XXIII. Последние шедевры

XXIII. Последние шедевры

Годы 1843, 1844 и 1845-й – период внутреннего нетерпения Бальзака. Чувствуется, что одержимость работой, эта сила, извечно ему присущая, сломлена, или, вернее, ее надломили. Писатель, который, не зная устали, творил четверть века, становится собирателем-коллекционером, и не только в буквальном, но и в переносном смысле этого слова. Он коллекционирует не просто часы, фарфор, картины и мебель, он коллекционирует все, в чем до сих пор ему отказывала жизнь: мгновения праздности, прогулки с женщиной, беспечно-долгие ночи любви на чужбине и восхищение аристократических поклонников. Вся его энергия устремилась в новое русло. Вместо того чтобы завершить рукопись романа, он старается привести к счастливому финалу роман собственной жизни.

Вся внутренняя сила Бальзака обращена в эти годы только к жизни, она отделена от творческого начала, и это, безусловно, ощущается в его мастерстве. В 1841-1842 годах он еще создал столь великолепные вещи, как «Темное дело» – политический роман, где вопреки отдельным лишенным правдоподобия местам встает небывалая по своей пластичности картина грандиозной государственной интриги, или «Баламутку», новизну и глубину которой его современники совершенно не смогли оценить. Он завершил тогда и «Утраченные иллюзии», где, как в разрезе, предстал весь парижский художественный и театральный мир, мир искусства и искусственных триумфов. За ними последовали «Блеск и нищета куртизанок». Мир литературы сплетается здесь с миром финансовым. На авансцену опять возвращается его Вотрен, и, словно в большой панораме, Бальзак объединяет темы прежних своих вещей. Правда, он впадает здесь иногда в бульварщину и в детектив, но именно в этой книге грандиозней, чем во всех других, предстает картина Парижа и парижского общества. Художник отомстил, наконец, и миру журналистики, который несет в себе столько опасностей, и миру денег, которые то и дело соблазняют и его персонажей и его самого.

Но уже следующий роман, «Крестьяне», в котором представлено столкновение между городом и деревней, в котором должна найти свое разрешение грандиозная социальная проблема, уже этот роман Бальзак был не в силах завершить. Та самая борьба, которая в Париже ведется на бирже или в литературе, протекает в деревне у крестьян еще в самой примитивной, начальной форме. И речь тут идет не о незримых и неосязаемых ценностях, но о земле, о почве, о каждой грядке земли.

Много лет трудился Бальзак над этой книгой. Он чувствует, что она должна стать для него решающей. Снова и снова принимается он за это произведение и, пытаясь подстегнуть себя, преждевременно опубликовывает первую его часть. И все-таки он вынужден прервать работу. Он пишет другие вещи, более мелкие, менее значительные. Вот он приклеивает к роману «Беатриса», в котором лишь первые главы еще могут считаться художественными, неестественную, сентиментальную и безжизненную развязку. Пишет пустяки вроде «Мелких неприятностей супружеской жизни» – правда, это только сдобренная остроумием и не лишенная обаяния, слегка подогретая версия его старой «Физиологии брака». Новелла «Модеста Миньон», тему которой дала ему г-жа Ганская и которую он ей же – «Польке» – затем посвятил, могла бы выйти из-под пера и какого-нибудь его подражателя. Ни в одном из этих произведений уже не видны когти, по которым узнают льва. Нигде не чувствуется подлинная мощь поэта, творца. Бальзак провозгласил законом подлинного творчества мономанию, и теперь, нарушив этот закон, он только подтвердил его. Он, который однажды сказал, что если художник забрасывает свою мастерскую, отрывается от работы, ему приходится опять тренировать свою руку. Нельзя писать, если целый день прицениваешься к домам или роешься в антикварных лавках. В письмах Бальзака той поры нет иногда и слова о работе или хотя бы о планах работы. Речь идет лишь о мебели, о светских знакомствах и о прочих пустяках. Закон концентрации нарушен.

Бальзак и сам это понимает. Этот несравненнейший труженик хорошо знает себя. Он сознает, что утратил радость труда с тех пор, как познал другую радость – «беспечно отдаваться жизни как таковой». В январе 1846 года он пишет г-же Ганской в Неаполь: «Мой дух, мой разум застыли на месте... Во мне все вызывает скуку, все раздражает меня».

Его уже не удручает, что он никак не может кончить «Крестьян» или что «Мелкие буржуа», вещь и сама по себе крайне незначительная, не двигается с места. Он работает уже только ради того, чтобы избавиться от долгов, и порой нам кажется, что он стал безразличен к творчеству. Может быть, интерес этот и придет потом, когда дом будет, наконец, обставлен. И тут внезапно Бальзак бросает все и летит в марте в Рим. А по возвращении он опять забрасывает письмами г-жу Ганскую, как всегда уверяя ее, что «будет вынужден невероятно много работать». И снова полагает он, что если на три месяца засядет за работу и будет трудиться сутки напролет, «без перерывов, ну, самое большее с перерывом на две недели, чтобы мы смогли обвенчаться», тогда ему, конечно, удастся выплатить уже последние шестьдесят тысяч франков долга. Но мы по-прежнему ничего еще не слышим о творческом его настроении.

И только 1 июня он, наконец, сообщает:

«Вот уже четыре дня, как я чувствую всепоглощающую энергию, которая клокочет во мне...»

А 12 июня:

«Я тружусь над планом „Крестьян“ и, кроме того, еще над новеллой».

А 14-го уже вырисовываются контуры двух новых вещей:

«Мне хочется написать вот что: во-первых, „Историю бедных родственников“. В нее войдут „Кузен Понс“, которому отводится три-четыре листа в „Человеческой комедии“, и „Кузина Бетта“ размером в шесть листов. В заключение я напишу „Козни королевского прокурора“.

Из одной новеллы получились две. Но Бальзак и сам еще не знает всего размаха и глубины своего плана. Об этом свидетельствует указанный им объем вещей. Он все еще считает, что напишет короткие рассказы, а вовсе не романы. Покамест он установил только объем своих вещей, а это значит, что Бальзак смотрит на них просто с точки зрения будущей их доходности. Он подсчитал, что «Крестьяне», «Мелкие буржуа» и «Кузина Бетта» избавят его, наконец, от бремени долгов, как вдруг в нем пробуждается прежнее честолюбие. Набрасывая план своих вещей, он вновь ощутил наслаждение творчеством. И честолюбие, свойственное истинному творцу, наконец-то снова захватило его.

В тот же день, 16 июня, Бальзак ставит перед собой задачу:

«Настоящий момент требует появления одной или, может быть, двух центральных моих вещей, которыми я сокрушу идолов этой незаконнорожденной литературы и докажу, что я моложе, мощнее и талантливее, чем они.

«Старый музыкант» – человек с чистым сердцем, но подавленный горем, «бедный родственник». «Кузина Бетта» – бедная родственница, которую также преследуют несчастья, она живет попеременно в трех или четырех семействах, и ей удается, наконец, отомстить за все свои страдания».

Как приятно после бесконечной болтовни о денежных делах, о земельных участках, об акциях Северной железной дороги и о фарфоровых сервизах снова увидеть Бальзака, его действенную волю к подлинному художественному творчеству! Правда, по своей старой злополучной системе он, еще не представляя себе объема своих романов, уже договаривается с издателями о цене. Но он тут же с головой окунается в работу. Снова вводится прежний распорядок труда. И мы находим у Бальзака замечание о том, что бесконечные рассеяния и отвлечения, бесконечные вещи, которые ему посылают антиквары, уже только обременяют его.

«Мне хотелось бы, чтобы все мои ящики были, наконец, распакованы. Прекрасные вещи, которых я жду, волнение, – ведь я не знаю, в каком состоянии они прибудут, – все это действует на меня возбуждающе, особенно в нынешнем моем состоянии, когда я охвачен лихорадкой вдохновения и бессонницей. Надеюсь, что если я буду каждое утро вставать в половине второго, как нынче, „Старый музыкант“ будет окончен в понедельник. Итак, я опять вернулся к прежнему распорядку рабочего времени».

Не отрываясь, с быстротой, невероятной даже для Бальзака, набрасывает он план своего романа. И в письме от 20 июня у него вырываются удивительные слова:

«Я очень доволен „Старым музыкантом“. Но для „Кузины Бетты“ мне придется еще все придумать».

И снова мы слышим только о том, что одна из прибывших картин исцарапана, что бронза, видимо, поддельная. И снова идет речь о долгах и портных. Но 28 июня «Кузен Понс» закончен. Бальзак издает такой радостный вопль, какого мы не слыхали уже много лет:

«Сердце мое любимое! Я заканчиваю сейчас книгу, которую хочу назвать „Паразит“.

Да, таково окончательное заглавие рукописи, которую я называл то «Кузен Понс», то «Старый музыкант» и т. п. Эта вещь, по крайней мере для меня, одно из самых главных моих созданий. Внешне оно просто, но в нем целиком раскрывается человеческое сердце. Эта вещь столь же значительна, но еще прозрачнее, чем «Турский священник», и столь же душераздирающа. Я в восторге. Немедленно вышлю тебе оттиски. Теперь принимаюсь за «Кузину Бетту», это жуткий роман, ибо характер главного в нем персонажа явится смешением черт моей матушки, г-жи Деборд-Вальмор и твоей тети Розали. В книге будет описана история нескольких семей».

Поруганное детство, судьба Лиретты, которая некогда способствовала их роману с г-жой Ганской, – все идет в дело. Но в это же самое время набирается и «Кузен Понс», а при бальзаковской технике работы это означает, что он еще только его пишет. Нетерпение художника сочетается с нетерпением дельца. Бальзаку кажется, что он работает еще недостаточно быстро:

«К великому сожалению, уже 15 июля!»

И стонет – вместо того чтобы возблагодарить небо за то, что за две недели он создал такой шедевр.

«С грехом пополам закончу „Бедных родственников“! Я получу за них примерно десять тысяч франков, включая и издание отдельной книгой».

Само собой разумеется, что эти сумасшедшие сроки выдержать невозможно. Вещь не завершена даже в августе. 12 августа за один только день Бальзак пишет двадцать четыре страницы. Еле успев закончить черновик романа, он уже берется за его корректуру и трудится до полнейшего физического изнеможения. Его врач, как сообщает Бальзак, вне себя:

«Ни он и никто из его товарищей и коллег по профессии не мог себе даже представить, что человеческий мозг в силах выдержать такое напряжение. Он заявил мне, что я кончу скверно, и повторяет мне это с самым грустным выражением лица. Он заклинает меня делать по крайней мере время от времени перерыв в этих „распутствах мозга“, как он их называет. Он был вне себя, когда узнал, какие усилия потребовались мне, чтобы сочинить „Кузину Бетту“. Я сымпровизировал ее в течение шести недель. Врач сказал мне: „Это непременно кончится какой-нибудь катастрофой“. И действительно, я сам чувствую, что со мной что-то случилось. Я должен искать бодрости в развлечениях, но подчас это вовсе нелегко. Действительно, мне самое время отдохнуть!»

В сентябре, в разгар работы над корректурами, Бальзак отправляется в Висбаден, к г-же Ганской, набраться новых сил. Только что он создал свои шедевры.

Ибо оба эти романа – «Кузен Понс» и «Кузина Бетта», которые развились из первоначального плана «Бедных родственников», – являются величайшими его творениями. Ибо достигнув вершины жизни, Бальзак достигает и высочайшей вершины своего искусства. Никогда еще взор его не был так ясен, никогда рука его, рука творца, – крепче и беспощадней. Эти удивительные вещи создал отдохнувший Бальзак, а не затравленный и переутомленный борзописец. Из них исчез тот фальшивый идеализм и слащавая романтика, благодаря которым многие его более ранние вещи кажутся нам сейчас неправдоподобными и которые поэтому уже не производят на нас впечатления. В этих последних томах – горечь многоопытности, истинное познание мира. Их написал человек, которого уже ничто не ослепляет и которому ничто уже не льстит: ни показной успех, ни роскошь, ни щегольство. И если в «Отце Горио», в «Утраченных иллюзиях» еще слышался отзвук разочарований короля Лира, то в этих заключительных романах сконцентрирована пронзительная сила Кориолана. Бальзак всегда особенно величествен, когда он стоит над своим временем, когда он не простирается ниц перед своей эпохой и создает вещи, имеющие абсолютное значение. Действие «Кузины Бетты» и «Кузена Понса» лишь случайно разыгрывается в Париже и лишь случайно в первой половине девятнадцатого столетия. Его можно было бы перенести в Англию, в Германию, во Францию и в Америку наших дней, в любую страну, в любое время, ибо здесь описаны страсти стихийные.

К его галерее мономанов прибавились теперь эротоман барон Юло и коллекционер Понс. И что это за фигуры! После Торпиль из «Блеска и нищеты куртизанок», после этой падшей девушки, вылощенной применительно к парижскому вкусу, стилизованной под «Даму с камелиями», Бальзак вдруг дает настоящую прирожденную шлюху, мадам Марнефф – мещанку, которая продается всем и каждому. А рядом с ней стоит несравненная кузина Бетта – Лиретта, выросшая в существо демоническое, старая дева, которая не знает наслаждений и, страстно завидуя, сводничает с каким-то злобным и тайным восторгом. И вдобавок трагедия «бедных родственников» – кузена Понса, которого терпят, пока на нем еще есть некий лоск. Здесь непреодолимая сила алчности привратницы Сибо; здесь все коварства, все негодяйства, которые таят в себе деньги и которых не видят простодушные и доверчивые. Здесь выражено в драматических контрастах то, что Вотрен в своих воплощениях выражал, быть может, чересчур патетически. В этих последних своих романах Бальзак достиг реализма и правдивости чувств, такого проникновения в страсти, которых французская литература не превзошла и поныне.

Вряд ли найдется художник, который простился бы со своим искусством прекрасней, чем это сделал Бальзак в поздних своих вещах. По ним, по этим произведениям, мы можем судить о том, чем могла бы стать «Человеческая комедия», если бы творцу ее было суждено прожить еще десять или хотя бы только пять лет и отдать их полноценному труду.

В «Крестьянах» он раскрыл бы глубочайшее противоречие между городом и деревней. Он нарисовал бы подлинного крестьянина (так же как нарисовал подлинный Париж), а не слащавый пейзаж с «естественными» людьми в духе Жан Жака Руссо. В «Битве» и в других романах из военной жизни Бальзак изобразил бы войну, войну, какой она была в действительности, без той лирической оболочки, в которую он некогда облек ее в «Сельском враче», воспевая Наполеона. Уже в «Темном деле» Бальзак показал, сколь далеко он ушел от восприятия истории как цепи легенд к реалистическому ее изображению. Он воскресил бы театральный мир, пору раннего детства, быт в пансионах для юношей и девиц. Он показал бы ученых, дипломатов, махинации парламентариев, вандейский мятеж, французов в Египте, англичан в Испании и колониальные войны в Алжире. Просто вообразить невозможно, что еще мог создать человек, который за десять недель из ничего, словно мановением волшебного жезла, создал «Кузину Бетту» и «Кузена Понса». Даже в театре, где, следуя дурным примерам, он всегда увязал в мелодраме, и там он уже начал освобождаться от ее влияния. Комедия «Делец», названная потом «Меркаде», комедия, в которой должник торжествует над своими кредиторами, – первое оригинальное произведение Бальзака в области драматургии. И, поставленная на сцене после его смерти, эта пьеса, единственная из всех его пьес, принесла ему настоящий театральный успех. Никогда еще он не был так во всеоружии своих творческих сил. Мы чувствуем, что только теперь, и в романе и в драме, он вышел на настоящую дорогу; что только теперь он понял, что ему нужно делать, в чем существо его задачи.

Но и тело и душа его уже изнемогли окончательно. Едва завершив обе эти вещи, Бальзак бросает все свои дела. Он хочет отдохнуть, отдохнуть основательно. Он хочет уехать, уехать как можно дальше и отнюдь не на короткое время. Он чувствует, что этой своей последней великой работой заслужил себе право на отдых. И Бальзак покидает Францию и едет на Украину, в Верховню, к г-же Ганской.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.