БОЛЬШИЕ И МАЛЕНЬКИЕ ШАКАЛЫ

БОЛЬШИЕ И МАЛЕНЬКИЕ ШАКАЛЫ

Важным качеством нашей разведки было то, что она не преследовала агрессивных целей. Не было проведено ни одной акции, направленной на свержение какой-либо власти или режима. Основная ее цель сводилась к разоблачению шпионско-диверсионной деятельности, направленной против Венгрии.

Руководители нашей службы, проанализировав сложившуюся ситуацию, решили, что в отношении политической эмиграции вполне можно применить метод, который всегда давал хорошие результаты — разобщение эмигрантских кругов. Известно, что лучше иметь дело с двумя или даже несколькими грызущимися между собой группами эмигрантов, чем с одной объединенной. Руководствуясь этим, я и готовился к встрече с Белой Кираем на конференции «борцов за свободу» в Вене, задавшись целью подорвать доверие собравшихся к генералу, уменьшить число его сторонников, создав тем самым условия для сколачивания вокруг бывшего хортистского генерала Лайоша Дальноки нового союза «борцов за свободу».

В банкетный зал ресторана в Рихтергассе с видом героя важно вошел одетый в дорогой гражданский костюм Бела Кирай. Когда он увидел меня, ресницы его дрогнули. Он знал, что я отрицательно отношусь к нему, причиной чего было его поведение на конференции в Страсбурге, а также его безответственная деятельность в деле подготовки МОН.

Кирай не мог понять, зачем я сюда явился. На какое-то мгновение он сначала сник, но, увидев своих приверженцев, взял себя в руки.

В своей пространной речи он остановился на положении в «Союзе венгерских борцов за свободу» и национальной гвардии, подчеркнув при этом ту огромную роль, которую они играли в западном мире.

О самом себе он прямо не говорил, но из сказанного им всем и так стало ясно, что это именно он «шел по пути Кошута». В заключение Кирай во всеуслышание заявил, что его организация является полностью независимой организацией, а затем пригласил выступить желающих.

Когда же я первым попросил слова, он был буквально ошарашен этим. Затем по лицу его пробежала гримаса, но не дать мне слова он не мог.

— Господа! — начал я свою речь, заранее обдумав все детали. — Мы с вами только что выслушали выступление генерала Белы Кирая, председателя «Союза венгерских борцов за свободу». И вот теперь я, как представитель «Венгерского революционного совета» в Австрии, как вице-президент этого совета, хочу спросить его, разделяет ли он платформу «Революционного совета» или не разделяет?

— Я отклоняю этот вопрос! — выкрикнул Кирай.

— Однако не вы ли, господин генерал, лично уверяли в Нью-Йорке нашего генерального секретаря в том, что рассматриваете организацию «Союз венгерских борцов за свободу» как часть «Венгерского революционного совета»?! То же самое вы повторили и в Вене в присутствии Анны Кетли. Но одновременно с этим вы дали обещание Тибору Экхарду и «Венгерскому национальному комитету». Здесь же вы только что говорили о какой-то независимости. Так где же правда?

Высказав это, я подумал, что сейчас приверженцы Кирая разорвут меня на части. Мои сотрудники сгрудились вокруг меня, чтобы мы могли обороняться вместе, если в этом возникнет необходимость.

— Это провокация! — выкрикнул генерал, покраснев как рак. — Оставь этот зал! Немедленно покинь его!..

Бедный Бела Кирай! Он даже не предполагал, что это — всего лишь начало. Когда же атмосфера в зале настолько накалилась, что с минуты на минуту могла начаться драка, со своего места поднялся высокий широкоплечий мужчина, с явно военной выправкой. Это был Имре Ниради, бывший летчик, старший лейтенант.

— Я со своей стороны хочу задать вопрос господину генералу… На каком основании вы выступаете против того, чтобы авиация принимала участие в боях на стороне национальной гвардии? В наших руках находятся сто двадцать пять самолетов, экипажи которых готовы к боевым действиям. Почему вы не хотите этого?

— Это было бы глупо! — бросил Кирай, с трудом сдерживая себя. Он вовсе не рассчитывал ни на какие нападки. От него не ускользнуло, что даже его люди, услышав этот вопрос, невольно задумались.

А вопросы следовали один за другим. Слово взял художник-график Дьердь Сенник. Голос у него был таким, что в зале все мгновенно притихли.

— Господин генерал! Правда ли, что при правлении Хорти вы женились на дочери Гембаша? И правда ли, что сразу же после войны вы развелись с ней и вступили в коммунистическую партию? И уж не от Ракоши ли вы получили чин генерала? И соответствует ли истине слух о том, что вы, господин генерал, слонялись по улицам Вены, когда ваши сторонники ждали вас в ставке, находившейся в Надьковачском лесу?

Сам Дьердь Сенник после освобождения страны был осужден народным судом за рисунки, направленные против народа, так что никто из присутствующих в зале не мог теперь обвинить художника в том, что он является «коммунистическим агентом». И меньше всего сам Бела Кирай.

— Я никогда никого не бросал в беде, — побледнев, негромко проговорил Бела Кирай.

— Знаете ли вы меня, господин генерал? — спросил затем Геза Банкути. — Я был участником боев на площади Сены. В феврале от вашего имени в Будапешт прибыл Реннер. Сейчас я как перекати-поле мотаюсь по белу свету. Я писал вам, но вы не изволили ответить ни на одно мое письмо. Осмелитесь ли вы повторить, что вы никого никогда не оставляли в беде?

Присутствующий при этом Видович взял меня под руку.

— Этот скандал только повредит нашему общему делу, — негромко сказал он.

Я, разумеется, был согласен с ним, тем более что уже достиг цели, которую поставил перед собой…

Слух о происшедшем скандале быстро распространился среди эмигрантов. В значительной степени этому способствовало и то, что бывший хортистский генерал Лайош Вереш Дальноки как бы параллельно пытался создать свой «союз борцов за свободу». Таким образом, самодержавной власти Кирая и его сторонников конец пришел прежде, чем генерал успел полностью насладиться ею. Одновременно с этим я своей деятельностью как бы продемонстрировал свое «революционное и национальное» нутро. Это принудило даже самых преданных сторонников Белы Кирая не только не порывать со мной, но и охотно поддерживать связь, не лишая меня и других возможностей к действию. Об этом же свидетельствует и та открытка, которая была послана мне после этой стычки патером Вазулем Вегвари, духовным отцом и вдохновителем контрреволюционной группы, действовавшей на площади Сены. Вегвари приглашал меня встретиться с ним.

Мне удалось сохранить «дружеские» отношения, найти должное понимание и общий язык для обмена мнениями не только с Вегвари, но и со всей оравой редакторов «Немзетера», и я пользовался их уважением, что вплоть до моего возвращения на родину давало нам возможность иметь столь важный источник информации.

Приводя все эти примеры, я хотел показать, какую активную деятельность развернула наша разведывательная служба, характер которой прежде всего был оборонительным. С этой точки зрения считаю необходимым рассказать одну довольно интересную историю, которая имеет непосредственное отношение ко мне.

Если мне не изменяет память, летом 1956 года в Вену прибыли не как беженцы, а в качестве туристов, что тогда только входило в моду, два офицера-пожарника с одного завода. Вели они себя как перелетные птицы, рассматривая Австрию как место своей временной передышки, так как их обоих влекло «экономическое чудо» Западной Германии. Вскоре они тронулись в путь и оказались в одном из лагерей для перемещенных лиц, откуда, как известно, ведет довольно прямая и относительно быстрая дорога в шпионский центр ЦРУ, расположенный неподалеку от Мюнхена, где беженцев обычно допрашивают, а затем вербуют и подготавливают к шпионской деятельности.

С одним из этих людей, Иштваном Катаной, я встретился в Вене в первые часы контрреволюционного мятежа в Венгрии. Нарушив правила, диктуемые его новой «профессией», подгоняемый своего рода ностальгией, он пришел ко мне на квартиру поговорить. Он готовился к переброске в Венгрию в качестве агента в составе целой группы. Позже, в ноябре, он был арестован венгерскими властями.

А с его товарищем, словоохотливым Эрвином Римоци, мужчиной хрупким и нервным, случай свел меня летом 1957 года. Катана еще в октябре рассказал мне о случившемся с ними, так что когда я увидел Римоци в своем доме, то сразу же понял, что имею дело с новым агентом ЦРУ.

Я сам открыл ему входную дверь. От моего внимания не ускользнуло то, что он, прежде чем войти в квартиру, нервозно оглянулся и посмотрел, не преследует ли его кто-нибудь.

В комнате он осторожно присел на краешек кресла, готовый в момент опасности вскочить на ноги. Эта ситуация напомнила мне о Миклоше Немете, но Немет был профессионалом, умным, холодным, бесстрашным и осторожным, а Римоци дрожал от страха. Готовя кофе, я невольно подумал о том, что западные разведывательные органы, располагавшие толковыми специалистами, часто используют в качестве шпионов и диверсантов вот таких слабовольных людей с расшатанной нервной системой. В ходе разговора с Римоци мне удалось понять, почему так происходит. Из рассказанного им я понял, что своим положением он обязан отнюдь не слепому случаю, а тем связям, которые у него имелись на родине. Вот, собственно, почему он и был зачислен в школу диверсантов, несмотря на все его слабости. В конце концов хозяева Римоци ничем не рисковали, кроме его личной свободы, а может быть, и жизни.

Я сделал вид, что не замечаю ничего особенного в его состоянии.

— Мы же виделись сегодня утром, мой друг! С вами что-нибудь случилось?

Он немного помедлил, а затем простонал:

— Вы, господин Сабо, всегда были добры ко мне… Я попал в большую беду!

«Странно! — подумал я. — Не прошло и года, как уже второй по счету агент ЦРУ обращается ко мне за помощью». Я не знал, что именно беспокоило этого перепуганного человека, но догадывался, что это как-то связано с тем заданием, которое он получил.

— Вы, видимо, ждете от меня совета или помощи? — спросил я.

— Да, да, помощи! Именно так! Я же сказал, что попал в большую беду.

— Слушаю вас…

— Вы, господин Сабо, наверняка встречались осенью с Пиштой Катаной… Он говорил, что обязательно навестит вас…

Римоци замолчал, ожидая, видимо, что я ему отвечу, но я молчал, поскольку не решил пока, стоит ли мне признаваться в том, что я на самом деле встречался с его коллегой, арестованным через некоторое время в Венгрии. В целях безопасности я предпочел многозначительно промолчать.

Не дождавшись моего ответа, Римоци продолжал:

— Думаю, вы знаете о том, что нас обоих там, в ФРГ, завербовали. И подготовили соответствующим образом…

— Подготовили к чему? — сделал я удивленное лицо.

— К нелегальной переброске через границу. Научили обращаться с оружием, ориентироваться на местности и по карте, работать на рации, фотографировать. Я уже три раза побывал в Венгрии.

— Хорошие достижения, ничего не скажешь!

При этих словах его словно прорвало:

— Господин Сабо, если бы вы только знали, как я боялся! Когда я последний раз переходил через границу, меня увидели пограничники. Ни разу в жизни я не бегал с такой быстротой!

— Слава богу, вам удалось уйти!

— Однако во время бегства я потерял «минокс», а без него я никак не мог вернуться обратно. Когда все успокоилось, я тайком прокрался обратно, чтобы найти фотоаппарат… Я и сам толком не знаю, чего боялся больше: венгерских пограничников или того, что вернусь обратно с пустыми руками.

— Ну, и нашли вы его?

— Да, нашел. Мне ужасно повезло. После того как я передал снимки, меня похвалили. И помимо всего прочего выплатили пятьсот долларов. Но тогда же сказали, чтобы я еще раз сходил на ту сторону.

— Но теперь у вас есть опыт.

Он уставился на меня сверлящим взглядом, видимо не понимая того, как я воспринимаю его сообщение: цинично или шутливо.

Когда же я изобразил на лице сочувствие, он продолжал:

— Но на это у меня не осталось смелости. В вас, господин Сабо, когда-нибудь стреляли?

— Было дело.

— Я не мог решиться снова пуститься в путь. Тянул время. Заложил «минокс» и жил на полученные деньги.

— Это уже большая ошибка!

— Тем временем меня начали разыскивать и нашли… Я отговаривался тем, что болел, называл и другие причины, но это не помогло.

— Выходит, вам нужны деньги для того, чтобы выкупить фотоаппарат?

— Мало того! Я даже залоговую квитанцию и ту продал.

Я чуть было не взорвался: передо мной был не только изменник родины, но и мелкий авантюрист. Однако я сдержал себя, понимая, что этот трусливый тип может быть полезен мне.

— Кому продали?! — прикрикнул я на него.

— Сам не знаю! Я встретил этого человека случайно перед зданием ломбарда. Там мы обо всем и договорились… Что же теперь со мной будет?

Последние слова он произнес с таким отчаянием в голосе, что мне стало почти жаль его.

— И у вас не осталось никаких данных? — поинтересовался я.

— Случайно я записал номер залоговой квитанции.

— Давайте его сюда. У вас есть квартира?

— Я живу у одной женщины. Она служит в полиции, так что у нее меня искать не станут.

Как только Римоци ушел, я позвонил господину Тепли, с которым в последнее время у меня установились более тесные как дружеские, так и деловые связи. Мы продолжали выполнять обязательства, которые каждый из нас взял на себя ранее, а именно: я знакомил его с информацией, которая так или иначе все равно стала бы известной, а он, в свою очередь, сообщал мне новости, которыми венгерские эмигранты делились на допросах с австрийскими полицейскими.

— Друг Стефан, я бы хотел встретиться с вами. И притом срочно.

— Где?

— Мы давно не ходили под парусом.

Он сразу же понял, что я хочу поговорить с ним без свидетелей и электронных «ушей». Спустя каких-нибудь полчаса его яхта уже скользила по голубой воде Старого Дуная.

Договорились мы с ним быстро, а через три дня у меня в руках оказались «минокс» и залоговая квитанция.

Позвав к себе Римоци, я сказал ему:

— Знаете, дружище, через моих хороших друзей мне удалось выцарапать из ломбарда ваш фотоаппарат.

— Неужели?! — обрадованно воскликнул он.

— Подождите радоваться. За все это вам придется платить.

— В Венгрию я больше не пойду!

— Речь вовсе не об этом. В настоящее время ваш фотоаппарат находится в руках другой западной разведслужбы…

— Понятно…

— Более того, я бы хотел знать, в чем именно заключалось ваше задание. Чем интересуется у нас в стране ЦРУ?

Выхода у Римоци не было, к тому же угрызения совести его нисколько не мучили. Разумеется, он мне доверял, а потому собственной рукой изложил на бумаге все, что в тот период интересовало американскую секретную службу:

«1. Новый тип советского танка. За сам танк ЦРУ готово заплатить 50 тысяч долларов, а за схему и инструкцию к нему 5—6 тысяч долларов.

2. Похищение советского офицера или сержанта — 5—20 тысяч долларов.

3. Похищение советских документов — от 500 долларов и выше.

4. Автомат Стечкина — 5 тысяч долларов.

5. Противогаз с коробкой 500 — 5 тысяч долларов.

6. Образцы советского топлива, пороха, взрывчатых веществ, средств противоатомной защиты, инструментов — плата по особому тарифу.

7. Любые данные о советских и венгерских органах разведки и контрразведки, а также сведения об армии — о воинских казармах, армейских объектах и лагерях:

схемы расположения, пути подъезда, дороги, наблюдательные пункты;

расположение воинских складов с горючим и смазочными материалами и боеприпасами;

схемы складских помещений и канцелярий;

различные данные о солдатах и вольнонаемных служащих, магазинах;

данные о воинских частях (их организация, численность, именные списки). Данные об образе жизни отдельных офицеров и служащих, об их привычках;

все об артиллерии; все о системе боевой подготовки».

Один экземпляр этого списка я, разумеется, передал своему другу Тепли, а другой направил в Будапешт.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.