Правда или вымысел?

Правда или вымысел?

Наконец у нас появилось несколько дней отдыха, и мы могли восстановить поврежденные машины. Однажды утром к нам неожиданно прибыла машина отдела радиовещания роты пропаганды.

Миссия этих людей состояла в том, чтобы записать, как проходили оборонительные бои 17 марта. Это должно было проходить как «оригинальная запись» с места события, выполненная на восковой фонограмме.

Мы рассказывали всевозможные истории до тех пор, пока инженер-электрик не провел провод из командирского танка в нашу комнату. Он связал рацию в танке с записывающим устройством рядом с нами. Когда система, наконец, заработала, мне пришлось влезть в танк, в то время как пропагандист занял место радиста. Начало драмы было подготовлено. Мне нужно было имитировать работу радиосвязи и отдавать приказы, как я делал это в ходе боя. Конечно, отдавались команды открывать огонь и тому подобные. Фон Шиллер сидел в комнате и играл роль моего напарника в качестве командира роты. В конце концов, он ведь был упомянут в ежедневном приказе по вермахту. В «репортаже с линии фронта» это должно было быть отражено.

Когда мне надоела эта отвратительная игра, мы сказали, что с нас достаточно. Запись тут же была воспроизведена, но не нашла одобрения у требовательных экспертов. Нам пришлось повторять все сначала.

В определенных местах пропагандист давал свое, подсказанное его фантазией описание событий. В реалистичной манере он обрисовал, как горят танки, как они ведут огонь, как в них попадают и какая вокруг царит обстановка разверзшегося ада.

Вторая запись, наконец, была встречена с одобрением. Потом некоторым из товарищей, у которых дома имелись граммофоны, было разрешено сделать запись в качестве звукового письма. Эти записи были отосланы домой к их семьям. Никто не узнавал свой собственный голос, когда запись проигрывали. Только по тексту можно было узнать, кто говорил.

В целом мы недолюбливали этих ребят-пропагандистов. Но при этом нельзя не признать, что среди них были потрясающие парни, которые ответственно относились к своей работе и к тому же были хорошими солдатами. Но исключение подтверждает правило. В общей массе они были странными типами, которые выглядели как солдаты в своей псевдоофицерской форме.

Этот гибрид не совсем солдата и не совсем гражданского был весьма неудачным. Кроме того, мы видели в пропагандистах любимчиков министерства пропаганды. Они рассматривали войну лишь как приятное разнообразие в жизни.

Им также делались всякого рода поблажки по сравнению с пехотинцами на фронте. Вот почему нам нравились исключения, как я уже отметил, особенно по этой причине. Некоторые, к сожалению, погибли, сражаясь за родину.

Через несколько дней мы услышали пропагандистский репортаж в обычной радиопередаче и были поражены тем, как удачно шум боя был подмонтирован в Берлине. Мы едва различали собственные голоса из-за грохота выстрелов и по этой причине покатывались со смеху. После этого мы никогда уже всерьез не воспринимали репортажи с фронта.

Когда наши гости удалились, я должен был подписать бумагу, удостоверяющую, что пропагандист, делавший репортаж, сидел в моем танке. Я предоставил это сделать командиру роты, ведь был его танк.

Мы никак не могли понять, отчего нам так повезло в том, что операция имела успех, пока не были допрошены пленные. В числе других офицеров наш передовой отряд взял в плен оперативного офицера штаба дивизии в «восточном мешке».

Танки дивизии «Великая Германия» настолько быстро достигли дивизионного командного пункта, расположенного у основания «мешка», что русский комдив не успел получить донесения о прорыве. Все позиции были разбиты во время артподготовки.

Удивленный оперативный офицер при нашем появлении был в одной рубашке, и ему пришлось быстро одеваться, прежде чем быть взятым в плен. Русский генерал, надо сказать, успел уехать в южном направлении.

Мы узнали от пленных, что в «мешке» была сосредоточена вся русская дивизия, снабженная большим количеством тяжелого вооружения. Русские не предполагали возможности такой катастрофы.

Остатки их танковой бригады, которая была сильно потрепана в предыдущих оборонительных боях, также все еще оставались в заболоченных лесах, где совсем не имели пространства для маневра. Они оказались в наших руках практически без боя.

Допрос русского капитана дал много ценной информации. Следует отметить, что он производил впечатление начальника более высокого ранга. Я обратил внимание, что русские вернулись к широким погонам, которые одно время были запрещены. Медалями также стали награждать, и их опять носили. Наш противник тоже пришел к заключению, что заслуги воина, который сумел показать свое боевое мастерство, мир может оценить по тому, какие он носит награды.

Судя по заявлениям русского капитана, наша атака была для них совершенно неожиданной. Они не готовились к фронтальному штурму с севера, полагая, что северный фронт у Лембиту хорошо укреплен.

Я также не хотел бы пережить испытание, которому мы подверглись бы, если бы застряли у железнодорожной насыпи, а десять противотанковых орудий русских были бы задействованы. Русские ожидали нашей атаки у основания «мешка» с востока и запада.

Это был кратчайший путь, и «западный мешок» уже был ликвидирован таким образом. Во избежание повторения такой беды позиции русских с обеих сторон основания «мешка» были заминированы хитроумными способами.

Даже деревья были соединены пересекающими путь проводами. Ни один пехотинец не мог бы пройти там, независимо от того, двигался ли он прямо, пригибаясь к земле, или полз. Но это минирование оказалось роковым для самих русских. После нашего прорыва они уже не могли вывести войска в одну из сторон.

Русские ругали своих комиссаров так же сильно, как мы своих нацистских политработников, которые стали доставлять нам все больше неприятностей на фронте. Однако обычно они болтались при штабах дивизий. Мы отмечали их присутствие, только когда время от времени во фронтовые части поступали циркуляры. Политика не играла абсолютно никакой роли для тех из нас, кто был на фронте.

Мне показалось бы идиотизмом, если бы я вдруг произнес «Хайль Гитлер!» перед своими подчиненными во время утреннего построения. В конце концов, здесь собрались самые разные люди, которые брошены в одно для всех сражение, по одной для всех причине, по одним и тем же жестоким законам. Тут были и нацисты, и противники режима, так же как и совершенно безразличные люди. Они объединились в боевом братстве. Было совершенно не важно, кто выполнял свои обязанности во имя фюрера, кто во имя страны, а кто из чувства долга.

Никого не интересовало, придерживаешься ли ты каких-либо политических взглядов или стоишь вне политики. Главным было то, что являешься хорошим товарищем и более или менее хорошим солдатом. Если так и было, то все шло как надо.

После всех пережитых трудностей мы наслаждались краткой передышкой в Силламяэ. Но что-то толкало меня вернуться назад, на место кровавых сражений. Мне хотелось еще раз взглянуть на него в более «мирной» атмосфере.

Поскольку мне не нужно было больше сосредотачиваться на противнике, я обратил внимание на то, какой неприглядной предстала местность, за которую велись такие жестокие и продолжительные бои в последние несколько недель. Когда я ехал в темноте обратно, у меня мурашки побежали по телу. Воздух все еще был наполнен зловонием, которое остается после сгоревших танков. Военная техника русских была разбросана повсюду вокруг этого места. На равнине я увидел сорванную башню русского танка. Мы подбили этот русский танк в начале сражения.

Башню взрывом сорвало с корпуса и подняло в воздух. Мы тогда пригнули головы — башня упала не слишком далеко от нас. Пушка вошла в болотистую почву почти до маски, в то время как башня выступала прямо, будто надетая на стержень. Почти все деревья в лесу к югу от железнодорожной насыпи были обуглены до черноты и разбиты выстрелами на куски. Они создавали впечатление нереальности, как будто все живое вымерло. Ни одного живого существа не было видно в этом мертвом лесу. Даже птицы улетели после того, как вся природа была попрана людьми.

Нам всегда было интересно, как русские умудряются так хорошо оборудовать позиции даже в самых трудных условиях. Артиллерийские орудия и минометы устанавливались на бревенчатых настилах и были полностью защищены балками от осколков. Ни один человек не мог глубоко зарыться в землю в этой болотистой местности.

Неглубокие русские бункеры, если можно так назвать их землянки, фактически защищали от огня тяжелого оружия, если только не будет прямого попадания. Мы имели возможность убедиться в том, что все русские, которые находились в своих временных убежищах, отделались испугом. Даже ходы сообщения между железнодорожным переездом и нашим бывшим восточным опорным пунктом были устроены образцово.

Это говорило мне о том, что можно было быстро окапываться, несмотря на мороз и болотистую местность. Наш полковой командир считал это невозможным.

Опорные пункты без тяжелого оружия и без контакта друг с другом неизбежно будут потеряны, если начнется массированная атака. Окопавшийся человек психологически противится тому, чтобы быть побежденным. Он находится в состоянии постоянной боязни, что может не успеть выбраться из своего окопа во время прорыва противника, потому что на открытом месте обречен.

Следовательно, он будет делать то же, что делали наши ребята, когда прорывались русские. То есть он будет стараться обезопасить себя во время артиллерийского огневого вала.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.