Мятеж в бункере

Мятеж в бункере

На тыловой базе на Балтийском побережье нам, наконец, довелось провести несколько дней для ремонта техники и отдыха личного состава. Отдых был просто необходим экипажам трех наших танков. Во время нескольких предыдущих операций они не знали передышки ни днем ни ночью. Несмотря на всю стойкость и желание идти в бой, возможности человека имеют пределы, поэтому нам было необходимо расслабиться. И это удалось. Особенно большое удовольствие я получал от возможности снова послушать по радио хорошую музыку. По этому поводу мы порой препирались с командиром — я любил более серьезную музыку, он же отдавал предпочтение современной легкой музыке.

В нашей зоне отдыха ко мне привязался четвероногий друг — немецкая овчарка Хассо. Фон Шиллер выменял его у военной полиции на бутылку шнапса. Пес стал бесполезным для полиции после того, как сломал себе зубы о кирпич. Хассо, исключительно хорошо выдрессированный, доставлял мне огромную радость. Он легко поднимался по лестницам, поразительно высоко прыгал и даже доставал из воды предметы, несмотря на сильное течение в Балтийском море. Он охранял небольшой лесной участок, пока не была дана директива об освобождении его от службы.

Хассо оказался единственной в своем роде собакой. Он, например, мог по команде бросить кусок мяса, даже если уже держал его в пасти. Он следовал за мной повсюду, клал голову на мои ноги, когда я спал ночью на диване. Если утром ему нужно было облегчиться, он лизал мою руку до тех пор, пока я не просыпался и не выходил с ним. И хотя он был «компанейской» собакой и у него уже было много хозяев, он особенно привязался ко мне, хотя и никогда не забывал того, чему его уже научили. Так что в течение всего времени отдыха у меня были разного рода развлечения. Но моя радость не оставалась неомраченной.

Командир несколько завидовал мне, потому что я отлично со всеми ладил, однако он не завидовал мне в той же мере во всех лишениях, которые сопровождали мои успехи. Он удивлялся нашей «охотничьей удаче», в то время как все еще не смог подбить ни одного танка. Тот факт, что мы, в отличие от него, постоянно в работе, должно быть, ускользал от его внимания. Если два «тигра» в нашей роте были боеспособны, я всегда находился в одном из них. В конце концов, как долго мы были вынуждены держаться в Лембиту, не выполняя никакой задачи, пока, наконец, не заслужили свой кров и еду? Фон Шиллер напомнил мне удачливого охотника, который полагал, что можно просто пойти в лес и подстрелить оленя, который его там дожидается.

Я ладил с ним, когда мы оставались наедине, потому что помнил о его недостатках. Все было нормально и когда я был на операции, а он с ротой на тыловой базе. Однако в Силламяэ часто ощущалась некоторая напряженность. У меня вошло в привычку часто общаться с подчиненными. Это не нравилось командиру. Он придерживался того мнения, что следовало соблюдать дистанцию. Слава богу, что я не считал это необходимым. Я не знал случая, чтобы кто-то относился ко мне «неподобающим образом», поэтому всегда был неким амортизатором между «косой и камнем».

Мне приходилось успокаивать фельдфебелей, когда они жаловались на командиров, а также постоянно убеждать командиров, что наш личный состав — великолепные ребята, на которых можно положиться. Вероятно, из-за ожесточенных боевых действий мои подчиненные были на взводе, и однажды «бомба» взорвалась, причем последствия этого оказались гораздо более серьезными, чем я ожидал.

И более того, именно русские дали толчок тому, что произошло. Они не позволяли нам воспользоваться заслуженным отдыхом даже на наших «резервных позициях» — постоянно вели огонь, и над нами в море летели снаряды их дальнобойной артиллерии, которая находилась к югу от Нарвы. На самом деле они хотели попасть по автомагистрали, но снаряды падали слишком далеко. Когда они пролетали над нашими головами, у нас было ощущение, что они несут с собой крышу. Подобного рода малоприятный огневой вал возникал над нами примерно раз в два часа. Мы слышали приглушенный звук издалека и могли с точностью до секунды вычислить, когда они пролетят над нами и в каком месте. Часовой должен был немедленно докладывать о начале массированного артобстрела. Существовал приказ о том, что все при обстреле должны бежать в подвал дома. Этот приказ был совершенно оправдан, что подтвердил случай, когда русский снаряд упал с недолетом. Унтер-офицер из ремонтного взвода и ротный писарь были убиты осколками, когда направлялись в убежище, но не успели вовремя. Следовательно, предосторожность была совершенно необходима.

Однако фельдфебелей, которые спали в другой комнате, по соседству с нами, коробило, что командир всегда первым прыгал в подвал через дыру в полу, хотя такой спешки и не требовалось. Кроме того, в соответствии с воинской традицией командир должен думать о личной безопасности в последнюю очередь. Ротный связист, фельдфебель Шотрофф, в других случаях спокойный, надежный человек и образцовый солдат, сорвался, оскорбил фон Шиллера. Дошло и чуть ли не до рукоприкладства. Фельдфебель был взят под стражу как бунтовщик.

Фон Шиллер настаивал, чтобы я немедленно пошел с ним в военный трибунал. Нам в любом случае нужно было идти на совещание к командиру танкового полка дивизии «Великая Германия» полковнику графу Штрахвицу. По дороге я призвал фон Шиллера не портить жизнь такому надежному солдату, как Шотрофф.

В конце концов я добился того, что он заколебался. Наверное, сообразил, что в трибунале придется говорить вещи, которые будут неприятны ему самому. Как бы то ни было, к моему огромному облегчению, он повернулся ко мне и сказал:

— Ладно, Отто, я все это обдумал. Ради тебя лично накажу Шотроффа за безобразное поведение. Посажу под арест, а потом возьму с собой на боевые действия.

Я молчал; с моих плеч свалилось огромное бремя. Фельдфебель Шотрофф был подвергнут самому суровому наказанию, которое ему мог определить ротный командир: ему было запрещено отлучаться из расположения роты. Затем ему предстояло выполнять обязанности радиста в танке командира во время нескольких следующих боев. Последнее наказание было вдвойне фальшивым психологически. Назначение во фронтовые подразделения не могло быть карой, а только долгом каждого из нас. Оно требовалось от всех нас, как само собой разумеющееся. Следует заметить, что Шотрофф часто просил разрешить ему участвовать хотя бы в нескольких атаках. Однако ему всегда отказывали, потому что его трудно было кем-либо заменить. Наконец, фон Шиллеру никогда бы не разрешили взять его в свой танк, что вскоре и подтвердилось.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.