13 апреля

13 апреля

Несмотря на то что Нора просила Маяковского не звонить ей, он позвонил уже на следующий день и спросил, не хочет ли она поехать с ним на бега. Нора ответила, что уже договорилась поехать туда с Яншиным и другими актерами МХАТа, и напомнила, что он обещал не видеться с ней два дня. На вопрос, что она делает вечером, Нора ответила, что приглашена домой к Катаеву, но не пойдет.

После обеда Маяковский зашел в цирк, где готовилось представление «Москва горит». Художником-постановщиком была его подруга Валентина Ходасевич, с которой он общался в Париже осенью 1924 года. Приближалась премьера, но работа продвигалась плохо, Маяковский был недоволен и нервничал. Четыре часа дня 13 апреля, репетиция закончена. Внезапно Ходасевич услышала ужасный растущий грохот. Это Маяковский, приближаясь, бил по спинкам кресел своей тростью. На нем черное пальто и черная шляпа. «Лицо очень бледное и злое», — вспоминала она. Он поздоровался, но без «тени улыбки».

Маяковский пришел узнать, когда будет генеральная репетиция. Но в дирекции никого не было, и ответить никто не смог. Тогда он предложил Валентине прокатиться с ним в его машине. Она ответила, что не может, потому что должна работать с декорациями, а Маяковский, выйдя из себя, закричал: «Нет?! Не можете?! Отказываетесь?» У него, вспоминала она впоследствии, было «совершенно белое, перекошенное лицо, глаза какие-то воспаленные, горячие, белки коричневатые, как у великомучеников на иконах». Он продолжал ритмически бить тростью по стулу, стоявшему рядом, и повторил вопрос: «Нет?» Она ответила: «Нет», после чего раздался звук, похожий на «визг или всхлип»: «Нет? Все мне говорят „нет“! Только нет! Везде нет!..»

Он говорил эти слова уже на пути к выходу. Трость била по стульям. «Что-то почти сумасшедшее было во всем этом», — вспоминала Ходасевич, которая побежала вслед за ним, настигнув Маяковского уже у автомобиля. Она пообещала поехать с ним, но попросила подождать несколько минут, пока она договорится, чтобы монтирование закончили без нее. Вернувшись, она видит словно другого человека — «прекрасный, тихий, бледный, но не злой, скорее мученик». Валентина не удивилась — она и раньше была свидетельницей перепадов его настроения. Какое-то время они ехали в полном молчании. Потом Маяковский повернулся, посмотрел на нее дружелюбно и с виноватой улыбкой сказал, что будет ночевать в Лубянском проезде, и поэтому просит ее позвонить и разбудить его завтра, чтобы он не пропустил репетицию. Вдруг он попросил шофера остановиться и выпрыгнул из машины практически на ходу. На тротуаре он так грозно размахивал тростью в воздухе, что прохожие отскакивали в стороны. Бросив: «Шофер довезет вас куда хотите! А я пройдусь», он удалился большими, тяжелыми шагами, и Валентина прокричала ему вслед: «Какое хамство!». «Все было противно, совершенно непонятно и поэтому — страшно», — вспоминала она. На обратном пути в цирк они проезжали мимо Маяковского, который с высоко поднятой головой продолжал быстро размахивать в воздухе тростью, как хлыстом[31].

Решение Норы пойти на ипподром с Яншиным и друзьями из театра в очередной раз напомнило Маяковскому о его отчужденности, и это чувство только усилилось, когда позже он позвонил Асееву и от сестры его жены узнал, что тот тоже на ипподроме. Свояченицу удивило, что обычно учтивый Маяковский «как-то странно разговаривал» и спросил «Колю» без каких бы то ни было приветственных фраз. Услышав, что его нет дома, он немного помолчал, а потом сказал со вздохом: «Ну, что ж, значит, ничего не поделаешь». То, что в последние дни Маяковский так настойчиво искал контакта с Асеевым, с которым не общался несколько месяцев, свидетельствует о его отчаянии.

Он искал Асеева, потому что хотел в тот вечер пригласить его домой на ужин, чтобы не остаться одному. С той же целью днем он искал и Луэллу — так же безрезультатно — и других друзей. Кто-то, очевидно, обещал прийти, потому что, когда муж Луэллы (она вышла замуж в декабре 1929 года), не зная о том, что Маяковский ее искал, в восемь часов заглянул в Гендриков, он обнаружил, что Маяковский сидит за накрытым столом и пьет вино в полном одиночестве. «Я никогда не видел Владимира Владимировича таким мрачным», — прокомментировал он.

Никто из гостей не пришел, и Маяковский отправился к Катаеву в надежде, что там все же появится Нора. Когда он пришел, хозяин еще не вернулся, но в доме находился художник Владимир Роскин. Они с Маяковским были старыми друзьями, сотрудничали в РОСТА и вместе делали декорации для «Мистерии-буфф». В ожидании Катаева они затеяли партию в маджонг. Роскин сразу обратил внимание, что Маяковский не похож на себя.

Когда тот зажег папиросу, Роскин высказал удивление, поскольку в стихотворении «Я счастлив!» Маяковский гордо провозглашал, что бросил курить. Маяковский ответил, что его это не касается, что ему курить можно. «И тут я понял, что избежал словесной пощечины, что в другое время он уничтожил бы меня меткой остротой за эту иронию». Потом Маяковский проиграл десять рублей, которые тут же заплатил, сказав, что больше играть не хочет. Роскин, обрадовавшись, сообщил, что не потратит деньги, а оставит их на память обо всех проигрышах и унижениях, которым его подвергал Маяковский на протяжении лет. Маяковский подошел к нему, погладил по щеке и сказал: «Мы с вами оба небриты», после чего вышел в другую комнату. Роскина, так же как и два дня назад Асеева, поразила его пассивность. «На него это совсем не было похоже, — вспоминал он. — Он ведь никогда не оставлял партнера в покое, если имел возможность отыграться и играл всегда до тех пор, пока партнер не отказывался сам играть, а когда у него не оставалось денег, он доставал бы их, спешно написал стихи, чтобы иметь возможность отыграться. Я понял, что он в очень плохом настроении».

Около половины десятого домой вернулся Катаев в компании Юрия Олеши. Оба писателя представляли так называемую одесскую школу. Олеша приобрел известность в 1927 году, опубликовав роман «Зависть», к Катаеву слава пришла через год благодаря пьесе «Квадратура круга». Они и Маяковский принадлежали к разным литературным кругам и редко общались, главным образом потому, что этого не хотела Лили. Причины неясны, но в письме к Маяковскому (находившемуся в то время в Ялте) в июле 1929 года Лили призывает его не встречаться с Катаевым: «Володик, очень прошу тебя не встречаться с Катаевым. У меня есть на это серьезные причины. Я встретила его в Модпике, он едет в Крым и спрашивал твой адрес. Еще раз прошу — не встречайся с Катаевым».

Какие бы причины ни скрывались за этим упорным призывом, Лили была права в своем скепсисе по отношению к Катаеву, который, заметив, что Маяковский удручен, начал над ним издеваться. Но Маяковский, мастер пикировки, был, как вспоминал Роскин, «молчалив, мрачен, лишен остроумия».

В десять, после бегов, прибыла Нора в обществе Яншина и актера Бориса Ливанова. Маяковский встретил ее словами: «Я был уверен, что вы здесь будете!» Нора вспоминала, что он был очень мрачен и к тому же пьян, никогда прежде она не видела его в таком состоянии. Маяковский пил, правда, каждый день, но вино и шампанское, а не водку, и, по словам Норы, почти никогда не пьянел. Но в этот вечер он выпил еще дома в ожидании гостей, которые так и не пришли.

И Нора и Маяковский чувствовали себя оскорбленными и обиженными: она потому, что Маяковский не оставил ее в покое, как обещал, он потому, что она обманула его, сказав, что не пойдет к Катаеву. Они разговаривали так громко, что остальные гости навострили уши, в том числе и Яншин, который «явно все видел и готовился к скандалу». В разгар их беседы Маяковский внезапно воскликнул: «О господи!» Нора, удивившись, что Маяковский мог произнести подобную фразу, спросила, верит ли он в Бога, и он ответил: «Ах, я сам ничего не понимаю теперь, во что я верю…» Чтобы не привлекать внимание, через какое-то время Маяковский вытащил записную книжку в красивом переплете, что-то написал в ней, вырвал лист и попросил Роскина передать его Норе, сидевшей через три стула. «Мне показалось странным, — заметил Роскин, — что человек, который так любит и ценит добротные вещи, прочные ботинки, хорошее перо, который становится на коленки, чтобы ему вернули любимую авторучку, сейчас рвет не жалея из такой книжки листы». Нора ответила, и словесная перепалка превратилась в обмен скомканными записками, которые передавались через Роскина. «Много было написано обидного, много оскорбляли друг друга, оскорбляли глупо, досадно, ненужно», — вспоминала Нора.

Раздражение раздувалось постоянными колкостями со стороны Олеши и Катаева. Когда Маяковский встал из-за стола и вышел в соседнюю комнату, жена Катаева начала беспокоиться из-за его долгого отсутствия. «Что ты беспокоишься, Маяковский не застрелится, — прокомментировал Катаев. — Эти современные любовники не стреляются». Нора вышла к Маяковскому, который все это должен был слышать. Он пил шампанское, сидя в кресле. Опустившись на подлокотник кресла, она погладила его по голове, на что он раздраженно отреагировал: «Уберите ваши паршивые ноги» — и начал угрожать, что при всех расскажет Яншину об их отношениях:

Был очень груб, всячески оскорблял меня. Меня же его грубость и оскорбления перестали унижать и обижать, я поняла, что передо мною несчастный, совсем больной человек, который может вот тут сейчас наделать страшных глупостей, что Маяковский может устроить ненужный скандал, вести себя недостойно самого себя, быть смешным в глазах этого случайного для него общества. <…>

Меня охватила такая нежность и любовь к нему. Я уговаривала его, умоляла успокоиться, была ласкова, нежна. Но нежность моя раздражала его и приводила в неистовство, в исступление.

Он вынул револьвер. Заявил, что застрелится. Грозил, что убьет меня. Наводил на меня дуло. Я поняла, что мое присутствие только еще больше нервит его. Больше оставаться я не хотела и стала прощаться.

В половине третьего ночи гости начали расходиться. В прихожей Маяковский внезапно дружелюбно посмотрел на Нору и произнес: «Норкочка, погладьте меня по голове. Вы все же очень, очень хорошая…» Компания ушла вместе: Маяковский, Нора с Яншиным, Роскин и журналист Василий Регинин, который явился поздно, в половине первого ночи. Он и Нора идут отдельно, то впереди всех, то позади. Мрачный как туча Маяковский снова угрожает, что расскажет обо всем Яншину, несколько раз зовет его, но на вопрос Яншина, что он хочет, отвечает: «Нет, потом». Нора предельно напряжена, она плачет и, стоя на коленях, умоляет Маяковского ничего не говорить — он соглашается, при условии, что она встретится с ним следующим утром (то есть позже тем же утром). В половине одиннадцатого у нее репетиция с директором театра Немировичем-Данченко, и они договариваются, что Маяковский заедет за ней в восемь. Прежде чем расстаться, Маяковский все равно говорит Яншину, что должен поговорить с ним завтра.

Пока ночная компания бредет домой по пустынным московским улицам, Лили и Осип спят на корабле между Дувром и Остенде, по пути в Берлин через Амстердам. Каюта люкс, с собственной ванной, стоит на четыре гинеи дороже, — записала Лили в дневнике, они же путешествуют самым дешевым классом, но у них отдельная каюта и «совсем не качает».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.