Глава шестая. 3-й и 6-й конные корпуса Белорусского военного округа

Глава шестая.

3-й и 6-й конные корпуса Белорусского военного округа

Шел 1937 год. Двадцать лет существования советской власти, двадцать лет тяжелой борьбы и славных побед, развитие экономики и культуры, успехи, достигнутые на всех участках строительства социализма, продемонстрировали величие идей Октябрьской революции.

Сделано было много, неслыханно много для такого краткого исторического срока. До начала индустриализации технический уровень нашей страны был в 4 раза ниже уровня Англии, в 5 раз ниже Германии, в 10 раз ниже США. За годы первой (1929–1932) и второй (1933–1937) пятилеток возникли многие новые отрасли промышленности, далеко вперед шагнула металлургия, химия, энергетика, машиностроение.

Валовая продукция всей промышленности СССР в 1937 году выросла по сравнению с 1929-м почти в 4 раза, а если сравнить 1913 год и год предвоенный, то по машиностроению и металлообработке выпуск валовой продукции увеличился в 35 раз За годы довоенных пятилеток было построено около 9 тысяч крупных промышленных предприятий, создана новая мощная индустриальная база на востоке страны, которая так пригодилась нам в годы Великой Отечественной войны. В целом СССР по объему промышленного производства, по техническому оснащению вновь построенных предприятий вышел на первое место в Европе и на второе в мире.

Когда сегодня говоришь на подобные темы с молодыми людьми, незаметно, чтобы эти цифры и данные их особенно волновали. Может быть, в какой-то степени это и естественно: и время другое, и масштабы новые, заботы, интересы иные Многое уже сделано, принято готовым, первые ступени лестницы, по которой мы поднимались, уже не видны Но для тех, кому сегодня за 50, а тем более для нас, захвативших и дореволюционные годы, в этих цифрах заложено многое. Мы их изучали, знали наизусть, гордились ими. Вероятно, прежде всего потому, что в них была наша жизнь, был вложен наш труд, порою граничивший с самоотречением, всегда сопровождавшийся убежденностью, что от твоих усилий зависит всеобщее благо…

Я далек от стремления читать мораль, сетовать на нынешнюю молодежь хотя бы потому, что это сегодня слишком уж модно.

Хочу лишь сказать одно: пусть, за давностью времен, уже не сердцем, как мы, а только разумом молодое поколение поймет, что темпы довоенного развития были одним из ярких свидетельств прогрессивности нашего строя, что к этим временам еще много раз будут возвращаться историки, социологи, философы, публицисты, с тем чтобы описать и изучить секреты, пружины столь стремительного движения вперед новой общественной формации.

Итак, мощная база обороны страны была создана. Как же выглядела наша армия после технической реконструкции, проведенной в предвоенные пятилетки?

В целом она превратилась в передовую, современную армию. По соотношению видов и родов войск, по своей организационной структуре и техническому оснащению она достигла уровня армий развитых капиталистических стран.

Были построены десятки и сотни оборонных предприятий. Мы помним, что после гражданской войны страна не имела специальных заводов, производивших танки, самолеты, авиационные двигатели, мощные артиллерийские системы, средства радиосвязи и другие виды современной боевой техники и вооружения. Почти во всем приходилось начинать на пустом месте. В связи со сложностью международной обстановки, растущей возможностью агрессии со стороны империалистических государств партия намечает на годы первой и второй пятилеток более высокие темны развития оборонной индустрии, чем всех других отраслей промышленности.

Перед учеными, инженерами, изобретателями поставлена задача – создать такие образцы военной техники и оружия, которые не только не уступали бы иностранным, но и смогли бы превзойти их по боевым качествам. Практически по каждому виду вооруженных сил и роду войск создаются крупные военно-конструкторские бюро, лаборатории и научно-исследовательские институты. Родились десятки талантливых конструкторских коллективов, горячо взявшихся за дело.

Основным направлением развития стрелкового оружия было упрощение его устройства, облегчение веса и увеличение скорострельности. Знаменитая русская трехлинейная винтовка, созданная капитаном русской армии С. И. Мосиным, была модернизирована. В серийное производство поступили автоматическая винтовка С. Г. Симонова (образца 1936 года), карабин (образца 1938 года), ручной пулемет В. А. Дегтярева и созданные на его основе танковые, зенитные и авиационные пулеметы.

В 1938 году на вооружение принимается первый отечественный крупнокалиберный пулемет Дегтярева – Шпагина, который отличался своими боевыми качествами. В 1939 году армия получает новый станковый пулемет системы В.А. Дегтярева. Хорошо приняла армия пистолеты-пулеметы под пистолетный патрон В. А. Дегтярева (ППД) и особенно новые образцы конструкции Г. С. Шпагина (ППШ). С 1930 по 1938 год выпуск винтовок и карабинов возрос со 174 тысяч до 1175 тысяч, пулеметов – примерно с 41 тысячи до 77 тысяч. По насыщенности ручными и станковыми пулеметами, а также по количеству пуль, выпускаемых в одну минуту на одного бойца, Красная Армия к концу второй пятилетки превосходила капиталистические армии того времени[31].

Быстро возрастал выпуск танков. За первую пятилетку было произведено 5 тысяч, к концу второй армия располагает уже 15 тысячами танков и танкеток. Все эти машины отличались высокой огневой мощью, быстроходностью. В то время равных им по этим качествам однотипных машин у наших возможных противников не было. Конечно, эти машины были еще недостаточно маневренны и легко уязвимы от артиллерийского огня, они очень часто выходили из строя. Работали танки на бензине и, следовательно, были легковоспламенимы и имели недостаточно прочную броню.

Ежегодный выпуск танков с 740 в 1930–1931 годах достиг в 1938 году 2271. Увлечение танками в какой-то мере привело к Недооценке артиллерии. Некоторые военные деятели даже думали свести пушечную артиллерию к универсальным и полууниверсальным пушкам. ЦК ВКП(б) обратил внимание на ошибочность этой тенденции, наметил правильное соотношение между пушечной и гаубичной артиллерией. С конца 1937 года несколько крупных машиностроительных заводов переводятся на производство новой артиллерийской техники, а мощности действующих заводов значительно увеличиваются. В 1930–1931 годах выпускалось ежегодно 2 тысячи орудий, в 1938 году – уже более 12 с половиной тысяч. В 1937 году создается 152-мм гаубица-пушка и совершенствуется 122-мм пушка, в 1938 году появляется 122-мм гаубица.

Все это тоже было неплохое оружие. Например, 45-мм противотанковая пушка образца 1937 года могла пробивать броню машин всех типов, стоявших в то время на вооружении капиталистических государств.

К началу 1939 года количество орудий в армии с 17 тысяч (1934 год) увеличилось почти до 56 тысяч. Правда, некоторые устаревшие артиллерийские системы слишком долго оставались на вооружении, ряд задач в оснащении армии артиллерией решить тогда не удалось.

В годы второй пятилетки стрелковые войска получили минометы калибра 50 миллиметров. Задолго до войны очень способным конструктором Б. И. Шавыриным были созданы минометы калибра 82 и 120 миллиметров. Подлинное оснащение армии минометным оружием произошло позднее.

Техническая реконструкция преобразила наши военно-воздушные силы. Авиационная промышленность освоила массовое производство различных отечественных типов самолетов. Военные летчики получили двухмоторные скоростные бомбардировщики СБ, тяжелый бомбардировщик ТБ-3, бомбардировщики дальнего действия, скоростные маневренные истребители И-15 и И-16.

Кто не помнит легендарных полетов М. М. Громова, В. П. Чкалова, В. К. Коккинаки? Они совершались на отечественных самолетах. В 1937 году наши летчики установили около 30 международных рекордов на дальность, высоту и скорость полета. Стало быть, в те годы технический уровень советской авиации был не ниже зарубежного. К сожалению, экономические возможности не позволили тогда перейти к массовому производству этих замечательных образцов. Хотя авиационная промышленность, отвечавшая требованиям времени, в 1938 году выпустила почти 5,5 тысячи самолетов против 860 в 1930 году.

Успехи социалистической индустриализации позволили значительно повысить технический уровень и боеспособность Военно-Морского Флота. С 1929 по 1937 год было построено 500 новых боевых и вспомогательных кораблей различных классов. По инициативе ЦК партии в 1932 году создается Тихоокеанский флот, в 1933 году – Северная военная флотилия; укреплялись Каспийская, Амурская, Днепровская флотилии. Развертывается строительство крупных судов для океанского флота, серийное производство подводных лодок типа К, Л, Щ, С и торпедных катеров, эсминцев, легких крейсеров типа «Киров» и тяжелых – типа «Чапаев», создаются батареи береговой артиллерии, укрепляется морская авиация. В самом конце 1937 года образуется Народный комиссариат судостроительной промышленности, разрабатывается план строительства большого флота на новую пятилетку.

Вслед за техническим перевооружением армии и флота естественным и логичным был переход от смешанной территориально-кадровой системы к единому кадровому принципу строительства наших вооруженных сил. Ведь новая военная техника коренным образом изменила способы ведения войны, поставила своеобразные и сложные задачи в боевом использовании видов и родов войск и их взаимодействии в сражениях. Тут уж кратко временные сборы были недостаточны, требовалось более продолжительное время, последовательное и систематическое военное обучение. Экономические возможности страны (ведь содержание кадровой армии стоило значительно дороже) позволяли осуществить этот переход.

Политбюро ЦК ВКП(б) и правительство одобрили и утвердили предложения Реввоенсовета СССР о значительном увеличении числа кадровых дивизий и усилении кадрового ядра остающихся территориальных дивизий. Этот процесс сопровождался увеличением численности Красной Армии. В 1933 году в ней было 885 тысяч человек, а к концу 1937 года – более полутора миллионов. Количество кадровых дивизий возросло в 10 раз, окончательный переход к кадровой системе комплектования и организации армии был завершен в 1939 году. К концу 1938 года были почти полностью переведены на кадровую систему стрелковые дивизии приграничных округов.

Переход на кадровый принцип комплектования войск совершался и по другой причине. Нам необходимо было находиться в постоянной высокой боевой готовности. Войска, комплектуемые по территориальному принципу, такой готовности обеспечить не могли. Основные империалистические государства начали развертывать массовые кадровые армии, все больше средств бросая на подготовку к новой войне. Доля военных расходов в бюджете Японии за время с 1934 по 1938 год увеличивается с 43 до 70 процентов, Италии – с 20 до 52 процентов, Германии – почти в 3 раза, с 21 до 61 процента.

В 1935 году фашистская Италия захватила Абиссинию, в 1936 году Германия и Италия развернули интервенцию против республиканской Испании. Мы чувствовали, что начинались не просто битвы и сражения одних стран против других, а глобальная схватка сил реакции и фашизма с силами демократии и социализма.

Те, которым сегодня больше пятидесяти, хорошо помнят, как, выполняя свой интернациональный долг, мы помогали законному правительству и народу Испанской республики всем, чем могли, – вооружением, продовольствием, медикаментами. Охваченные романтическим, революционным порывом, в Испанию отправлялись добровольцами летчики, танкисты, артиллеристы, простые солдаты и видные военачальники.

Вообще для того времени был характерен большой внутренний подъем.

Если говорить о стране в целом, экономика, культура бурно развивались, жизнь заметно улучшалась, тысячи энтузиастов устанавливали трудовые рекорды.

В армии господствовало желание учиться, хорошо овладеть своим делом. Морально-политическим качествам войск можно было дать высшую оценку. Такой атмосфере способствовала огромная работа, проведенная партией с целью повышения общей культуры красноармейских масс, чрезвычайно развитая система обучения, изменение самого кадрового состава войск.

К 1937 году Красная Армия стала армией сплошной грамотности. Ее ряды пополнялись молодыми людьми, которые уже имели специальности трактористов, комбайнеров, шоферов и т.д. На культурно-просветительную работу отпускались огромные средства – больше 200 миллионов рублей в год. Книжный фонд армейских библиотек достиг почти 25 миллионов экземпляров, личный состав выписывал массу периодических изданий, значительно возросло количество Домов Красной Армии, радиоузлов, киноустановок, кинопередвижек, клубов. Армия активно участвовала в политической жизни страны.

В 75 военных училищах и школах обучалась молодежь, имевшая образование не ниже семи классов. Комсомол, который теперь стал шефом Военно-Воздушных Сил, дал авиации тысячи прекрасных молодых людей, из которых выросли замечательные летчики, командиры, политработники. Учебный процесс непрерывно совершенствовался, учебные планы насыщались теоретическими дисциплинами и практическими занятиями, связанными с умелым применением в бою новой техники. Особое внимание уделялось подготовке кадров для быстро растущих новых родов войск и видов вооруженных сил, по поводу чего ЦК партии обычно принимал специальные постановления. Расширялась высшая военная школа. К концу второй пятилетки существовало уже 13 военных академий, один военный институт и 5 военных факультетов при гражданских вузах.

Благотворные изменения произошли в классовом составе армии. Из старых военных специалистов в армии остались лишь проверенные жизнью, преданные советской власти, а новые кадры специалистов состояли из рабочих и крестьян, прошедших школу гражданской войны или получивших техническое образование и политическое воспитание в военно-учебных заведениях. К 1937 году рабочие и крестьяне составляли более 70 процентов комсостава, более половины командиров были коммунисты и комсомольцы.

Одним словом, дела шли хорошо. Правда, Советский Союз строил новый мир пока почти один, находился во враждебном, капиталистическом окружении, иностранные разведки не жалели сил и средств, чтобы помешать нашему народу. Но страна и армия быстро крепли год от года, пути экономического и политического развития были ясны, всеми приняты и одобрены, в массах господствовал трудовой энтузиазм.

Тем более противоестественными, совершенно не отвечавшими ни существу строя, ни конкретной обстановке в стране, сложившейся к 1937 году, явились необоснованные, в нарушение социалистической законности, массовые аресты, имевшие место в армии в тот год.

Были арестованы видные военные, что, естественно, не могло не сказаться на развитии наших вооруженных сил и на их боеспособности.

1937 год в истории советского народа и советских вооруженных сил занимает особое место. Этот год был тяжелым моральным испытанием идейной крепости советского народа, идущего под знаменем марксизма-ленинизма вперед к коммунизму.

20 лет существования советской власти, двадцать лет тяжелой борьбы и славных побед, одержанных советским народом в борьбе с внутренней контрреволюцией и внешними врагами, в борьбе за экономическое и культурное строительство и достигнутые успехи на всех участках строительство социализма, окончательно убедили советский народ в правильности идей Великой Октябрьской социалистической революции. Убедили в том, что программа Коммунистической партии и практика строительства социализма в нашей стране отвечает коренным, жизненным интересам советского народа и что у нашей партии нет других интересов, кроме как организация борьбы за светлое будущее нашей Родины.

Советский народ верил партии и шел за ней твердой поступью вперед. Конечно, как говорится, в семье не без урода. Были в рядах партии и в народе маловеры, нытики и тунеядцы всех мастей и оттенков, но они не составляли какой-либо значительной социальной силы, чтобы затормозить или сорвать успешное строительство социализма. Основная масса наших людей искренне и навсегда посвятили себя и свою жизнь борьбе за идеи, провозглашенные великим Лениным.

Советские люди не жалели себя в труде, подчас отказывая себе во многом, готовы были отдать жизнь за нашу социалистическую Родину.

Казалось, что ни у кого не может возникнуть мысль о нелояльности советских людей к партии, к правительству, к делу строительства социализма.

Как известно, советский народ беспощадно разгромил белогвардейскую контрреволюцию и изгнал за пределы нашей Родины иностранных интервентов и своей борьбой, своей кровью доказал непоколебимую преданность делу нашей ленинской партии. Однако советскому народу и партии пришлось тяжело поплатиться за беспринципную подозрительность политического руководства страны, во главе которого стоял И. В. Сталин.

В вооруженных силах было арестовано большинство командующих войсками округов и флотов, членов Военных советов, командиров корпусов, командиров и комиссаров соединений и частей. Шли большие аресты и среди честных работников органов государственной безопасности.

В стране создалась жуткая обстановка. Никто никому не доверял, люди стали бояться друг друга, избегали встреч и каких-либо разговоров, а если нужно было – старались говорить в присутствии третьих лиц – свидетелей. Развернулась небывалая клеветническая эпидемия. Клеветали зачастую на кристально честных людей, а иногда на своих близких друзей. И все это делалось из-за страха не быть заподозренным в нелояльности. И эта жуткая обстановка продолжала накаляться.

Советские люди от мала до велика не понимали, что происходит, почему так широко распространились среди нашего народа аресты. И не только члены партии, но и беспартийные люди с недоумением и внутренним страхом смотрели на все выше поднимавшуюся волну арестов, и, конечно, никто не мог открыто высказать свое недоумение, свое неверие в то, что арестовывают действительных врагов народа и что арестованные действительно занимались какой-либо антисоветской деятельностью или состояли в контрреволюционной организации. Каждый честный советский человек, ложась спать, не мог твердо надеяться на то, что его не заберут этой ночью по какому-нибудь клеветническому доносу.

По существующему закону и по здравому смыслу органы госбезопасности должны были бы вначале разобраться в виновности того или иного лица, на которого поступила анонимка, сфабрикованная ложь или самооговор арестованного, вырванный под тяжестью телесных пыток, применяемых следовательским аппаратом по особо важным делам органов государственной безопасности. Но в то тяжкое время существовал другой порядок – вначале арест, а потом разбирательство дела. И я не знаю случая, чтобы невиновных людей тут же отпускали обратно домой. Нет, их держали долгие годы в тюрьмах, зачастую без дальнейшего ведения дел, как говорится, без суда и следствия.

В 1937 году был арестован наш командир 3-го конного корпуса Данило Сердич как «враг народа».Что же это за враг народа?

Д. Сердич по национальности серб. С первых дней создания Красной Армии он встал под ее знамена и непрерывно сражался в рядах Первой конной армии с белогвардейщиной и иностранными интервентами. Это был храбрейший командир, которому верили и смело шли за ним в бой прославленные конармейцы. Будучи командиром эскадрона и командиром полка Первой конной армии, Д. Сердич вписал своими смелыми, боевыми подвигами много славных страниц в летопись немеркнущих и блистательных побед Олеко Дундича. И вдруг Сердич оказался «врагом народа».

Кто этому мог поверить из тех, кто хорошо знал Д. Сердича?

Через пару недель после ареста комкора Д. Сердича я был вызван в город Минск в вагон командующего войсками округа.

Явившись в вагон, я не застал там командующего войсками округа, обязанности которого в то время выполнял комкор В. М. Мулин. Через два месяца В. М. Мулин был арестован как «враг народа», а это был не кто иной, как старый большевик, многие годы просидевший в царской тюрьме за свою большевистскую деятельность. В вагоне меня принял только что назначенный член Военного совета округа Ф. И. Голиков (ныне Маршал Советского Союза). Он был назначен вместо арестованного члена Военного совета П. А. Смирнова, мужественного и талантливого военачальника.

Задав мне ряд вопросов биографического порядка, Ф. И. Голиков спросил, нет ли у меня кого-либо арестованных из числа родственников или друзей. Я ответил, что не знаю, так как не поддерживаю связи со своими многочисленными родственниками. Что касается близких родственников – матери и сестры, то они живут в настоящее время в деревне Стрелковка и работают в колхозе. Из знакомых и друзей – много арестованных.

– Кто именно? – спросил Голиков.

Я ответил:

– Хорошо знал арестованного Уборевича, комкора Сердича, комкора Вайнера, комкора Ковтюха, комкора Кутякова, комкора Косогова, комдива Верховского, комкора Грибова, комкора Рокоссовского.

– А с кем из них вы дружили? – спросил Голиков.

– Дружил с Рокоссовским и Данилой Сердичем. С Рокоссовским учился в одной группе на курсах усовершенствования командного состава кавалерии в городе Ленинграде и совместно работал в 7-й Самарской кавдивизии. Дружил с комкором Косоговым и комдивом Верховским при совместной работе в Инспекции кавалерии. Я считал этих людей большими патриотами нашей Родины и честнейшими коммунистами, – ответил я.

– А вы сейчас о них такого же мнения? – глядя на меня в упор, спросил Голиков.

– Да, и сейчас.

Ф. И. Голиков резко встал с кресла и, покраснев до ушей, грубо сказал:

– А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа?

Я ответил, что я не знаю, за что их арестовали, думаю, что произошла какая-то ошибка. Я почувствовал, что Ф. И. Голиков сразу настроился на недоброжелательный тон, видимо, он остался неудовлетворенным моими ответами. Порывшись в своей объемистой папке, он достал бумагу и минут пять ее читал, а потом сказал:

– Вот в донесении комиссара 3-го конного корпуса Юнга сообщается, что вы бываете до грубости резок в обращении с подчиненными командирами и политработниками и что иногда недооцениваете роль и значение политических работников. Верно ли это?

– Верно, но не так, как пишет Юнг. Я бываю резок не со всеми, а только с теми, кто халатно выполняет порученное ему дело и безответственно несет свой долг службы. Что касается роли и значения политработников, то я не ценю тех, кто формально выполняет свой партийный долг, не работает над собой и не помогает командирам в решении учебно-воспитательных задач, тех, кто критикует требовательных командиров, занимается демагогией там, где надо проявить большевистскую твердость и настойчивость, – ответил я.

– Есть сведения, что не без вашего ведома ваша жена крестила в церкви дочь Эллу. Верно ли это? – продолжал Ф. И. Голиков.

– Это очень неумная выдумка. Поражаюсь, как мог Юнг, будучи неглупым человеком, сообщить такую чушь, а тем более он, прежде чем написать, должен был бы провести расследование.

Дальнейший разговор был прерван приходом в вагон исполнявшего должность командующего войсками округа В. М. Мулина. Я раньше никогда не встречался с В. М. Мулиным. При первой же встрече он произвел на меня очень хорошее впечатление своей красивой наружностью, спокойным и мягким тоном разговора, умением коротко и ясно выразить свою мысль. После предварительной беседы В. М. Мулин сказал:

– Военный совет округа предлагает назначить вас на должность командира 3-го конного корпуса. Как вы лично относитесь к этому предложению?

Я ответил, что готов выполнять любую работу, которая мне будет поручена.

– Ну вот и отлично, – сказал В. М. Мулин.

Ф. И. Голиков протянул В. М. Мулину донесение комиссара 3-го конного корпуса Н. А. Юнга, отдельные места которого были подчеркнуты красным карандашом.

В. М. Мулин, прочитав это донесение, сказал:

– Надо пригласить Юнга и поговорить с ним. Я думаю, что здесь много наносного.

Голиков молчал.

– Езжайте в дивизию и работайте. Я свое мнение сообщу в Москву. Думаю, что вам скоро придется принять 3-й корпус, – сказал В. М. Мулин.

Распростившись, я уехал в дивизию.

Прошло не менее месяца после встречи и разговора с Ф. И. Голиковым и В. М. Мулиным, а решения из Москвы не поступало. Я считал, что Ф. И. Голиков, видимо, сообщил обо мне в Москву свое отрицательное мнение, которое сложилось у него на основании лживого донесения Юнга. А я, откровенно говоря, отчасти даже был доволен тем, что не получил назначения на высшую должность, так как тогда шла какая-то особо активная охота на высших командиров со стороны органов государственной безопасности. Не успеют выдвинуть человека на высшую должность, глядишь, а он уже взят под арест как «враг народа» и мается бедняга в подвалах НКВД.

Несмотря на то, что кругом шли аресты, основное ядро командно-политического состава дивизии работало требовательно, с полным напряжением своих сил, мобилизуя личный состав дивизии на отличное выполнение задач боевой подготовки. И что особенно радовало – это то, что партийная организация частей дивизии была крепко сплочена и пресекала любую попытку каких-либо клеветников ошельмовать того или иного коммуниста, командира или политработника.

Однако вскоре все же был получен приказ наркома обороны о назначении меня командиром 3-го конного корпуса. Командиром 4-й кавалерийской дивизии вместо меня назначался И. Н. Музыченко.

Передав дивизию И. Н. Музыченко, я через пару дней выехал в город Минск и вступил в должность командира 3-го конного корпуса.

По прибытии в корпус меня встретил начальник штаба корпуса Д. Самарский. Первое, о чем он мне доложил, – это об аресте как «врага народа» комиссара корпуса Юнга, того самого Юнга, который написал на меня клеветническое донесение Ф. И. Голикову. Внутренне я как-то даже был доволен тем, что клеветник получил по заслугам – «рыл яму для другого, а угодил в нее сам», как говорится в народной пословице.

Недели через две мне удалось детально ознакомиться с состоянием дел во всех частях корпуса и, к сожалению, должен был признать, что в большинстве частей корпуса в связи с арестами резко упала боевая и политическая подготовка командно-политического состава, понизилась требовательность и, как следствие, ослабла дисциплина и вся служба личного состава. В ряде случаев демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки «вражеского подхода» к воспитанию личного состава. Особенно резко упала боевая и политическая подготовка в частях 24-й кавалерийской дивизии. Дивизия стояла в районе города Лепель, и ее жилищно-бытовая и учебная базы были еще далеки от завершения. На этой основе возникало много нездоровых настроений, а ко всему этому прибавились настроения, связанные с арестами командиров.

Находились и такие, которые занимались злостной клеветой на честных командиров с целью подрыва доверия к ним со стороны солдат и начальствующего состава. Пришлось резко вмешаться в положение дел, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною была в ряде случаев допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники дивизии. На другой же день на меня посыпались донесения в округ с жалобой к Ф. И. Голикову, письма в органы госбезопасности «о вражеском воспитании кадров» со стороны командира 3-го конного корпуса Жукова.

Через неделю командир 27-й кавалерийской дивизии В. Е. Белокосков сообщил мне о том, что в дивизии резко упала дисциплина и вся служба. Я спросил его, а что делает лично командир дивизии Белокосков? Он ответил, что командира дивизии сегодня вечером разбирают в парторганизации, а завтра наверняка посадят в тюрьму. По телефонному разговору я понял, что Василий Евлампиевич Белокосков серьезно встревожен, если не сказать большего. Подумав, я сказал, что сейчас же выезжаю в дивизию.

В штабе дивизии меня встретил В. Е. Белокосков. Я поразился его внешним видом. Он был чрезмерно бледен, под глазами залегли темные впадины, губы нервно подергивались после каждой короткой фразы. Я спросил:

– Василий Евлампиевич, что с вами? Я ведь вас хорошо знаю по 7-й Самарской кавдивизии, где вы отлично работали, были уважаемы всей парторганизацией, а теперь просто не узнать. В чем дело?

– Идемте, товарищ командир корпуса, на партсобрание, там сегодня меня будут исключать из партии, а что будет дальше – мне все равно. Я уже приготовил узелок с бельем.

Началось партсобрание. Повестка дня: персональное дело коммуниста Белокоскова Василия Евлампиевича. Информацию делал секретарь дивизионной парткомиссии. Суть дела: коммунист Белокосков был в близких отношениях с врагами народа Сердичем, Юнгом, Уборевичем и другими, а потому он не может пользоваться доверием партии. Кроме того, Белокосков недостаточно чутко относится к командирам, политработникам, слишком требователен по службе.

Обсуждение заняло около трех часов. Никто в защиту В. Е. Белокоскова не сказал ни одного слова. Дело шло явно к исключению его из рядов партии. Исполняющий должность комиссара корпуса В. В. Новиков, по существу, поддержал выступавших и сделал вывод, что Белокосков не оправдал звания члена партии.

Попросив слово, я выступил довольно резко.

– Я давно знаю Белокоскова как честного коммуниста, чуткого товарища, прекрасного командира. Что касается его служебной связи с Уборевичем, Сердичем, Рокоссовским и другими, то эта связь была чисто служебной, а кроме того, еще неизвестно, за что арестованы Уборевич, Сердич, Рокоссовский, так как никому из нас неизвестна причина ареста, так зачем же мы будем забегать вперед соответствующих органов, которые по долгу своему должны объективно разобраться в степени виновности арестованных и сообщить нам, за что их привлекли к ответственности. Что касается других вопросов, то это мелочи и не имеют принципиального значения, а товарищ Белокосков сделает для себя выводы из критики.

В этом выступлении было что-то новое, и члены партии загудели: «правильно, правильно». Председатель спросил, будет ли кто еще выступать? Кто-то сказал, что есть предложение комкора Жукова ограничиться обсуждением. Других предложений не поступило. Постановили: предложить В.Е. Белокоскову учесть в своей работе выступления коммунистов.

Когда мы шли с партсобрания, я видел, как Василий Евлампиевич украдкой вытер слезы. Я считал, что он плакал от сознания того, что остался в партии и может продолжать в ее рядах работу на благо народа, на благо нашей Родины. Я не подошел к нему, считая, что пусть он наедине переживет минувшую тяжелую тревогу за свою судьбу и радость душевную за справедливость решения партийной организации.

Прощаясь, мы крепко пожали друг другу руки, и у него из глаз выкатилась крупная слеза, оставив свой след на щеке. Он не сказал мне ни одного слова, но его слеза, рукопожатие были убедительнее и дороже всяких слов. Я был рад за него и не ошибся в нем. Всю свою жизнь (умер он в 1961 году) Василий Евлампиевич был достойнейшим коммунистом, скромным тружеником и умелым организатором всех дел, которые ему поручались. В годы Великой Отечественной войны он был одним из главных организаторов автомобильной службы и снабжения войск. После войны Василий Евлампиевич возглавлял Главное управление военно-строительных работ, спецработ, а в последние годы был заместителем министра обороны по строительству. Везде и всюду Василий Евлампиевич успевал. Был всегда спокойным и хорошим товарищем, а не заступись за него в 1937 году, могло быть все иначе. К сожалению, многие товарищи погибли, не получив дружеской помощи при обсуждении их в партийных организациях, а ведь от партийной организации много тогда зависело, так как после исключения из партии тут же следовал арест.

В 1937 году приказом наркома обороны я был назначен командиром 3-го корпуса Белорусского военного округа. Но вскоре в связи с назначением командира 6-го казачьего корпуса Е. И. Горячева заместителем командующего войсками Киевского особого военного округа мне была предложена должность командира этого корпуса.

У моего предшественника Е. И. Горячева трагически закончилась жизнь. После назначения заместителем к С. К. Тимошенко он, как и многие другие, перенес тяжелую сердечную травму. На одном из партсобраний ему предъявили обвинение в связях с врагами народа И. П.Уборевичем, Д. Сердичем и другими, и дело клонилось к нехорошему. Не желая подвергаться репрессиям органов госбезопасности, он покончил жизнь самоубийством. Жаль этого командира. С первых дней существования советской власти он героически сражался в рядах Красной Армии. В Конной армии последовательно командовал эскадроном, полком, бригадой и на всех командных должностях был умелым и отважным военачальником. Его любили и уважили бойцы и командиры-конармейцы.

Я охотно принял предложение. 6-й корпус по своей подготовке и общему состоянию стоял выше 3-го корпуса, а самое главное – в его состав входила 4-я Донская казачья дивизия. Я командовал ею более четырех лет и, вполне естественно, питал к ней особую привязанность.

Командиром 3-го конного корпуса вместо меня был назначен старый и опытный военачальник из конармейцев Я. Т. Черевиченко. Будучи командиром 3-го конного корпуса, я одновременно был и начальником гарнизона. В состав гарнизона, кроме частей 3-го конного корпуса, входила прославленная 2-я стрелковая дивизия, которой командовал вначале Шахназаров, после его ареста – Б. И. Бобров, бывший начальник штаба округа, когда округом командовал И. П. Уборевич. После ареста Б. И. Боброва командиром дивизии в конце 1937 года был назначен И. С. Конев.

С И. С. Коневым я часто встречался по делам гарнизона и ничего о нем сказать не могу. Он производил на меня хорошее впечатление и был всегда активен.

В 6-м корпусе мне пришлось заняться большой оперативной работой. Больше всего отрабатывали вопросы боевого применения конницы в составе конно-механизированной армии. Тогда это были крупные, проблемные вопросы. Подобная конно-механизированная армия, состоявшая из 3-4 кавалерийских дивизий, 2–3 танковых бригад и моторизованной стрелковой дивизии, при тесном взаимодействии с бомбардировочной и истребительной авиацией, а в последующем и с авиадесантными частями была в состоянии решать крупнейшие оперативные задачи в составе фронта, способствуя успешному осуществлению стратегических замыслов.

Было очевидно, что будущее в значительной степени принадлежит танкам и механизированным соединениям, а потому мы детально овладевали вопросами взаимодействия с танковыми войсками и организацией противотанковой обороны как в бою, так и в операциях.

Практически на полевых учениях и маневрах и в 3-м и в 6-м корпусах мне пришлось действовать с 21-й отдельной танковой бригадой (комбриг М. И. Потапов) или с 3-й отдельной танковой бригадой (комбриг В. В. Новиков). Оба эти командира в прошлом были моими сослуживцами, и мы понимали друг друга в «боевой» обстановке с полуслова.

6-й кавалерийский корпус по своей боеготовности был много лучше других частей. Кроме 4-й Донской дивизии, выделялась 6-я Чонгарская Кубано-Терская казачья дивизия, которая была отлично подготовлена, особенно в области тактики, конного и огневого дела. Надо отдать должное бывшему ее командиру Л. Я. Вайнеру, положившему много сил и энергии для того, чтобы поднять дивизию до высокого уровня боевой готовности. Из таких вот боеспособных дивизий и состояло ядро Первой конной армии.

Несколько слабее выглядела 29-я кавалерийская дивизия, расквартированная в городе Осиповичи, которой командовал комбриг К.В. Павловский, человек по своему характеру и темпераменту некавалерийского склада. Он, кстати, уступал другим командирам и в общей подготовке.

В этот период войсками Белорусского военного округа командовал командарм 1 ранга И. П. Белов, который взялся энергично осуществлять подготовку войск округа.

Осенью 1937 года им были проведены окружные маневры, на которых в качестве гостей присутствовали генералы и офицеры немецкого генерального штаба. За маневрами наблюдали нарком обороны К. Е. Ворошилов и начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников.

Вскоре командующего войсками И. П. Белова постигла та же трагическая участь, что и предыдущих командующих, – он был арестован как «враг народа», и это тогда, когда И. П. Белов, бывший батрак, старый большевик, храбрейший и способнейший командир, положил все свои силы на борьбу с белогвардейщиной и иностранной интервенцией, не жалея себя в деле выполнения задач, которые перед ним ставили партия и правительство.

Как-то не вязалось: Белов – и вдруг «враг народа». Конечно, никто этой версии не верил.

После ареста И. П. Белова командующим войсками округа был назначен командарм 2 ранга М. П. Ковалев, членом Военного совета вместо Ф. И. Голикова был назначен И. З. Сусайков.

На смену арестованным выдвигались все новые и новые лица, имевшие значительно меньше знаний, меньше опыта, и им предстояла большая работа над собой, чтобы быть достойными военачальниками оперативно-стратегического масштаба, умелыми воспитателями войск округа.

В Белорусском военном округе было арестовано почти 100 процентов командиров корпусов. Вместо них были выдвинуты на корпуса командиры дивизий, уцелевшие от арестов. В числе арестованных командиров корпусов был Кутяков Иван Семенович. Об И. С. Кутякове мне хочется сказать здесь несколько слов.

Знал я Ивана Семеновича более двадцати лет и всегда восхищался им и как командиром, и как сильным и волевым человеком. И. С. Кутяков – солдат царской армии. В своем полку он пользовался большим авторитетом и в первые дни революции был выбран солдатами командиром полка. Это большая честь – быть избранником солдат-фронтовиков. Для этого надо было отличаться большими достоинствами: всегда и во всем быть примером для своих товарищей, иметь ясную голову, отзывчивое сердце, хорошо знать и любить людей, понимать их думы и чаяния.

В годы гражданской войны И. С. Кутяков командовал стрелковой бригадой 25-й Чапаевской дивизии. После гибели Василия Ивановича Чапаева И.С. Кутяков был назначен вместо него командиром дивизии. За успешное командование частями в боях с белогвардейщиной он был награжден тремя орденами Красного Знамени и орденом Красного Знамени Хорезмской республики, а также почетным оружием. В 1937 году И. С. Кутяков был выдвинут заместителем командующего войсками Приволжского военного округа.

И. С. Кутяков, как а многие другие, был оклеветан и трагически погиб. Разве можно забыть тех, кто был поднят нашей ленинской партией из рабоче-крестьянских низов, обучен и воспитан в борьбе с внутренней и внешней контрреволюцией, тех, кто составлял драгоценную жемчужину военных кадров нашей Родины, нашей партии. Нет! Их забыть нельзя, как и нельзя забыть преступления тех, на чьей совести лежали эти ничем не оправданные кровавые репрессии, аресты и выселение членов семей «в места не столь отдаленные».

Как-то вечером ко мне в кабинет зашел комиссар корпуса Фомин. Он долго ходил вокруг да около, а потом сказал:

– Знаешь, завтра собирается актив коммунистов 4-й дивизии, 3-го и 6-го корпусов, будут тебя разбирать в партийном порядке.

Я спросил:

– Что же такое я натворил, что такой большой актив будет меня разбирать? А потом, как же меня будут разбирать, не предъявив мне заранее никаких обвинений, чтобы я мог подготовить соответствующее объяснение?

– Разбор будет производиться по материалам 4-й кавдивизии и 3-го корпуса, а я не в курсе поступивших заявлений, – сказал Фомин.

– Ну что же, посмотрим, в чем меня хотят обвинить, – ответил я Фомину.

На другой день действительно собрались человек 80 коммунистов и меня пригласили на собрание. Откровенно говоря, я немного волновался и мне было как-то не по себе, тем более что в то время очень легко пришивали ярлык «врага народа» любому честному коммунисту.

Собрание началось с чтения заявлений некоторых командиров и политработников 4, 24, 7-й дивизий. В заявлениях указывалось, что я многих командиров и политработников незаслуженно наказал, грубо ругал и не выдвигал на высшие должности, по мнению которых, умышленно замораживал опытные кадры, чем сознательно наносил вред нашим вооруженным силам. Короче говоря, дело вели к тому, чтобы признать, что в воспитании кадров я применял вражеские методы. После зачтения ряда заявлений начались прения. Как и полагалось, выступили в первую очередь те, кто подал заявления.

На мой вопрос, почему так поздно подано на меня заявление, так как прошло полтора-два года от событий, о которых упоминается в заявлениях, ответ был дан:

– Мы боялись Жукова, а теперь время другое, теперь нам открыли глаза арестами.

Второй вопрос: об отношении к Уборевичу, Сердичу, Вайнеру и другим «врагам народа». Спрашивается, почему Уборевич при проверке дивизии обедал лично у вас, товарищ Жуков, почему к вам всегда так хорошо относились враги народа Сердич, Вайнер и другие?

Затем выступил начальник политотдела 4-й кавдивизии С. П. Тихомиров. Все присутствовавшие коммунисты ждали от него принципиальной политической оценки деятельности командира-единоначальника, с которым он проработал несколько лет в дивизии. Но, к сожалению, его речь была ярким примером приспособленца. Он лавировал между обвинителями, а в результате получилась беспринципная попытка уйти от прямого ответа на вопросы: в чем прав и в чем не прав Жуков? Тихомиров уклонился от прямого ответа. Я сказал коммунистам, что ожидал от Тихомирова объективной оценки моей деятельности, но этого не получилось. Поэтому скажу, в чем я был не прав, а в чем прав, чтобы отвергнуть надуманные претензии ко мне.

Первый вопрос о грубости. В этом вопросе, должен сказать прямо, что у меня были срывы и я был не прав в том, что резко разговаривал с теми командирами и политработниками, которые здесь жаловались и обижались на меня. Я не хочу оправдываться в том, что в дивизии было много недочетов в работе личного состава, много проступков и чрезвычайных происшествий. Как коммунист, я прежде всего обязан был быть выдержаннее в обращении с подчиненными, больше помогать добрым словом и меньше проявлять нервозность. Добрый совет, хорошее слово сильнее всякой брани. Что касается обвинения в том, что у меня обедал Уборевич – враг народа, должен сказать, что у меня обедал командующий войсками округа Уборевич. Кто из нас знал, что он враг народа? Никто. Что касается хорошего отношения ко мне со стороны Сердича и Вайнера – могу сказать, что мы все должны бороться за то, чтобы были хорошие отношения между начальниками и подчиненными. Вы правы, критикуя мое плохое отношение к некоторым командирам, но не правы критиковать меня за хорошее отношение ко мне Сердича и Вайнера. За это, скорее, надо было бы похвалить, чем бросать двусмысленные намеки и бездоказательные обвинения.

Что касается замечания начальника политотдела 4-й кавдивизии Тихомирова о том, что я недооцениваю политработников, то должен сказать прямо: да, действительно, я не люблю и не ценю таких политработников, как, например, Тихомиров, который плохо помогал мне в работе в 4-й кавдивизии и всегда уходил от решения сложных вопросов, проявляя беспринципную мягкотелость, нетребовательность, даже в ущерб делу. Такие политработники хотят быть добрыми дядюшками за счет дела, но это не стиль работы большевика. Я уважаю таких политработников, которые помогают своим командирам успешно решать задачи боевой подготовки, умеют сами работать засучив рукава, неустанно проводя в жизнь указания партии и правительства, и, не стесняясь, говорят своему командиру, где он не прав, где допустил ошибку, чтобы командир учел в своей работе и не допускал бы промахов.

Организаторы этого собрания, видимо, рассчитывали на то, чтобы исключить меня из партии или, в крайнем случае, дать строгое партийное взыскание, но коммунисты не пошли на это.

После критических выступлений собрание приняло решение, которое явилось для меня серьезной помощью. В решении партактива было сказано: «Ограничиться обсуждением вопроса и принять к сведению объяснение товарища Жукова Г. К.»

Откровенно говоря, для меня выступление начальника политотдела 4-й кавалерийской дивизии С. П. Тихомирова было несколько неожиданным. Мы работали вместе около четырех лет. Жили в одном доме. Как начальник политотдела и мой заместитель по политчасти он меня, безусловно, не удовлетворял, но в частной жизни, как человек, он был хороший во всех отношениях и ко мне всегда относился с большим тактом и уважением. Он всегда подчеркивал, что как единоначальник я являюсь полноценным политическим руководителем и пользуюсь настоящим партийным авторитетом у командного состава, в том числе и у политработников.

Когда кончилось собрание партийной организации, я не утерпел и спросил Тихомирова:

– Сергей Петрович, вы сегодня обо мне говорили не то, что всегда, когда мы работали вместе в дивизии. Что соответствует истине – ваши прежние суждения обо мне или та характеристика, которая была дана вами сегодня?

Он ответил:

– Безусловно та, что всегда говорил. Но то, что сегодня сказал, – надо было сказать.

Я вспылил и ответил:

– Я очень жалею, что когда-то считал тебя принципиальным товарищем, а ты просто приспособленец.

С тех пор я перестал считать его своим товарищем. При встречах с ним отвечал только на служебные вопросы.

Прошло около 20 лет. Когда был уже министром обороны, я получил от Тихомирова три письма. В них он писал, что ему очень хочется встретиться со мной и поговорить по душам о совместной работе и много еще о чем. Я не ответил ни на одно его письмо, так как считал, что даже время не могло загладить ту несправедливость, которую он допустил по отношению ко мне.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.