Оды, дифирамбы, панегирики

Оды, дифирамбы, панегирики

На скользкий путь писания застольных поздравлений я ступил весьма давно. Стиху, который преподносится хмельной аудитории, сужден успех гораздо больший, чем того заслуживает текст. И я, таким как раз успехом вдохновленный, соблазнился даже в книгу поместить отдельные застольные хваления. Но все российской выделки шедевры – к юбилеям, свадьбам и рождениям – бесследно рассосались и рассеялись по мусорным корзинам тех домов, где были читаны. И лишь один такой стишок случайно сохранился. Мы с Витей Браиловским только что вернулись из своих мест исправления и заядло щеголяли уголовной феней – в тех, естественно, размерах, что успели прихватить. А тут как раз у Иры Браиловской – юбилей. И уцелело поздравление мое.

Канает и фраеру пруха,

фартит фраерам отчего-то:

такая у Витьки маруха,

что даже в тюрьму неохота.

В ментовке ни слова не скажет,

случись если с мужем чего,

умелую ксиву закажет,

возьмет на поруки его.

На кичу снесет передачи,

чтоб хавал бациллу пахан,

утешит в лихой неудаче,

а к ночи поставит стакан.

Укроет клифтом в полудреме,

хрусты на похмелку займет,

атасницей встанет на стреме,

а пропаль – барыге спульнет.

Поддержит в преступных стремленьях,

разделит и ночи, и дни…

Есть женщины в русских селеньях!

И часто – еврейки они.

Мне этот незатейливый стишок настолько нравился (у авторов такое часто приключается), что я его еще на паре дней рождений прочитал как свежеиспеченное. Ну, разумеется, меняя имена. А совесть меня грызла и колола, но весьма не долго и не сильно.

В Израиле возобновить эту традицию застольных од меня заставил Саша Окунь. И я уселся, проклиная непреклонную настырность давешнего друга, сочинять настенную газету (он ее потом украсил дивными рисунками). А юбиляром был наш общий друг Виля Цам. Совсем мальчишкой он ушел из Киева на фронт, войной был сильно искалечен, еле выжил, но вернулся. Стал юристом, но работа занимала очень маленькую часть его души и времени. Виля неустанно праздновал свое существование на свете. В собутыльниках бывали у него прекраснейшие люди, Виктора Некрасова достаточно назвать.

А чтобы описать любовь к нему всех тех, кого дарил он близкой дружбой, я один лишь приведу негромкий факт: уже он десять лет (чуть более) как умер, но каждый год десятка два людей приходят вечером 9 мая в дом его, чтоб выпить за победу.

И его жена Фира вместе с нами поет советские песни. Легкомысленный гуляка Виля только в пятьдесят третьем порешил жениться, встретив Фиру, и сорокалетие их свадьбы праздновали мы в Иерусалиме.

Потому и поздравительная ода называлась -

НА СОРОКАЛЕТИЕ СОБЛАЗНЕНИЯ ВИЛЕЙ ДЕВИЦЫ ФИРЫ

Случилось это сорок лет назад,

война еще вовсю грозила миру,

когда увидел Виля райский сад -

в пивной увидел он девицу Фиру.

Там Фиру домогался подполковник:

поставив перед ней пивную кружку,

хвалился ей, что чудо как любовник,

и звал ее в казарму на подушку.

Был Виля в небольшом военном чине,

но лучшее имел он впереди:

и все, что полагается мужчине,

и плюс еще медали на груди.

С достоинством держа большую палку,

нисколько Виля драки не гнушался

и с легкостью отправить мог на свалку

любого, кто на Фиру покушался.

И Фира силой женского таланта

почувствовала крепость лейтенанта.

Да, Фира это сразу ощутила

и тихо прошептала – «Боже мой!»,

и к Виле всю себя оборотила,

чтоб Виля проводил ее домой.

(Был Виля ума многотомник

с вальяжностью шаха персидского.

В казарме рыдал подполковник,

шепча про Богдана Хмельницкого.)

В сон девичий Виля явился,

и Фира воскликнула – «Ах!»,

поскольку он ей как бы снился,

но был он уже не в штанах.

А был он раздетый скорее,

и был он хотя в темноте,

но Фира узнала еврея

в роскошной его наготе.

(А девки лили слезы на мониста,

сморкались в расшиваемый рушник,

им пели два слепые бандуриста,

что смылся на еврейку их мужик.)

И длится это счастье очень долго,

и можно объяснить его научно:

обязанность супружеского долга

наш Виля обожает потому что.

И счастливы, придя на годовщину

их дивного совместного житья,

мы выпить за отменного мужчину

и Фиру безупречного шитья.

Об Александре Окуне я собираюсь написать уже который год. Но это очень затруднительно – писать о близких людях. (Так хирурги избегают резать родственников, что-то есть похожее в обеих ситуациях.) Он очень подлинный и дьявольски талантливый художник. Только та всемирная известность, что его картинам, несомненно, суждена, придет гораздо позже, чем хотелось бы. Такое часто приключается с высокой пробы живописцами, история прекрасно это знает. Но у Саши Окуня есть еще множество других способностей. Он, кстати, и пером владеет столь же виртуозно, как и кистью, так что просто на поверхности лежала мысль о том, что Окунь – рыба кистеперая. Об этом и о прочих дарованиях его была к 50-летию написана хвалительная ода.

ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ В СТРУЮ

Родясь почти что вровень с полувеком

на светлых берегах реки Невы,

ты мог бы стать приличным человеком,

но сделался художником – увы!

Теперь там хаос общего разброда,

и ты за счет еврейской головы

мог быть оплотом русского народа,

начальник был бы ты бы – но увы!

Для русской это редкостно равнины,

что в жителе нет генов татарвы;

в роду, где есть великие раввины,

ты сделался художником – увы!

Владея непростым и редким даром

улучшить вкус еды пучком травы,

ты мог бы стать известным кулинаром,

но сделался художником – увы!

Смакуя меломанские детали

в потоках гармонической халвы,

ты б даже мог настраивать рояли,

но сделался художником – увы!

Легко играя мыслей пересвистом,

слова переставляя так и сяк,

ты был бы залихватским публицистом -

зачем ты стал художником, босяк?

Роскошно развалясь перед камином

с осанкой патриарха и главы,

ты мог бы слыть отменным семьянином,

но склонен ты к художествам – увы!

На голос твой, пленительный и падкий -

пришла бы даже диктора карьера,

ты мог бы рекламировать прокладки,

художником ты стал – какого хера?

Воздавши дань любовной укоризне,

сказать уже по совести пора,

что счастливы мы рядом быть по жизни

с тобой – большим художником – ура!

А Верочка – жена Саши Окуня, и много уже лет они прокоротали вместе. Но еще у Верочки имеется любимая сестра – ее близнец, и нижеприводимая баллада – в честь двойного юбилея.

БАЛЛАДА ПРО ВЕРУ И КСАНУ

Как-то раз умудрились родиться,

созревая в едином яйце,

две прекрасных собою девицы

с видом сходства на каждом лице.

Неразлучными были близняшки,

расходились не дальше вершка,

но по-разному клали какашки

в два больших неразлучных горшка.

Вера лихо носила юбчонку

и собой была очень стройна,

но попутал нечистый девчонку,

и с евреем связалась она.

Ксана долго терпела, как стоик,

но внезапно женился на ней

всей российской культуры историк,

славянин из литовцев, еврей.

Сестры мало собой различались,

а родясь под созвездьем Весы,

при походке немного качались

и в мужчинах ценили усы.

Потому их мужья бородаты

и темны, как сибирская ночь,

и все время немного поддаты -

девки выпить и сами не прочь.

Их мужчины смотрелись не чахло,

а родились под знаком Тельца,

но тельцом золотым там не пахло,

были только хуй и сердца.

Утопали в любовных объятиях

и в мечтах, мужиками навеянных,

и не знали о мероприятиях,

сионистами гнусно затеянных.

Ведь не знаешь, откуда печали

и разлука с какой стороны…

Ветры времени Верку умчали

далеко от советской страны.

Тосковали две чудные дамы

от порватия родственных уз,

и не выдержал Бог этой драмы

и разрушил Советский Союз!

Стали встречи светлы и прекрасны,

а мужья их, угрюмы и хмуры,

тихо шепчутся: просьбы напрасны,

снова пьяные две наши дуры.

Но сегодня – молчат эти монстры,

будем пить и горланить припевки,

веселитесь, разгульные сестры,

будьте счастливы, милые девки!

У Саши с Верой есть дочь Маша, о которой можно многое узнать, прочтя произведение, которое мной было названо -

ОДА НА БРАКОСОЧЕТАНИЕ МАШИ И ИДАНА

С рождения девочка Маша

блистала умом и лицом,

а Вера была ей мамаша,

а Саша был Маше отцом.

Семейством гордилась приличным,

где предки – от рава до цадика,

однако путем очень личным

влеклась она с детского садика.

Опасность ее не смущала,

и страх был неведом Машуте,

верблюдов она укрощала

и прыгала на парашюте.

В науки вгрызалась, как лев,

и все начинала с начала,

и, шесть языков одолев,

девятый она изучала.

Была хороша она в талии,

имела бездонные очи,

с ней два кардинала в Италии

пытались сойтись покороче.

При всей ее женской гармонии

стреляла без промаха в тире,

с ней семь самураев в Японии

хотели иметь харакири.

В подарок ведя дромадера,

на облик в далекой дали

из Франции два гренадера,

мечтая о плене, брели.

Кто жар ей ученый остудит?

Сошлась бы с каким молодцом,

когда ж она трахаться будет? -

шептались мамаша с отцом.

У них о потомстве забота,

им нянчить хотелось внучат,

а Маша научное что-то

кропала в бессонных ночах.

Однако пришел тот единственный,

отменных еврейских кровей,

со службой настолько таинственной,

что сам же не знал он о ней.

Был духом и телом нормален,

шиитов спасал и суннитов,

а в Турции спас из развалин

четыреста антисемитов.

Так мужа нашла себе Маша,

пошла между них канитель,

сварилась любовная каша,

к семье привела их постель.

Летай по державам отсталым,

но делай детишек, Идан,

не век тебе лазать по скалам,

от Бога твой хер тебе дан!

Я не могу тут не отметить, как литература благодетельно влияет на жизнь: Маша немедля забеременела, и теперь в ногах всего семейства путается дивный крохотный мальчик.

Мой давнишний друг Володя Файвишевский – очень мудрый и проницательный врач-психиатр. А родился он 22 апреля, что сильно облегчило мне прекрасные потуги сочинительства.

КРАТКАЯ ОДА НА 70-ЛЕТИЕ ДОКТОРА ФАЙВИШЕВСКОГО (КЛИЧКА – ПРОФЕССОР)

Повсюду – совпадений светотень,

поскольку неслучайно все в природе:

ты с Лениным в один родился день,

и ты, конечно, назван в честь Володи.

Как молот, был безжалостен Ильич,

безжалостна, как серп, его эпоха;

его разбил кошмарный паралич,

а ты – мудрец, ебун и выпивоха.

Он тоже, как и ты, талантлив был,

однако же вы разны чрезвычайно:

он – много миллионов погубил,

а ты – немногих вылечил случайно.

Психованность весьма разнообразна,

общаться с сумасшедшими опасно,

душевная поломка так заразна,

что тронулся и ты – но как прекрасно!

Свихнувшись, не жалеешь ты об этом,

душой о человечестве скорбя,

и каждый, кто пришел к тебе с приветом,

излечится приветом от тебя.

Еще не все в России хорошо,

еще от ваших жизней длится эхо,

того – клянут, что некогда пришел,

тебя – благословляют, что уехал.

Перо мое от радости дрожит,

и ты меня, конечно понимаешь:

он, всеми проклинаемый, лежит,

а ты, любимый нами, – выпиваешь.

Сейчас вокруг тебя клубится пир,

и ты обязан помнить непременно,

что в этот день родился и Шекспир,

а ты к Вильяму ближе несравненно.

Аркадий Горенштейн – хирург и по призванию, и по профессии (а это совпадает вовсе не всегда). Притом хирург он детский, и легко себе представить уникальность этого занятия. Наши дни рождения расходятся всего лишь на день, и поэтому мы часто празднуем их вместе. А что на пять лет я старше – тут уж не попишешь ничего.

ОДА НА 60-ЛЕТИЕ АРКАДИЯ ГОРЕНШТЕЙНА

Готов на все я правды ради,

варю на правде свой бульон;

однажды жил хирург Аркадий,

любил кромсать и резать он.

Людей он резал самых разных,

но малышей – предпочитал,

и в этих играх безобразных

он жил, работал и мечтал.

Мечтал о воздухе он свежем,

хотел в Израиль много лет,

поскольку мы младенцев режем -

едва появятся на свет.

Не всех! Аркадий жил в Херсоне,

и словом «хер» я все сказал:

он резал Хайма, но у Сони

он ничего не отрезал.

Потом он в Питер жить уехал,

лечил у пьяных стыд и срам,

его работы плод и эхо -

у тех – обрез, у этих – шрам.

Разрезав, надо приглядеться,

чтоб ясно было, что лечить,

а он умел яйцо от сердца

легко на ощупь отличить.

Жена его звалась Татьяна,

писала краской на холстах,

и без единого изъяна

была она во всех местах.

Он резал всех, как красный конник,

ища ножом к болезни дверь,

но был аидолопоклонник,

и вот – в Израиле теперь.

И тут Аркадий не скучает,

он на архангела похож

и Божью благость излучает,

когда младенец есть и нож.

Не только режа, но и клея,

Аркадий грамотен и лих,

и плачут бабы, сожалея,

что резать нечего у них.

Он за людей переживает,

живя с больными очень дружно,

и многим даже пришивает,

поскольку многим это нужно.

Ему сегодня шестьдесят,

и пациентам лет немало,

труды Аркадия висят

у них, у бедных, как попало.

А сам Аркадии – о-го-го,

и, забежав домой однажды,

он сотворил из ничего

себе детей, что было дважды.

Прибоем в отпуске ласкаем,

любил поесть, но голодал:

женой по выставкам таскаем,

он у холстов с едой – рыдал.

Живи, Аркадий, много лет,

пою хвалу твоим рукам

и завещаю свой скелет -

уже твоим ученикам.

О Лидии Борисовне Либединской, моей теще, говорил я и писал уже несчетно. Много лет подряд она к нам приезжает, чтобы в Иерусалиме праздновать очередной Новый год. А некий дивный юбилей она решила тоже отмечать в нашем великом городе. Тогда-то я и сочинил -

ТРАКТАТ НА 80-ЛЕТИЕ

Лидии Либединской

Чтоб так арабов не любить,

графиней русской надо быть!

Когда бы наша теща Лидия,

по женской щедрости своей,

была любовницей Овидия, -

он был бы римский, но еврей.

Когда б она во время оно,

танцуя лучший в мире танец,

взяла в постель Наполеона -

евреем был бы корсиканец.

В те легкомысленные дни

она любила развлечения,

евреи были все они,

почти не зная исключения.

К ней вечно в дом текли друзья,

весьма талантливые лица,

и было попросту нельзя

в их пятом пункте усомниться.

У дочек в ходе лет житейских

когда любовь заколосилась,

то на зятьев она еврейских

без колебаний согласилась.

Когда порой у дочерей

в мужьях замена приключалась,

она ничуть не огорчалась -

ведь новый тоже был еврей!

Пишу трактат я, а не оду,

и сделать вывод надлежит,

что теща к нашему народу

уже давно принадлежит.

Галдит вокруг потомков роща,

и во главе любого пьянства

всегда сидит хмельная теща -

удача русского дворянства.

В каждой порядочной семье, как известно, должен быть хоть один приличный и удавшийся потомок. И моим родителям такое счастье выпало – мой старший брат Давид. Геолог (доктор соответственных наук и академик), он на Кольском полуострове за несколько десятков лет пробурил самую глубокую в мире скважину. Об этом и была сочинена -

МАЛЕНЬКАЯ ОДА ПРО БОЛЬШОГО ДОДА (НА ЕГО 75-ЛЕТИЕ)

Он был бурильным однолюбом:

вставая рано поутру,

во вдохновении сугубом

весь век бурил одну дыру.

Жить очень тяжко довелось,

но если б Доду не мешали,

дыра зияла бы насквозь,

пройдя сквозь толщу полушарий.

Просек бы землю напрямик

бур Губермана исполинский,

и в Белом доме бы возник -

на радость Монике Левински.

Он жил в холодном темном крае,

всегда обветренном и хмуром,

хотя давно уже в Израиль

он мог приехать вместе с буром.

Пройдя сквозь камень и песок,

минуя место, где граница,

он бы сумел наискосок

к арабской нефти пробуриться.

Он и другие знал заботы,

не в небесах Давид парил,

и, как-то раз придя с работы,

жене он сына набурил.

Советский строй слегка помер,

явилась мразь иного вида;

но, как вращающийся хер,

бурил планету бур Давида!

Дод посвятил свою судьбу

игре высокой и прекрасной,

и Дон Жуан сопел в гробу,

терзаем завистью напрасной.

Труды Давида не пропали

в шумихе века изобильного,

и в книгу Гиннесса попали

рекорды пениса бурильного.

Сегодня Дод наш – академик,

и льется славы сок густой,

а что касаемо до денег,

то все они – в дыре пустой.

Горжусь тобой и очень рад

сказать тебе под звон бокальный:

ты совершил, мой старший брат,

мужицкий подвиг уникальный!

А Гриша Миценгендлер – родственник моих друзей (точнее, родственница – Жанна, но она – его жена). Все остальное вам расскажет

ПАНЕГИРИК В ЧЕСТЬ 60-ЛЕТИЯ ГРИГОРИЯ, ЧЕЛОВЕКА И ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКА

Гремели российские грозы,

хозяйки пекли пироги,

неслись по Руси паровозы,

горячие, как битюги.

А следом вагоны катились,

железом бренча многотонным,

и разные люди ютились

на полках по этим вагонам.

И в чай они хлеб окунали,

мечтая доехать скорей,

того эти люди не знали,

что чинит вагоны – еврей.

Поэтому прочны вагоны,

для дальних выносливы рейсов,

в любые идут перегоны,

о стыки стуча между рельсов.

Еврей тот по имени Гриша -

сметлив удивительно был,

легко бы в министры он вышел,

но очень вагоны любил.

И плелся с работы устало,

и в голову лезли дела,

но Жанна его ожидала

и двух сыновей родила.

(А нынче – крушенья дорожные,

и скажет любой вам носильщик:

вагоны теперь ненадежные,

уехал в Израиль чинильщик!)

Меняют любовники позы,

ползут на Израиль враги,

но мчат по нему тепловозы,

горячие, как утюги.

А сзади вагоны трясутся,

евреи в вагонах сидят,

куда-то с азартом несутся

и сало украдкой едят.

За весь этот транспорт в ответе -

Григорий, кипучий, как чайник,

теперь он сидит в кабинете,

большой и солидный начальник.

В субботу он землю копает,

монет наискал миллион,

мудреные книги читает,

хлебая куриный бульон.

И едут вагоны, колыша

еврейских шумливых людей,

хранит их невидимый Гриша,

великий простой иудей.

Леночка Рабинер – диктор и редактор нашего израильского радио на русском языке. Муж ее, весьма любимый ею (и весьма ответно), – Женя Шацкий, он контрабасист в филармоническом оркестре. Оба они много пережили до поры, пока друг друга повстречали. А ода, сочиненная на их свадьбу, так и называлась -

НА БРАКОСОЧЕТАНИЕ МУЗЫКАНТА ЖЕНИ И ЛЕНОЧКИ ИЗ РАДИОВЕЩАНИЯ

Он был контрабас разведенный,

она – выходила в эфир.

И горек был путь их пройденный,

и пуст окружающий мир.

Они не мечтали о встрече,

страшил их любовный обман,

однако клубился под вечер

в их душах надежды туман.

Они повстречались случайно,

о чем-то пустом шелестели,

над чем-то смеялись печально

и вдруг оказались в постели.

И поняли – не без испуга -

по стуку взаимных сердец,

что именно их друг для друга

когда-то назначил Творец.

И все начиналось с начала,

и обнял невесту жених,

и музыка с неба звучала -

играл ее ангел для них.

А Женя по миру мотался,

в узде свои страсти держа,

и весь его волос остался

в гостиницах разных держав.

Себя он отравливал водкой,

лишь музыкой в жизни гордясь,

а Лена – роскошной красоткой

и рыжей была отродясь.

Но с радостью рыжая Лена

за лысого Женю пошла,

в уюте семейного плена

она свое счастье нашла.

И пушки сегодня палят

в честь этих израильских жителей,

и взрослые дети шалят,

завидуя счастью родителей.

Мы не успели оглянуться – пролетело восемь лет их замечательной совместной жизни. И наступил у Леночки весьма округлый юбилей. Описанный сюжет мне приходилось повторить. Но подвернулась свежая идея.

БАЛЛАДА ПРО РЫЖУЮ ЛЕНУ

Баллада сочинилась не случайно:

в ней Лена – тема каждого куплета,

есть в имени – секрет, загадка, тайна,

и я вам расскажу сейчас про это.

И выдумки в балладе этой нет,

идея взята мной не с потолка:

недаром я болтался много лет

на улице Елены а-Малка.

Хочу вам для начала изложить

секрет наполеоновского плена:

на острове хотел он век дожить -

святая пусть, но все-таки Елена.

И те, чьи имена избегли тлена, -

обязаны их женам, нету спора:

у Рубенса была жена Елена,

у Рузвельта жена – Элеонора.

Такое это имя, что полену

сияло оно пламенным угаром,

и сказка про Прекрасную Елену

возникла, как вы видите, недаром.

Но сказка зарастала книжной пылью,

и даже прочитал ее не каждый,

а чтобы эту сказку сделать былью,

родилась Лена рыжая однажды.

Родилась, как известно, Лена в Риге,

в семье, где почитался дух искусства,

читала увлекательные книги,

но к музыке ее клонились чувства.

Валились музыканты на колени,

вливался в инструменты их экстаз,

но были их порывы чужды Лене,

в мечтах она избрала контрабас.

А Женя был солдат, носил винтовку,

в судьбе своей предвидел перемены,

и «Леночка» – его татуировку -

немногие, но видели до Лены.

На всяких языках читая тексты,

любовные разучивая танго,

такое знала Леночка о сексе,

что сделалась черна Елена Ханга.

Когда готовит Леночка обед,

то плачут и женатый, и вдовец,

загадки тут и не было, и нет:

Еленою была Молоховец. 

А голос?! Он рождает в сердце эхо,

и пению сирен подобен он:

на голос рыжей Лены к нам приехал

евреев из России миллион.

Поэтому ты, Леночка, живи,

ничуть, как ты умеешь, не старея;

твой голос, полный неги и любви,

из чукчи скоро сделает еврея.

И мы тебя все любим не напрасно:

полно в тебе душевного огня;

ты – женщина, и этим ты прекрасна,

а возраст – это мелочь и хуйня.

Эфраим Ильин – это скорей явление, чем просто личность. Это он в 48-м году купил в Чехословакии винтовки и патроны, благодаря которым была прорвана блокада Иерусалима.

В «Книге странствий» есть о нем глава, в которой я подробно описал его незаурядную судьбу. Она так и называется – «Эфраим: праведник-авантюрист». Отдельные подробности я к дню его рождения зарифмовал, а Саша Окунь сделал дивные рисунки.

ТОРЖЕСТВЕННАЯ ОДА НА 85-ЛЕТИЕ ЭФРАИМА ИЛЬИНА

Сколько разных талантов, однако,

ниспослалось Эфраиму в дар:

меломан, бизнесмен и гуляка,

полиглот, меценат, кулинар.

Развивая еврейские корни,

был Эфраим с рожденья не слаб:

делал деньги, играл на валторне

и любил подвернувшихся баб.

В деле страсти послушлив судьбе -

скольких женщин взыскал ты и выбрал?

Дон Жуан, услыхав о тебе,

с корнем хуй немудрящий свой выдрал!

Когда были дороги тернисты

и еврейский народ пропадал,

ты, Эфраим, пошел в террористы,

и мы знаем, что ты попадал.

На семитов напали семиты,

и, воскликнув: «Ах, еб вашу мать!» -

ты, Эфраим, купил «Мессершмиты»,

чтоб евреи могли воевать.

А потом, когда мы победили,

нос утерли и шейху, и лорду,

то еврейские автомобили

сделал ты в посрамление Форду.

Всех галутных жалея до слез

(им казалось житье наше раем),

ты румынских евреев привез -

но зачем же так много, Эфраим?

Собирая картины друзей,

наливая за рюмкой стакан,

в Ватикане открыл ты музей,

и безвестный расцвел Ватикан.

Много лет нас во тьме содержали,

но играла мечта полонез:

Моисей передал нам скрижали,

а Эфраим завез майонез.

Ты сидишь, распивая шампанское,

на пустыню ложится туман,

и грустит королева британская,

что с тобой не случился роман…

Всюду тихо и сонно на небе,

толпы девственниц шляются вяло,

и тоскует Любавичский ребе,

что с тобою он виделся мало.

Лучше жить, чем лежать в мавзолее,

и сегодня себе мы желаем

на столетнем твоем юбилее -

чтоб и мы выпивали, Эфраим!

Прошло пять лет (сказать точнее – пронеслось), и к юбилею Ильина я написал несложный разговор двух древних (а точнее – вечных) женщин – Венеры и Афродиты. Мы с Сашей надели юбки, подложили под цветные кофточки диванные подушки, а на головы надели шляпки. И на самом деле превратились в двух омерзительных древних блядей. В этом виде с чувством мы исполнили -

ДИАЛОГ ВЕНЕРЫ С АФРОДИТОЙ В ЧЕСТЬ 90-ЛЕТИЯ ЭФРАИМА ИЛЬИНА

ВЕНЕРА. Хотя мы выглядим печально…

АФРОДИТА. Красотки были изначально.

ВЕНЕРА. Мы, вечной женственности ради.

АФРОДИТА. Короче говоря, мы бляди…

ВЕНЕРА. Мы – современницы Гомера.

А. Я – Афродита, ты – Венера.

B. От лет прошедших Афродита похожа на гермафродита.

А. А ты по старости, Венера,

сама – точь-в-точь скульптура хера.

B. У нас для ссоры нет причин…

А. Мы знали тысячи мужчин!

B. Царь Александр Македонский…

А. И Буцефал!

B. Забудь про конский.

А. А император был…

B. Траян!

А. Потом еврей…

B. МошеДаян.

А. Да, одноглазый. И французов

он победил…

B. То был Кутузов.

А. Еще был как-то царь Мидас…

B. Ну, тот был чистый пидорас!

А. А Бонапарт?!

B. Хоть ростом мал -

ложась, он сабли не снимал.

А. А древний грек -

слепой Гомер…

B. Так он как раз на мне помер!

А. А короли! Филипп, Луи…

B. Совсем ничтожные хуй.

А. Маркс, Энгельс – помнишь их, подруга?

B. Ну, эти два ебли друг друга.

А. У нас и Ленин побывал…

B. Меня он Надей называл.

А. А посмотри на век назад -

к нам заходил маркиз де Сад!

B. О нем я помнить не хочу,

пришлось потом идти к врачу.

А. Писатель Горький был прелестник…

B. Ебясь, орал, как буревестник.

А. И Евтушенко нас любил…

B. Он сам изрядной блядью был.

А. А Троцкий?!

В. Снял презерватив

и убежал, не заплатив.

А. А помнишь – был еще один

весьма некрупный господин?

B. Француз по тонкости манер…

А. А вынимал – еврейский хер!

B. Был у него такой обрез…

А. Его макал он в майонез.

В. Здесь темновато, нет огня,

не растревоживай меня.

Мне с ним постель казалась раем…

А. Да, это был Ильин Эфраим!

B. Теперь уже мы с ним не ляжем…

А. Давай, подруга, вместе скажем.

Говорят хором:

Мы сегодня выбираем -

добровольно и всерьез -

лишь тебя, Ильин Эфраим,

воплощеньем наших грез.

Мы с тобой – как две медали

в честь ночной любовной тьмы,

мы тебе бы снова дали,

только старенькие мы.

С воодушевлением, обращаясь ко всем:

Это здесь с душой открытой

выступали для приятства -

мы, Венера с Афродитой,

покровительницы блядства.

А заканчивая эту краткую главу, я не могу не выразить надежду, что еще немало будет в жизни юбилеев, годовщин и дней рождения. Пишите панегирики друзьям! Ведь если мы не будем восхвалять друг друга, то никто это не сделает за нас.