Исторический Горбачев

Исторический Горбачев

Наша жизнь в Истории – мгновение. Мы все живем быстротекущим настоящим, с горечью и любопытством оглядываясь во мглу прошлого, безуспешно пытаясь приподнять полог грядущего.

Сегодня Горбачев – наш современник. За всю советскую историю он, после Ленина, вызвал самые кардинальные и необратимые перемены в нашем отечестве. Сегодня многие, как и в середине восьмидесятых, видят в нем Избавителя, не меньше и тех, кто расценивает его лишь как Разрушителя, но множится число и равнодушных к этому выдающемуся историческому деятелю.

Горбачеву, чувствую, горько уходить с освещенной мировой политической сцены за кулисы. Это можно и нужно понять. Он еще живет «перестройкой», живет борьбой и тревогами, на что-то надеется. По крайней мере, если не на понимание современников, то на благодарность грядущих соотечественников. Одно можно сказать с полной определенностью: время его навсегда ушло. Даже если он попытается сыграть какую-то конкретную государственную роль. Но голос Горбачева будет долго слышен. Первый, к сожалению, последний президент СССР, хотя и не избирался народом, вошел в нетленную книгу мировой истории так же, как Лютер, Кромвель, Бисмарк, Керенский. Да, Керенский, выдающийся российский демократ, не оцененный и по сей день на родине. И сейчас не все понимают, что в известном смысле Горбачев помог, возможно, против своего желания, направить Россию по февральскому, прерванному, пути 1917 года. Как и Керенский, Горбачев ушел как будто побежденным. Именно «как будто». История лаврами победителей увенчивает своих лауреатов обычно много лет спустя. Ленин, которого так чтит Горбачев, казался победителем на все времена, но в его октябрьском триумфе Милюков, Мартов, Плеханов, Керенский и другие проницательные россияне увидели смутные очертания неизбежного исторического поражения. Сегодня мы знаем, что именно они оказались правы.

Горбачев как историческая личность не заслуживает обвинений и не нуждается в оправданиях. Он начал, не полностью осознавая, возвращение России к общечеловеческому пути. Но важно и ему (если он хочет, чтобы его силуэт на экране Истории не стал более расплывчатым) никого не обвинять и не оправдывать. Политический деятель такого масштаба не должен быть ни прокурором, ни адвокатом. Горбачев находится сегодня на великолепном пиршестве спокойных размышлений. Убежден, что, когда собственная жизнь дает богатую пищу для таких раздумий, это прекрасное, возвышенное состояние души. Горбачев имеет на это право. Ему не нужно сейчас кого-то перехитрить, «перекричать», убедить, обозначить партии еще один «решающий этап»…

Правда, такие люди всегда стоят перед большим соблазном лишний раз посмотреться в холодное зеркало Истории. Но истинный облик это зеркало отразит не сейчас, а много, много лет спустя.

Я не встречал нигде упоминаний о том, любит ли Горбачев поэзию. Но ему стоит полистать мятежного В.Ф. Ходасевича, умершего эмигрантом в Париже еще до начала Второй мировой войны. У него есть строки:

А под конец узнай, как чудно

Все вдруг по-новому понять,

Как упоительно и трудно

Привыкши к слову – замолчать.

Ибо теперь о Горбачеве будет «говорить» не сам он, а История.

Каким был Горбачев как руководитель, совместивший два высших поста в СССР: Генерального секретаря и Президента? Все написанное мной выше, надеюсь, помогает это понять, но тем не менее хотелось бы сделать еще несколько мазков на портрете седьмого «вождя».

Горбачев, проживший большую часть своей жизни незаметным провинциальным руководителем, оставался таким же и в составе политбюро. Лишь когда смертельно больной Черненко смог с помощью властвующих стариков в партийном синклите получить на несколько месяцев бразды правления, здесь многие сразу же посмотрели в сторону Горбачева. Было бы постыдным выдвигать следующего очередного старца после ожидавшейся всеми кончины Черненко. Почувствовал это, думаю, и сам Горбачев. Но он не форсировал события. Его козырем была относительная молодость: он мог быть уверен, что его время обязательно придет. А пока он просто ждал.

Поэтому странными выглядят утверждения тех, кто считает, что идеи «утробного процесса перестройки» были высказаны Горбачевым еще в докладе 10 декабря 1984 года на конференции «Совершенствование развитого социализма и идеологическая работа партии в свете решений июньского (1983 г.) Пленума ЦК КПСС». В книге бывшего члена политбюро и близкого соратника генсека В.А. Медведева утверждается, что доклад Горбачева – это «основной предперестроечный документ». Доклад, мол, «отличался явной новизной». В нем якобы «давалась реалистичная и максимально критичная для того периода оценка развития страны и в обобщенном политическом виде сформулирована задача ускорения социально-экономического ее развития…». Медведев утверждает, что «на общественность… конференция произвела большое и глубокое впечатление… Горбачев заявил о себе как о крупном политическом лидере, глубоко разбирающемся и в экономике, и в политической жизни, и в международных отношениях…»{1174}.

Мне довелось быть на этой конференции. И я был внимательным слушателем. Действительно, на Горбачева все смотрели с повышенным интересом, как на наиболее потенциально возможного преемника умирающего Черненко. Что же касается самого доклада, то с полной уверенностью скажу, что он был традиционно «цэковским», каких было прочитано множество и при Брежневе, и при Андропове. И дело не в цитировании пока еще живого генсека… Это было обязательным ритуалом.

Дело в том, что почти все идеи доклада являлись сугубо пропагандистскими, традиционно ленинскими, «заношенными». В докладе весь классический набор большевизма: «преимущества социализма» в виде «планового характера нашей экономики, приоритета социальных целей экономического развития», рассуждения о «рабочем классе, как ведущей силе общества, вплоть до полного преодоления классовых различий». Здесь и затертые мысли о «демократическом централизме», о том, как «организовать соревнование», о важности сохранения «социалистических принципов распределения», многостраничные сентенции, что «капитализм не имеет исторической перспективы», что нужна «большевистская неуспокоенность» и т. д. и т. п.{1175}.

Горбачев говорил то, что говорили тогда все мы, находясь в плену химер утопии. Ничего «утробного», «предперестроечного» в деятельности Горбачева не было накануне. Даже придя на высший пост и крупно сформулировав (впервые 8 апреля 1986 года в Тольятти) основные идеи перестройки, он продолжал придерживаться стиля и методов, складывавшихся десятилетиями. Ему тоже нужно было время, чтобы измениться. Начать меняться.

Став генсеком, он не довольствуется традиционными сферами курирования, а значительно расширяет область своего прямого влияния, дополнительно взяв на себя отделы ЦК: общий (как и Черненко), административный (армия, КГБ, МВД), по работе с заграничными кадрами и выездом за границу, Управление делами и т. д.{1176}.

Когда его звезда взошла уже высоко, Горбачев продолжал наставлять членов политбюро: «Важно подчеркивать, что перестройка носит социалистический характер и не имеет ничего общего с буржуазной либерализацией»{1177}. По сути, вся «революционность», о чем любил говорить Горбачев, не выходила за пределы существующего строя, который следовало лишь либерализовать, но, естественно, в социалистическом, а не буржуазном духе.

Как и любой руководитель, Горбачев порой высказывал довольно странные идеи. Например, почему-то долго считал, что Запад «боится перестройки». После своего триумфального выступления в ООН делился накануне нового, 1989 года с членами политбюро: в США, мол, говорят, что «судьба нынешнего руководства (советского. – Д.В.) на волоске… Если уж прямо говорить, толкуют, что Горбачев доживает свои дни. По самым оптимистическим прогнозам, мне дают год-полтора. Так, Владимир Александрович? (Обращается к председателю КГБ.)

Крючков: Говорят по-разному…

Горбачев: Раз пытаются такие прогнозы делать, значит, они боятся нашей перестройки…»{1178}.

Горбачев, много говоря о демократизации общества (и делая в этом отношении очень много), тем не менее проявлял особую слабость к спецслужбам. Пожалуй, председатель КГБ бывал у Горбачева (или разговаривал с ним по правительственной связи) чаще, чем кто-либо из других членов политбюро. Горбачев не пресек политический сыск, подслушивание телефонных разговоров, даже у всех членов политбюро (!), другие акции социалистического бесправия. Очень полагался на доклады, сообщения, информацию спецслужб, которые в известном смысле влияли, а иногда по-своему и «управляли» генеральным секретарем.

В ноябре 1988 года Горбачев поставил после заседания политбюро вопрос о новом обществе «Мемориал». Дело в том, что с началом перестройки, как естественная реакция на прошлые беззакония НКВД-ВКП(б), в стране стали создаваться общественные организации, ставящие своей целью восстановить историческую справедливость, определить число и имена безвинно репрессированных, назвать в полный голос виновников беззаконий. Советчики от спецслужб, естественно, рекомендовали генсеку потихоньку «погасить» это движение, свести его к сугубо местным, региональным, не политическим организациям.

Горбачев достаточно откровенно выразил свое отношение к такой форме десталинизации страны. «Этот «Мемориал», – заявил генсек, – рвется, видите, сильно. Последние его попытки свидетельствуют о попытке стать больше чем обществом…»

В ходе обсуждения он выступил еще несколько раз: «Мне хотелось бы увязать два вопроса: о захоронениях и «Мемориале», чтобы как-то его обесточить (какое точное слово нашел генсек! – Д.В.), чтобы придать ему действительно региональный характер, чтобы парторганы на местах все это дело взяли в свои руки… Видно, тут не в «Мемориале» дело. Это опять «крыша» для другого»{1179}.

На другой день, еще раз продумав ситуацию с «Мемориалом», Горбачев вернулся к вопросу. «Надо принять политическое решение, где дать политическую оценку процесса, решений, которые приняты «тройками», вне судебного разбирательства. Признать их как незаконные. И все, товарищи… Если так решим, то отобьем все эти «мемориалы»…»{1180}

Но «отбивали» не «мемориалы», а стремление людей восстановить историческую память и справедливость по отношению к жертвам большевистских репрессий. К этому времени удалось установить дополнительно 119 мест тайных захоронений жертв сталинских репрессий, где находились останки сотен тысяч людей. Предстояло уточнить имена погибших, соорудить памятники, выяснить судьбу их родственников. А в ЦК хотели «отбить» благороднейшее стремление людей вернуть память народу о своих безвинно погибших сыновьях и дочерях.

Вообще, генсек-президент любил заниматься делами «кагэбэшными». Главе государства это, видимо, действительно необходимо, ну а лидер коммунистической партии делал это всегда. Не важно, сколь значителен этот вопрос: о предложении директора Всемирного еврейского конгресса И. Зингера о «доверительном канале связи с премьер-министром Израиля Ш. Пересом» или о создании в СССР региональных специальных боевых подразделений КГБ (группа «А»); о доставке из Москвы валюты руководителям зарубежных компартий или о том, как перекрыть клапаны постоянного бегства из страны «развитого социализма» (с 1981 по 1985 год стали «невозвращенцами» 149 граждан только из советских загранучреждений).

В условиях «демократического централизма» первое лицо государства и партии сосредоточивал поступающие к нему важнейшие сведения, в том числе разведывательного и контрразведывательного характера. При Горбачеве часть самой важной информации по-прежнему оседала в «Особых папках», вскрывать которые можно было лишь с разрешения самого генерального секретаря.

Одно время на Западе существовали серьезные подозрения в том, что перестройка инспирирована советскими спецслужбами для спасения советской системы, идущей к неумолимому краху. Например, в статье «Тень КГБ в ореоле Горбачева» утверждается, что «можно пытаться истолковать перестройку как программу, в принципе, вдохновленную КГБ; ее духовные вожди – люди, которые были связаны с КГБ или находились в близких отношениях с Андроповым»{1181}.

Возможно, Горбачев с интересом, но и с негодованием прочел донесение о том, что был разоблачен агент ЦРУ Д.Ф. Поляков, дослужившийся в 1974 году в ГРУ до чина советского генерал-майора и нанесший СССР ущерб не меньший, чем «знаменитый» полковник 0. Пеньковский. Как могли 17 лет держать американского «шпиона» в советской разведке и не разоблачить его?

Горбачев весьма часто читал аналитические обзоры о реакции «капиталистического мира» на разрядку и на его личную роль в этом процессе.

Может быть, изучая подобную информацию, поставляемую генсеку спецслужбами, Горбачев и уверовал, что «они боятся нашей перестройки, а посему с помощью своих радиопередач на нашу страну хотят все взорвать…»{1182}.

Все это, разумеется, преувеличения. Перестройка никак не инспирирована, и Запад ее в основном приветствовал. Ведь это не просто давало СССР шанс цивилизовать отношения со всем миром, но и позволяло реально ослабить ядерную угрозу человечеству, в чем, бесспорно, заслуга Горбачева.

Горбачев как руководитель редко принимал самостоятельные крупные решения без одобрения политбюро. Он не хотел брать на себя единоличную ответственность, а «раскладывал» ее на всех. В связи с этим, в частности, «активность» политбюро не снизилась, к чему стремился еще Андропов и пытался осуществить Горбачев. Например, в конце 1985 года генсеку доложили, что политбюро по-прежнему принимает в среднем 4 тысячи постановлений в год (!), рассматривает 300 тысяч поступающих документов и 40 тысяч шифрованных телеграмм. Плюс к этому 600–700 тысяч писем советских граждан в ЦК, преимущественно с жалобами{1183}. Писать высокому начальству в надежде на помощь стало чертой «простого» советского человека.

При всей огромной личной роли и влиянии, повторяю, Горбачев все серьезные вопросы «пропускал» через политбюро. Например, однажды, прилетев из Праги в правительственный аэропорт «Внуково-2», где его, как всегда, встречал партийный синклит в полном составе, Горбачев тут же, в павильоне воздушного вокзала, провел заседание политбюро, где доложил о своей поездке в Женеву и встрече с Рейганом{1184}.

Горбачев широко практиковал обсуждение вопросов «за повесткой дня», многие из которых не протоколировались. Это была форма особо доверительного рассмотрения некоторых дел, предлагаемых генеральным секретарем для обсуждения.

Что же рассматривалось «за повесткой» или, как иногда говорили, «после повестки»? Самые разные вопросы. Иногда просто организационно-протокольные, порой слишком мелкие, чтобы ими «засорять» стенограммы партийной коллегии, случалось, наоборот, очень важные.

Вот, 19 февраля 1988 года, Горбачев задержал всех после заседания, чтобы вручить руководителю украинской республиканской партийной организации, члену политбюро В.В. Щербицкому орден Ленина. Горбачева не смущало, что партия, сама раздавая награды, полностью узурпировала государственные функции. Щербицкий, конечно, «горячо благодарил», предрекал успех перестройке «в широком масштабе и в солидном темпе». Примечательна одна фраза в его благодарственном слове: «Моментов, особенно беспокоящих в идеологическом плане, в республике пока что нет, я думаю, мы их не допустим»{1185}.

Так же, «после повестки», Горбачев предложил рассмотреть в апреле 1988 года вопрос: как относиться к религии в условиях перестройки. Говорил, по обыкновению, только генеральный секретарь.

«…Политбюро признало в принципе целесообразной мою встречу с Пименом и Синодом. Такой встречи, говорят, давно не было. Во время войны, в 43-м году, что-то подобное принималось.

Правда, Леонид Ильич (Брежнев. – Д.В.) во время протокольных мероприятий, на которых присутствовали и представители духовенства, в их сторону поднимал руку, а потом об этом говорил: «Хороший разговор был…»

Церковники будут ставить вопрос об открытии духовной семинарии в Тернопольской области (вспоминаю, что в свое время я приложил руку к закрытию духовной семинарии в Ставропольском крае)…

Расшаркиваться перед религией, заигрывать с ней не надо. Но надо обращаться с ней, как с реальностью… Не надо извинительную какую-то позицию занимать…»{1186}

Хорошо еще, что генсек не сделал традиционного акцента на «наступательной позиции» по отношению к религии. Уж он-то знал, как Ленин и его подручные учинили чудовищный погром Церкви на Руси. Были разрушены, разграблены и осквернены десятки тысяч храмов. Атеистическая чума привела к почти полному вымиранию не только Православной Церкви. Даже после некоторого ее оживления, к 1953 году в СССР осталось лишь 12 499 духовных служителей{1187}.

Конечно, какая уж тут «извинительная позиция»… Тем более некоторый опыт по подрезанию жил Церкви генсек, как сообщил он на политбюро, имел.

Рассматривали «после повестки» и другие вопросы, часто бесцеремонно вторгаясь в права человека.

«…Пришло сообщение о смерти Маленкова, – говорит генсек. – Нужно ли публиковать официальное сообщение?» Тут члены политбюро стали припоминать, где рука Маленкова усилила или инициировала репрессии. То, что решили «не публиковать», – внутреннее дело партии: умер один из бывших ее руководителей.

Но определять, где похоронить человека, хотя на Новокунцевском кладбище уже нашла вечное успокоение жена Маленкова, полностью смахивает на старые времена сталинщины. Правда, в этом случае все же «разрешили» похоронить соратника Сталина рядом с женой{1188}.

«За повестку» дня пробивалось множество и других вопросов. В марте 1986 года Горбачев сказал членам политбюро: «Поступила тревожная телеграмма из Адена. Там хотят расстрелять 50 человек. Думаю, что нам нужно сделать обращение, указав, что главное сейчас там – это сплочение».

Но А.И. Мухаммед, лидер просоветской Йеменской социалистической партии, все же «расстрелял» почти все свое политбюро, предварительно покинув зал заседаний. Его спецслужба ворвалась в помещение и «убрала» неугодных прямо за столом. Однако армия не поддержала Мухаммеда, который бежал в Северный Йемен, а затем в Эфиопию. Но в Адене несколько дней шла страшная бойня сторонников и противников бывшего партийного вождя. Через некоторое время в Южный Йемен был отправлен с миссией «умиротворения» главком сухопутных войск генерал армии Ивановский, с которым довелось полететь и мне. Следы междоусобицы «социалистов» были страшными. Почти треть офицеров, погибших в кровавой схватке за власть, были выпускниками советских академий и училищ. И опять при встречах с новым высшим руководством НДРЙ, генеральным секретарем ИСП Аль Бейдом, генералами звучал старый мотив: «просим помощи». Экономической, технической, советниками, приемом в советские вузы.

Тот вопрос был «за повесткой дня», а требовал от Горбачева новых решений о новой помощи…

Порой «после повестки» рассматривали вопросы, которые спустя годы, как исторический фонарь, высвечивают процесс медленного освобождения людей (и особенно советских руководителей) от догматов большевизма, ленинских предрассудков, классовых постулатов.

После одного из июньских заседаний политбюро в 1989 году генсек попросил остаться его членов. Приведу фрагменты обсуждения.

«Горбачев: Теперь вопрос о публикации произведений Солженицына.

Медведев: «Архипелаг ГУЛАГ» – это 13 печатных листов… Читать его трудно и нудно…

Рыжков:…Начиная с времен Ленина. Это будет бомба…

Горбачев:…Прохлопали, когда во время его работы над «Иваном Денисовичем» допустили его до архивов…

Чебриков: Нет, в архивы его не пускали.

Медведев: Он получил около трехсот воспоминаний разных лиц…

Горбачев: Дело не в Сталине, а в утверждении, что он верный ученик Ленина. Продолжил его дело. Причем это он делает со ссылками на телефонограммы, письма Ленина.

Лигачев: Как же мы можем разрешить такое писать о Ленине?

Горбачев: Итак, перед нами «Архипелаг ГУЛАГ». Думаю, нашим безоговорочным другом и перестройщиком он вряд ли когда-нибудь будет.

Шахназаров: Надо пойти на публикацию.

Горбачев: Владимир Александрович (Крючков), дай почитать его тем товарищам, кто не читал…

Шеварднадзе: Я за то, чтобы публиковать.

Горбачев: Получается, что у Ленина – чем хуже, тем лучше. Пусть страдают народы, гибнут в окопах… для человека только стремление к власти… Намек на связь с Арманд… Презрение к русскому народу…

Яковлев: Надо публиковать. Все за опубликование: Союз писателей, журналы…

Горбачев: Тогда что же, только мы с вами остаемся? Придется и мне это прочитать…»{1189}

Вот такими мы были. Генсек, не читая произведения, тем не менее серьезно настроен против него и последним соглашается на публикацию…

Автор данной книги тоже грешен. Дважды в своих старых работах занимал позицию осуждения Солженицына, основанную лишь на вере в «правоту ЦК». Уже много раз выражал свое покаяние, понимая, что все мы, от генсека до рядового коммуниста, были жертвами большевистской непримиримости к любому явлению, которое противоречило советской религии ленинизма.

Горбачев как руководитель унаследовал, да и не мог не унаследовать стиль и методы управления своих предшественников. Но нужно отдать должное, что именно по его инициативе общество теперь хоть как-то информировалось: люди узнали, чем занимается Центральный Комитет партии: было возобновлено издание старого информационного журнала «Известия ЦК КПСС»; вошли в практику выступления членов партийной коллегии перед общественностью, журналистами. Стиль генсека, а затем и президента стал более открытым и демократичным, хотя «купюры», умолчания, односторонняя трактовка тех или иных событий до самого августа 1991 года широко практиковались.

Нужно сказать, что Горбачев, являясь человеком не столько «воли», сколько «ума», мог в отдельных ситуациях проявлять и твердость. Но лишь тогда, когда генсек был абсолютно уверен в самой широкой поддержке общественности.

Когда отчаянно смелый Руст из ФРГ посадил свой самолетик у Московского Кремля, предварительно облетев его дважды, Горбачев был потрясен. Он, и это возвышает руководителя, воспринял общенациональный позор как свой личный.

Заседание политбюро проходило бурно. Говорили все. Военные, а были приглашены министр обороны (кандидат в члены политбюро), некоторые его заместители, выслушали в свой адрес много такого, словно они проиграли войну.

Генсек был ядовит, зло насмешлив. Вот фрагмент из стенограммы.

«Горбачев: Это длилось в течение двух с половиной часов, во время которых самолет-нарушитель находился в зоне 6-й армии. (Обращаясь к генералу армии Лушеву.) Вам об этом доложили?

Лушев: Нет. Я об этом узнал после посадки самолета в Москве.

Горбачев: Узнали от ГАИ?»

После двухчасового эмоционального обсуждения Горбачев подвел итог: «…Произошло событие, которое по своим политическим последствиям превосходит все, что было в прошлом… Речь идет об утере веры народа в нашу армию, в то, ради чего он пошел на многие жертвы. И это надолго. Нанесен также удар по политическому руководству страны, его авторитету» (думаю, это особенно бесило Горбачева: как теперь ему «показываться» за рубежом?).

Горбачев объявил перерыв.

После тридцатиминутного совещания в узком кругу генсек сразу же огласил пункты решения политбюро:

1. Принять заявление т. Соколова об уходе на пенсию.

2. Утвердить министром обороны т. Язова.

3. Тов. Колдунова с поста главнокомандующего войсками ПВО освободить.

Члены политбюро хором: «согласны»{1190}.

Горбачев мог быть твердым. В данном случае он хорошо знал: его решительность получит всенародную поддержку.

Вместе с тем в других ситуациях, как, например, после трагедии в Тбилиси 8 апреля 1989 года, кровавой ночи в Вильнюсе с 12 на 13 января 1991 года, роль Горбачева оказалась для истории «невнятной», какой-то «закамуфлированной», двусмысленной. Да, он делал миротворческие заявления, например, 10 января, обратившись к Верховному Совету Литовской ССР с требованием незамедлительно восстановить в республике в полном объеме действие Конституции СССР и Конституции Литовской ССР, отменить ранее принятые «антиконституционные акты». Но гибель 14 человек в Вильнюсе до предела накалила обстановку. Горбачев, говоря о случившемся, «признался», что о кровавой ночи «узнал лишь утром», после происшедшего…

Удивительным образом в драматических и трагических случаях президент оказывается в стороне, находясь в «неведении». Думаю, это не от одного «характера», но и от «ума».

Руководство партией и страной седьмой «вождь» осуществлял не только через ЦК и правительство, но и, как назвал свою книгу его близкий соратник В.А. Медведев, с помощью «команды Горбачева». Это его помощники, советники, референты, единомышленники и функционеры более высокого уровня из политбюро.

Заметную роль в окружении генсека и президента играли А.Н. Яковлев, справедливо названный за рубежом «интеллектуальным мозгом» перестройки, помощники И.Т. Фролов, Г.Х. Шахназаров, А.С. Черняев, В.И. Болдин, как и ряд других известных стране людей. В целом «команда» Горбачева, к которой можно причислить и ГА. Арбатова, Е.М. Примакова, О.Т. Боголюбова, Т.И. Заславскую, С.Ф. Ахромеева, С.А. Ситаряна, А.Е. Бовина, A.M. Александрова, А.И. Лукьянова и некоторых других, активно помогала генсеку и президенту. Почти со всеми я был лично знаком и должен сказать: интеллектуальный уровень помощников и советников Горбачева являлся весьма высоким. Поэтому прав был генсек, заявив однажды на заседании политбюро (сославшись при этом на общественное мнение Запада), что «в советском руководстве у Горбачева создана команда, которой в Советском Союзе еще не было»{1191}.

Правда, сразу же возникает один (а может, и не один…) коварный вопрос: если команда была столь профессиональна, сильна, хорошо «сколочена», то почему Горбачев не смог добиться поставленных им главных целей? Почему некоторые из его команды бесцеремонно предали лидера? На эти вопросы лучше всего мог бы ответить сам Горбачев…

Работа «команды» была напряженной, о чем активно и дружно писали очень близкие люди из его окружения: В.А. Медведев, Г.Х. Шахназаров, А.С. Черняев, А.С. Грачев, В.И. Болдин. В их книгах о Горбачеве много говорится о «команде», ее деятельности, но весьма мало о причинах горбачевских неудач. Похоже, по их мнению, почти все неудачи находятся где-то за пределами досягаемости генсека и президента. Конечно, все эти авторы ругают Ельцина-«разрушителя», и никому из членов «команды», кроме Болдина и Лукьянова (ну эти-то просто предали «хозяина»), не удалось избежать откровенной апологии Горбачева.

Помощь седьмому «вождю» от советников была разной. Я обратил внимание на активность Г.А. Арбатова, который написал Горбачеву множество обстоятельных записок. Впрочем, он немало писал и более «ранним» генсекам. Содержание писем весьма конструктивно. От простых советов (вроде: делайте ваши выступления короткими, прерывайте всех, кто начнет вас хвалить; знайте, Лигачев – угроза реальная) до буквально установок: ваш главный приоритет на внешней арене – укрепление социалистического содружества (пока оно еще было. – Д.В.); не мешкая, уберите тактическое ядерное оружие из Закавказья; после XXVIII съезда откажитесь от поста генсека и т. д.

Что касается последнего совета. Горбачев сделал довольно вялую попытку в апреле 1991 года освободиться от поста генсека. Возможно, этот демарш был предпринят в уверенности, что его обязательно отклонят.

Конечно, при сильном желании Горбачев мог бы оставить пост партийного «вождя», что освободило бы реформатора от многих организационных и идеологических пут. Но сыграл ли в этой слабой попытке какую-нибудь роль совет Г.А. Арбатова, может знать только сам бывший последний генсек.

Многие советы Арбатова были действительно дельные, но, сопоставив их с практическими делами Горбачева, я увидел: они, как правило, так и остались советами.

Работал генсек напряженно, хотя в субботу и воскресенье обычно старался быть на даче. «Редкие часы отдыха, – рассказывал Горбачев, – стараюсь использовать в полной мере. Мои интересы самые разнообразные: чтение художественной литературы, театр, музыка, кино. Любимый вид отдыха – ходьба по лесным тропам…»{1192}

Рабочие дни, как правило, весьма насыщенны. Наугад откроем «Дневник дежурных секретарей» за 1990 год.

«28 февраля, среда (1990 год)

9.30 работал в ЦК. Принял Болдина.

с 10.30 до 11.50 работал в кабинете с А.Н. Яковлевым, Г.Х. Шахназаровым, стенографисткой Волиной Н.Г.

в 12.00 принял первого секретаря Магнитогорского ГК КПСС Рябкова В.М.

с 15.15 до 16.00 состоялся телефонный разговор с президентом США Дж. Бушем.

с 16.05 до 16.50 принимал министра из Марокко вместе с В.А. Крючковым.

В 17.30 принял Чазова.

В течение дня принял А.Н. Яковлева, Ю.Д. Маслюкова, В.И. Болдина, А.П. Лущикова, Е.Х. Масалиева.

Поговорил по телефону с Э.А. Шеварднадзе, Е.М. Примаковым, Е.М. Махкамовым (Душанбе).

В 21.10 – уехал на дачу».

Обычный день генсека и президента. Без внешнего драматизма. Хотя дела в государстве шли все хуже и в воздухе витала «идея», что без «железной руки» положение не исправить. Но для Горбачева сама мысль – «спасать» демократию с помощью насилия – была невыносима. Думаю, что когда историки где-нибудь в середине XXI века будут в спокойной обстановке просматривать пожелтевшие листы документов «горбачевских лет», то эту способность и курс – идти к демократии без насилия – поставят на первое место. Правда, кто-то из особо дотошных, перебирая клавиатуру электронной исторической памяти, заметит: а как быть тогда с Тбилиси, Баку, Вильнюсом? Почему в зародыше не был погашен очаг многолетней войны в Карабахе?

Трудно сказать, что сегодня думает М.С. Горбачев о тех событиях. Например, об использовании войск в Алма-Ате, Баку для «наведения порядка» он говорит как о вынужденном акте. Что касается трагедий в Тбилиси и Вильнюсе, то здесь он, вроде бы, «был не в курсе». Это, мол, инициатива КГБ и Министерства обороны.

Читая 9 апреля 1989 года шифровку из Тбилиси, направленную в ЦК секретарем Компартии Грузии Д.И. Патиашвили, Горбачев мог убедиться: переход тоталитарной страны к свободе и демократии оказался неизмеримо сложнее, чем можно было представить. Патиашвили сообщал:

«…Лидеры так называемого «национально-освободительного движения» начали оглашать планы захвата МВД республики и Закавказского военного округа… Участников митинга около 8 тысяч человек… По мере оттеснения первых рядов митингующих при яростном сопротивлении экстремистов, применявших палки и камни, толпа стала неуправляемой… В результате образовавшейся давки погибло 16 человек (13 молодых женщин и 3 мужчины), более 100 получили ранения… В настоящее время площадь у Дома правительства освобождена от митингующих и взята войсками под охрану. Принимаются необходимые меры по задержанию и аресту зачинщиков беспорядков…»{1193}

Горбачев мог убедиться, что перестройка упустила межнациональные проблемы, где применение силы малоэффективно и опасно для всего дела демократизации. Старая «дружба народов» в условиях унитарного фактически государства быстро показала в атмосфере перестройки свою недостаточность. Реформатор учел это с большим запозданием. В будущем, XXI веке многое станет яснее в наших делах, чем представляется сегодня. А главное, надеюсь, аналитики не будут превращать историю в политику… Ведь можем же мы сегодня спокойно говорить о Пунических войнах[28] Карле Птицелове, Иване Грозном и Иване Болотникове… Время способно отсекать страсти от истины, а борение воль заменять и превращать в бесстрастный алгоритм исторической информации.

Мы – современники Горбачева. Более того, я лично знаком с этой исторической личностью. И мне сегодня не просто, накладывая один штрих за другим на портрет седьмого «вождя» советской истории, говорить не только о бесспорных его «добродетелях», но и о явных (и скрытых) ошибках, а может быть, и «пороках».

Жанр портрета требует высветить Горбачева и с чисто человеческой, нравственной стороны.

Все мы – дети своего времени. За семь десятилетий сформировался особый тип человека: верующий не в Бога, а в земного вождя; непримиримый и подозрительный, пытающийся не конструктивными делами своими изменить ситуацию, а поисками виновных; часто разучившийся истово работать; утративший былую российскую предприимчивость; готовый вновь все отбирать и делить, завидующий богатому, но по-прежнему сохранивший высокую умственную потенцию и патриотизм. Человек этого типа справедливо верит, что крушение СССР вовсе не было обязательным, однако часто при этом следствие принимает за причины крушения великого государства.

Думаю, пройдет не меньше 10–15 лет, пока он, российский человек, вернет лучшие качества своих дооктябрьских предшественников. Но это обязательно произойдет, ибо ум, доброта, радушие и благородство россиянина остались. Придет время, и этот человек будет изумляться, как мог он позволить захватить на 70 лет власть вначале кучке авантюристов, а затем бездушной касте; как он победил фашизм при таких столь преступных ошибках руководства; как мог создать по всей стране 70 тысяч памятников октябрьскому идолу; как разрешил сформировать новое поколение крепостных; как смог принять диктатуру, бюрократию и догматизм за признаки «светлого будущего»…

Историкам, мыслителям XXI века хватит работы, реставрируя в сознании навсегда ушедшее прошлое.

Горбачев, как и все мы, был частью этого «коллективного портрета». Бесспорно, в своей жизни он смог проявить выдающиеся качества: масштабность и отвагу мышления, тактическую изворотливость, умение убеждать людей, искать спасительные шансы в самых проигрышных ситуациях. Думаю, что Горбачев не раз в ходе перестройки, особенно в ее первой половине, смог испытать восторг в своей душе: состояние, отражающее гармонию цели и свершений.

В конце же своего короткого, но тяжелейшего перестроечного пути он не раз вроде порывался уйти с высшего партийного поста. Когда в декабре 1989 года в Москве открылся один из многочисленных при Горбачеве пленумов ЦК, то обсуждали текущие вопросы: о Втором съезде народных депутатов СССР и другие связанные с ним проблемы. Выступавших было много. Но Горбачева больше всего задела речь первого секретаря Кемеровского обкома КПСС А.Т. Мельникова. Оратор выступил с рельефно ортодоксальных позиций в защиту Ленина, он ратовал за введение в политбюро и ЦК, по ленинской методологии, коммунистов-рабочих. Критиковал Б.Н. Ельцина, Ю.Н. Афанасьева, Т.Х. Гдляна, Н.В. Иванова «за провокационные выступления». Рикошетом досталось и генеральному секретарю. Горбачев не выдержал и своим взволнованным южнорусским говорком предложил переизбрать политбюро и избрать нового генерального секретаря{1194}.

Обидевшегося генсека успокоили и вопрос об отставке рассматривать не стали.

Еще раз Михаил Сергеевич поставил вопрос о своем уходе с поста генсека 25 апреля 1991 года на заседании политбюро. Вел его заместитель генсека В.А. Ивашко. «Распухнувшее» после съезда политбюро (более 20 человек!) фактически не стало обсуждать заявление об отставке, а вынесло решение:

«Исходя из высших интересов страны, народа, партии снять с рассмотрения выдвинутое Михаилом Сергеевичем Горбачевым предложение о его отставке с поста Генерального секретаря ЦК КПСС»{1195}.

Горбачеву не удалось вовремя спрыгнуть с палубы полузатопленного партийного корабля, а пришлось испить всю горькую чашу распада и разрушения ленинского монолита. Кто бы мог подумать еще 5-10 лет назад, что такое вообще возможно! Корабль действительно был «полузатоплен». На состоявшихся в марте 1990 года выборах (первых свободных) в высший орган государственной власти РСФСР почти половину первых и вторых секретарей обкомов и крайкомов КПСС не избрали! Это было невиданно! Но именно факт выборов свидетельствовал о стремительном падении веса и влияния компартии в обществе.

О нравственном здоровье человека говорит, прежде всего, его семья. Мать, Мария Пантелеевна, и ее умерший муж всегда испытывали глубокие чувства любви к детям. О жене, Раисе Максимовне, знает весь мир. Не комментируя то многое и разное, что говорилось у нас о супруге Горбачева, можно не сомневаться во взаимных глубоких чувствах. А это – главное для прочного морального здоровья семьи, всех ее членов. Дочь Горбачевых Ирина и ее муж Анатолий, внучки Ксения и Анастасия – квартет «детей» семейства, долгое время находившегося подле эпицентра общественного внимания. Это непросто.

В этом свете весьма неудобно читать «откровения» бывшего помощника Горбачева В.И. Болдина в его книге с претенциозным названием «Десять лет, которые потрясли мир». Есть что-то непристойное и неприятное, когда человек, бывший рядом с Горбачевым и молчавший целое десятилетие, вдруг столь озлобленно и подробно говорит о семейной жизни генсека и президента. Даже если что-то и правда из того, о чем поведал людям Болдин, это неприятно читать, ибо написаны слова ненавистью. Еще Гёте однажды заметил, что ненависть «всегда пристрастна». Но горько вдвойне, если эти чувства вызваны политическими пристрастиями.

Замечу, что я не был лично знаком с В.И. Болдиным и лишь один раз с ним встречался. Но этот мимолетный контакт оставил осадок недоумения.

В 1988 году меня за «еретические высказывания» сняли с должности заместителя начальника Главпура и отправили руководить Институтом военной истории. К этому времени состоялось решение политбюро о подготовке и издании 10-томного труда о Великой Отечественной войне. Мне и пришлось этим непосредственно заниматься. Вскоре выяснилось, что документы всех архивов (ЦК, Министерства обороны, других ведомств) для нас совершенно недоступны. Стучался везде. Не помогло. Написал личное письмо на имя Горбачева. Неожиданно недели через две после этого я был вызван в ЦК В.И. Болдиным. Выслушал. Сухо обещал (к слову, так ни одного документа из цэковского архива институт тогда и не получил). Но назавтра утром после встречи с Болдиным в ЦК меня вызвал к себе начальник Главпура и устроил разнос: «Как вы смели без моего ведома обращаться к генсеку? Какое своевольство!» и т. д. Я понял, что Болдин, пообещав (и не выполнив) откликнуться на просьбу историков, тут же после беседы со мной позвонил начальнику Главпура…

Деталь мелкая, но характерная.

За исключением Болдина и Лукьянова, все помощники и советники дают Горбачеву очень позитивную, часто восторженную, нравственную характеристику. Особенно высоко оценивает Горбачева А.С. Черняев, весьма наблюдательный, но довольно безапелляционный автор. Его эпитеты очень выразительны, когда он описывает Горбачева: «необычайное мужество и самообладание», «интеллектуальная энергия», «уникальный характер его подвига», «человек цельный, физически и душевно на редкость здоровый», «феноменально целеустремленный и поэтому эгоцентричный», «доступен для понимания всякого в жизни», «снисходителен к людям», «обостренное чувство долга» и т. д.

Продолжать перечислять эпитеты можно было бы долго. Добавлю лишь утверждение Черняева: Горбачев «один сдвинул глыбу» перестройки{1196}.

Со многими оценками помощника генсека можно согласиться, сделав, однако, некоторую поправку через «коэффициент апологетичности», отражающий преданность человека своему патрону.

А вот как описывает Горбачева его друг со студенческих лет А.И. Лукьянов. «Феномен авторитета» Горбачева, считает Лукьянов, понятен. Политика уступок и компромиссов, приведшая к «разрушению содружества Варшавского Договора», очень устраивала Запад. Что касается личностных черт, то его бывший друг отметил: «Пагубное стремление решить все, даже принципиальные вопросы, путем компромисса, импровизации и шараханья под воздействием обстановки и собственных советников стало каким-то проклятием, висевшим над этим человеком… Беспечная вера, что все «как-нибудь образуется», и постоянное отставание от событий. Уверенность, что каждое президентское слово должно действовать само собой, и неумение выслушивать мнение других. Удивительное нежелание защищать кого-либо из своей «команды» и стремление быстро избавляться от того, кто, сделав свое дело, перестает быть ему нужным»{1197}.

Бывший личный друг Горбачева Анатолий Иванович в оценке бывшего генсека и президента категоричен. На вопрос, какова роль Горбачева в истории России, отвечает однозначно:

– Это роль Герострата… Горбачев предал свою партию…{1198}

Каждый волен иметь свое суждение. Но думаю, что оценка «друга» совершенно ошибочна. И это подтвердит история.

Перекликаются со сказанным А.И. Лукьяновым замечания A.M. Александрова-Агентова, который был поначалу помощником Горбачева. Затем, по решению генсека, его заменил Черняев.

Александров рассказывал: «…внешняя открытость и благожелательная справедливость – это, скорее, привычная маска, за которой – холодный расчет… К сожалению, Горбачеву присущ очень серьезный для большого руководителя недостаток: он совершенно не умеет слушать, вернее, слышать своего собеседника, а целиком увлечен тем, что говорит сам. От Горбачева я ушел на пенсию потому, что он не имел потребности советоваться…»{1199}

Как видим, самые близкие люди из окружения Горбачева дают ему диаметрально противоположные нравственные оценки. Что же следует из этого? Может быть, истина, как часто это бывает, лежит посередине? Думаю, что нет.

Дело в том, что моральное «зрение» в том и другом случае искажено конкретной политической позицией человека, оценивавшего Горбачева. Вопрос этот сложен. Политика и мораль, если обратиться к истории, редко были союзниками. Нравственности чаще приходилось играть роль бесправной служанки.

Ознакомившись с тысячами документов, огромной литературой о Горбачеве, размышлениями людей, близко знавших этого исторического деятеля, могу сделать убедительный вывод: Горбачев – незаурядная личность, носитель многих высоких качеств. Черняев в своих панегириках не очень далеко ушел от истины. Но все дело в том, что в каждом конкретном случае конфликта, драмы, выбора моральное качество политика, крупного государственного деятеля может заметно трансформироваться или даже деформироваться. Политика, к сожалению, чаще диктует свои императивы морали, а не наоборот. И Ленин, все генсеки, не исключая седьмого «вождя», были насквозь «политическими» личностями.

Приведу один характерный, хотя и пространный, эпизод из жизни Горбачева, где ему пришлось делать выбор между конкретными политическими предубеждениями и моральной порядочностью.

Многие годы советско-польские отношения омрачали невыясненные до конца факты, обстоятельства войны 1920 года, роспуск Компартии Польши в 1938 году, события 1939 года, связанные с заключением между СССР и Германией ряда секретных соглашений, дело о расстрелянных в Катыни польских офицерах, подробности Варшавского восстания 1944 года и т. д.

У советского руководства никогда не хватало мужества честно разобраться во всех этих вопросах. Например, в записке В.А. Медведева (секретаря ЦК КПСС, отвечавшего за отношения с социалистическими странами) на имя Горбачева М.С. 13 марта 1987 года и в приложенном к ней «материале» предлагалось: в отношении войны 1920 года опубликовать «две-три статьи о целях буржуазно-помещичьей Польши в этой войне, позиций отдельных политических, государственных и военных деятелей Советской России». О роспуске Компартии Польши – приходится признать факт (куда деваться!), но сказать, что «в конце 50-х годов репрессированные польские коммунисты были реабилитированы, многие из них посмертно». Что касается «воссоединения с СССР Западной Украины и Западной Белоруссии», о существовании «некоего секретного протокола к советско-германскому договору 1939 года», то предлагается указать в справке – «оснований для пересмотра нашей позиции нет». Другими словами – подлинных этих протоколов никто не видел…{1200} И все в том же консервативном духе. В своей записке «Об оценке советско-германских договоров 1939 года» Горбачев утверждал: «Пакт о ненападении СССР-Германия 23 августа, если твердо стоять на реалистических позициях, был неизбежен»{1201}. Увы, глубокий анализ, проведенный учеными и общественностью, показал, что этот шаг был роковой ошибкой.

Эти документы с грифом «совершенно секретно» Горбачев разослал всем членам политбюро. По сути, заняли «круговую оборону». Но поляки были настойчивы. Они вновь обращаются с просьбой совместно разобраться в этом запутанном историческом узле советско-польских отношений – «секретные протоколы».

На заседании политбюро 5 мая 1988 года пятым вопросом повестки дня значится: «Об ответе польской стороне по поводу секретных советско-германских документов 1939 года, касающихся Польши». Обсуждали. В.А. Медведев выступил с предложением постепенного решения этого вопроса (по сути, оставить в «долгом ящике истории». – Д.В.). ГЛ. Смирнов, директор Института марксизма-ленинизма, признал, что убедительных контраргументов мы не имеем. Примерно так же выступали и остальные участники обсуждения.

Но я подробнее остановлюсь на двух.

«Громыко А.А.: Оригиналы, уверен, были. И не признавать это – большой риск (сослался на Хрущева и Молотова, которые говорили ему об этом). В историческом плане – лучше правду сказать. Но правда должна состоять в том, что у нас есть копии, а оригиналов нет. Оригиналы могли быть уничтожены при Сталине или без Сталина».

Бросил реплику председатель КГБ.

«Чебриков В.М.: Вопрос о публикациях решать преждевременно…

Горбачев М.С.: Вношу предложение: я считаю, что позицию политбюро может вырабатывать, когда в его распоряжении будут официальные документы. Я убежден в этом… Я предложил бы ограничиться обменом мнениями… Продолжим работу в архивах по выявлению тех документов. Если в нашем распоряжении окажутся документы, может быть, вернемся к этому вопросу.

Члены политбюро: Правильно.

Горбачев М.С.: Я думаю, что и копии надо держать там, где им положено находиться…»{1202}

Заметьте, обсуждение проходило 5 мая 1988 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.