а в не слишком приличной музыкальной комедии, а начинала и вовсе в бурлеске. Ее личная жизнь тоже была богемной – даже по меркам ее невестки Памелы. Вплоть до 1945 г. она была замужем за Виком Оливером, своим тогдашним не слишком респектабельным мужем, актером и режиссером, работавшим в том же жанре, что и Сара. Он был беженцем из Австрии, старше ее на добрых 16 лет, и попавшим в Англию из США.

Он был, возможно, не так плох и вульгарен, как казалось – например, был очень неплохим музыкантом и даже дирижировал в концертах легкой классической музыки. Hо Черчилль его не выносил.

Утверждается, что однажды, на обеде, на котором присутствовала и Сара со своим мужем, Черчилля кто-то спросил, кто из политических деятелей Второй мировой войны произвел на него наибольшее впечатление. Черчилль коротко ответил: «Муссолини». А нa недоуменный вопрос: «Почему именно Муссолини?» – ответил, глядя на Вика Оливера:

«Потому что у него хватило здравого смысла расстрелять своего зятя».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.