Сталинизм умер?
Сталинизм умер?
Незадолго до своей смерти Сталин поинтересовался, как идет дело с переводом на русский язык докладов, речей, статей Мао Цзэдуна, предназначенных для очередного тома избранных произведений китайского лидера. На другой день В.Н. Малин, заменивший отстраненного по настоянию Берии Поскребышева, положил на стол вождю несколько переводов статей Мао. Сталин нехотя полистал труды восточного вождя и отодвинул в сторону. Лишь две фразы удостоились его письменного внимания, помеченные сталинским отчеркиванием на полях: «Перед китайским народом лежат два пути: путь света и путь мрака. Существуют и две судьбы Китая – светлая и мрачная»{542}.
Мысль державного китайца была созвучна устойчивому умонастроению Сталина. Он давно и безоговорочно уверовал в светлую коммунистическую судьбу СССР, в то, что исторический импульс, заданный им стране, будет долгим, неиссякаемым. У него, судя по всем его записям, пометкам, резолюциям последних лет, не возникало никаких сомнении, что дело его жизни вечно.
Вероятно, Сталин полагал, что он подвел общество вплотную к рубежу, за которым советские люди вступят уже на «окраины» лучезарного мира коммунизма. Не случайно его последняя теоретическая работа, известная как «Экономические проблемы социализма в СССР» и состоящая из замечаний к теоретической дискуссии 1951 года, вельможной критики А.И. Ноткина, Л.Д. Ярошенко, А.В. Саниной, В.Г. Венжера, посвящена в действительности тому, что будет «потом». Сталин, видимо, был уверен: после выполнения трех выдвинутых им условий подготовки перехода к коммунизму состоится наконец то, во имя чего загублены жизни многих миллионов людей. Абсолютный диктатор не хотел, чтобы при жизни учреждался орден его имени (а таковой уже был подготовлен), полагая «нескромным» реальный вариант ленинизма называть «сталинизмом», считая «преждевременным» создание центрального музея Сталина, ибо все это должно появиться при коммунизме, к которому советский народ подвел он, Сталин.
Достаточно прочесть лишь одну его фразу, чтобы понять и почувствовать, что ждало советских людей, если бы сталинизм сохранился «на века». По Сталину, «переход от социализма к коммунизму и коммунистический принцип распределения по потребностям исключают всякий товарный обмен, следовательно, и превращение продуктов в товары, а вместе с тем и превращение их в стоимость»{543}.
Большая казарма, огромная коммуна, одномерное распределительное общество, где было бы невозможно рассмотреть личность в однотонной гигантской толпе, называемой «массой». Сталин верил в пришествие этого земного «рая». Верили и мы с разной степенью убежденности. В то время я был курсантом танкового училища. Вспоминая то далекое уже время, знаю, мы искренне верили в коммунизм как в «будущую реальность», в социальную неизбежность, как в нечто всеобщее и радостное. Но на житейском уровне мы связывали коммунизм прежде всего с обильностью, сытостью, достатком, живя в более чем скромной, точнее, просто бедной обстановке тех лет.
Коммунизм и коммунист – состояние и качество особое, с которыми традиционная цивилизация никогда не может быть в гармонии. Не случайно, что 22 ноября 1941 года Черчилль, размышляя в одном из своих посланий Сталину, рассуждая о «послевоенной организации мира», как бы напоминает: совместная борьба против гитлеризма не меняет того факта, что «Россия является коммунистическим государством и что Британия и США не являются такими государствами и не намерены ими быть…»{544}.
Это, и именно это, привело к концу войны к заметному охлаждению между союзниками. Коалиция для обеих сторон была строго по расчету. Живучесть сталинской системы в огромной степени зависела от степени изоляции советских людей от западных ценностей, демократических институтов свободного мира, от того, насколько коммунистическая пропаганда способна разрушить его привлекательность. Уже в ходе войны, особенно в конце ее, эта тенденция проявилась с особой силой.
15 ноября 1944 года Сталин в Кремле принимал делегацию Варшавы во главе с М. Спыхальским. Во время обильного застолья Сталин особенно нажимал на то, что «Советский Союз, мы, ленинские люди, всегда отличались честностью и искренностью своей политики». Свою мысль Сталин подвел к тому, что и хотел сказать:
– Вот, был тут у меня Черчилль. Он считает, что, если союзник неопытен, его можно надуть. Я же считаю, что этого делать нельзя{545}.
И это говорилось в тот момент, когда переписка Сталина и Черчилля была особо интенсивной; оба лидера старались перещеголять друг друга в любезности выражений и превосходстве эпитетов. И, конечно, Черчилль никогда не мог говорить кремлевскому диктатору о желательности «надуть» неопытного противника.
Когда же началось половодье сердечных, спонтанных встреч советских солдат с американцами и англичанами, о чем сообщали командующие фронтами, Сталин тут же продиктовал директиву:
«…Старшему войсковому начальнику, на участке которого произошла встреча, в первую очередь связаться со старшим начальником американских или английских войск и установить совместно с ним разграничительную линию, согласно указаний Ставки. Никаких сведений о планах и боевых задачах наших войск никому не сообщать. Инициативу в организации дружеских встреч на себя не брать…»{546}.
Сталин боялся «тлетворного влияния Запада». Крепость его системы напрямую зависела от «стерильности» ленинско-сталинских идей, незамутненной веры в его, Сталина, непогрешимость, абсолютную истинность пути, по которому он вел великий народ.
Именно этим можно объяснить, а не только стремлением «отфильтровать» предателей и шпионов, появление вскоре после триумфальных майских дней директивы, подписанной Верховным Главнокомандующим. Она такова:
«Командующим войсками 1, 2-го Белорусских, 1, 2, 3, 4-го Украинских фронтов. Тов. Берия, тов. Меркулову, тов. Абакумову, тов. Голикову, тов. Хрулеву, тов. Голубеву.
Военным советам фронтов сформировать в тыловых районах лагери для размещения бывших военнопленных и репатриируемых советских граждан на 10 000 человек каждый. Всего сформировать: во 2-м Белорусском фронте 15 лагерей, в 1 – м Белорусском фронте – 30, в 1 – м Украинском
фронте – 30, в 4-м Украинском фронте – 5, во 2-м Украинском фронте – 10, в 3-м Украинском фронте – 10 лагерей…
Проверку возложить: бывших военнослужащих Красной Армии на органы контрразведки «Смерш», гражданских лиц на комиссии НКВД, НКГБ, «Смерш»…
Сталин»{547}.
Сталинизм (хотя тогда так не говорили) нуждался в охране, сбережении, изоляции от «тлетворных влияний». Эти новые 100 «профилактических» лагерей, как страшные фильтры, «отсеивали» десятки тысяч людей, которые из лагерей гитлеровских прямиком попадали в лагеря сталинские. Из 1 миллиона 950 тысяч человек, прошедших проверку, около 900 тысяч угодили в сталинские лагеря и так называемые «рабочие батальоны» НКВД, разбросанные по бесчисленным стройкам ГУЛАГа. Так, в частности, обеспечивалась живучесть ленинско-сталинской ментальности…
Вскоре после победоносного окончания войны Сталин уже как бы стеснялся былой боевой близости с лидерами союзных стран. Постепенно они для него стали вновь олицетворять то, чем были всегда, – непримиримых классовых врагов. Нет, он пока еще не называет их, как позже, на XIX съезде партии: «главными врагами освободительных движений», «буржуазия продает независимость наций за доллары», это «поджигатели войны»{548}. Это он сделает потом. А сейчас он, победитель, которому история в минувшей войне подтвердила его «правоту», все больше дистанцируется от бывших союзников.
Второй вождь после войны исподволь «консервировал» созданную Лениным и им систему. Пока, возможно, только он понимал, что ее историческая устойчивость зависит от сохранения неизменными всех большевистских постулатов власти; монополии одной партии, особой избранности одного класса, «истинности» только одной идеологии, абсолютной непримиримости ко всему не коммунистическому, фанатичному следованию миллионов людей «заветам Ленина» и его, Сталина, «указаниям». Думаю, что тогда в нашей стране только он до конца понимал основные условия исторического сохранения его детища.
В конце своей жизни, последние два-три года, Сталин утратил былую активность. Нет, он по-прежнему уделял немало времени корейской войне, борьбе с Тито, встречам с коммунистическими лидерами, редким заседаниям политбюро (Президиума ЦК), изучению докладов о ходе «великих строек коммунизма», принимал военных и ученых по ядерной программе страны, по-прежнему ездил в Большой театр… Но энергия, силы его покидали. Годы борьбы за власть, за утверждение своего взгляда на ленинскую систему, тяжелейшая война, возраст брали свое. Ведь им с Лениным создана система, где первое лицо должно ежедневно лично принимать множество решений.
Сталину в глубине души, видимо, льстило, что вот он согласился со строительством каскада ГЭС на Волге, и они создаются; он поставил подпись под решением о сооружении железной дороги от Северного Урала до Енисея, и десятки тысяч заключенных своими костьми мостят этот путь. Стоило ему сказать, написать, показать пальцем – в движение приходили миллионы людей.
Абсолютная власть. Пусть решения облекались в постановления ЦК и правительства, во всем этом скрывалась его неукротимая воля. Вот главная пружина системы – воля вождя. Но сил становилось все меньше. Даже для своей пятнадцатиминутной речи 14 октября 1952 года на последнем для Сталина XIX съезде партии у него едва хватило сил. А ведь раньше он без устали произносил многочасовые доклады на съездах, конференциях, совещаниях.
Стало нередким (чего раньше не происходило), когда Сталин не ехал в Кремль, а рассматривал важные бумаги на даче, в Кунцеве. Близкое окружение, вызванное туда, иногда заставало Сталина неподвижно сидящим в кресле, лицом к окну. Кто знает, где были теперь его мысли. Так могло продолжаться час, полтора… Конец года, иногда более трех месяцев, Сталин проводил на юге. Иногда появлялся, выходя из своего особняка, медленно бродил по аллее парка, но чаще сидел на веранде лицом к осеннему морю.
Давно замечено, что огонь лесного костра, бесконечная глубина неба и дыхание безбрежного моря располагают к долгим философским размышлениям. О чем мог думать человек, бывший в начале политической карьеры малозаметным ссыльным, почти бродягой, не имевшим ни денег, ни профессии, ни семьи, а ставший самым страшным диктатором XX века (а может, не только этого столетия), умело манипулировавшим сознанием сотен миллионов людей, поверивших в реальную достижимость социальной справедливости на Земле.
Анализ бумаг Сталина, некоторых воспоминаний людей, имевших с ним определенные контакты, его последние редкие выступления и «теоретические работы», деловая переписка дают основание полагать, что в космосе сознания вождя некоторые идеи возникали достаточно часто.
Как и у большинства старых людей, мысль Сталина чаще обычного возвращалась к детству, матери, Грузии. На целом ряде писем, адресованных вождю политическими заключенными-грузинами, он писал: «Берия. Разобраться. Если пишут правду – освободить. И. Ст.». Мог вспомнить, что еще в начале 20-х годов, когда по инициативе Ленина начался сатанинский поход против Церкви, Сталин два-три раза, вспоминая себя бывшим семинаристом, слегка амортизировал страшные удары.
«ЦК КП Грузии Ломинадзе.
Высшая мера наказания в отношении Амвросия (экзарха[12] Грузии) нецелесообразна из-за соображений международного характера. Ограничиться 10 годами заключения и широкой кампанией в печати о его контрреволюционной деятельности.
14 марта 1924 г.
Секр. ЦК Сталин»{549}.
Почти в то же время его запросили из Тифлиса, как поступить с меньшевиком Девдориани (предполагался арест). Сталин решил иначе.
«…Я не сомневаюсь, что Девдориани и его группа являются самыми вредными элементами меньшевизма в России, особенно теперь, в условиях нэпа. Мой совет, использовать Девдориани на короткий срок для разложения меньшевиков-рабочих, если таковые еще остались в Грузии. А потом выкинуть его за границу. Обязательно выкинуть»{550}.
Нет, конечно, державная рука не щадила и родную Грузию; его, сталинский серп походил там страшно. Однако когда после войны в Москву направлялись списки работниц с чайных плантаций Грузии, Сталин, когда его запрашивали о награждении тружениц, всегда говорил – «дать».
Обрусевший грузин в конце своей жизни неожиданно разыскал нескольких своих кавказских друзей детства и выслал им деньги…
Кольцо судьбы всегда замыкается. Мысль, давно оторвавшаяся от памятных мест своего рождения, помимо воли возвращается туда снова и снова.
Также по ряду косвенных признаков (появление на письменном столе после его семидесятилетия небольшой фотографии жены Н.С. Аллилуевой; приближение к себе дочери Светланы – летом 1951 года проводит с ней часть отпуска в Боржоми; попытка, правда, по инерции и без успеха, спасти сына Василия от алкоголизма и др.) можно сказать, что Сталин все чаще, в основном мысленно, возвращался к своей заброшенной семье, которую он принес в жертву своему делу. Удалось установить, что один раз диктатор, которого никто и никогда не мог обвинить в сентиментальности, пересмотрел почти полтора десятка писем и записок своей жены, отправленных ему Надеждой Сергеевной на юг. Может быть, его заинтересовали образные впечатления Надежды: «Москва выглядит лучше, но местами похожа на женщину, запудривающую свои недостатки, особенно во время дождя, когда краска стекает полосами…»{551} А может быть, как политика до мозга костей, заинтересовало другое письмо: «…Со следующей почтой, если еще не вернешься к тому времени, пошлю книгу Дмитриевского «О Сталине и Ленине» (этого невозвращенца), сейчас не могу послать, т. к. Двинский не достал еще, а я вычитала в белой прессе о ней, где пишут, что это интереснейший материал о тебе. Любопытно?»{552}
Семья, особенно «запущенная», заброшенная во время политической жизни, возможно, возникала в стареющем больном мозгу как скорбный укор, как необратимость отшумевшего и безвозвратного.
Как свидетельствуют воспоминания Н.С. Хрущева, ряда других политиков, Сталин на закате жизни не мог не задуматься: что ждет «его дело» после смерти лидера? Во время ночных застолий он не раз вопрошал: что будете делать без меня? И горько резюмировал:
– Вас раздавят как котят…
Сталин не видел своего преемника. Нового вождя. По ряду косвенных пометок в записях Сталина совершенно ясно, что он искал для своей личности аналогии в истории. Судя по тому, что диктатор читал и помечал своим карандашом в книгах, его симпатии были отданы Ивану IV, названному в народе Грозным. Второму вождю большевиков импонировало, что Иван Грозный был умным, властным деспотом. Его необузданная жестокость в понимании Сталина выглядела как государственная доблесть, а завоевание Грозным Казанского ханства, выход к Балтийскому морю, создание опричнины лишь усиливали в глазах большевистского тирана притягательность русского царя из далекого XVI века.
Как и Грозный, Сталин не оставил достойного наследника. От семи царских жен у Ивана был лишь слабоумный Федор да малолетний Дмитрий от Марии Нагой. Вырождение «царского корня» угнетало Грозного. Мучило отсутствие явного наследника и Сталина, хотя если бы таковой и был, то едва ли бы он уцелел. Но большевистский абсолютизм предполагал иметь во главе системы марксистского вождя.
Сталин не сомневался, об этом я могу судить с большой степенью уверенности, в том, что его «дело» будет жить всегда. Его сентенции о «котятах» выражали больше всего личную неудовлетворенность выродившимся окружением, которое он превратил в поддакивателей, исполнителей, льстецов. Но что касается классовых, идеологических целей, Сталин верил: они достижимы. Ему уже представлялось неизбежным автоматическое исполнение всех его пророчеств.
Долгое время Сталин отдавал явное предпочтение Молотову; встречался с ним чаще, чем с кем-либо; нередко принимал самые ответственные решения, посоветовавшись только с этим человеком (достаточно вспомнить печально знаменитые советско-германские соглашения 1939 года); именно Вячеслав Михайлович, пожалуй, один из всего политбюро мог возразить вождю, высказать свою точку зрения. Но ко времени XIX съезда партии Сталин резко охладел к Молотову, а на пленуме после съезда подверг его (как и Микояна) резкой, но маловразумительной критике. Как писал Хрущев, он был уверен, «что, если бы Сталин прожил значительно дольше, жизнь Молотова и Микояна закончилась бы трагически»{553}.
Сталин явно благоволил к Жданову, но его отталкивало злоупотребление способного сталинца спиртным. Смерть Жданова, однако, достаточно загадочна. Хрущева диктатор вряд ли воспринимал всерьез; для него он был «мужик-руководитель», прямой, исполнительный, но едва ли пригодный на первые роли. К Берии в последние годы своей жизни Сталин относился явно настороженно, и не исключено, что готовил момент и ситуацию, чтобы списать на этого штатного палача системы все «кадровые» издержки послевоенного сталинского проявления. Берия лучше других представлял физическое состояние Сталина и исподволь готовился к неизбежному концу вождя.
К Ворошилову, Кагановичу он давно остыл; они ему просто надоели. Микоян, Шверник, Булганин, Первухин и другие вожди «второй линии» никогда не рассматривались Сталиным как руководители первого плана. Оставался Маленков, сообразительный, исполнительный, угодливый деятель, совершивший карьеру в аппарате Центрального Комитета. После устранения Поскребышева Маленков фактически вел все личные дела генералиссимуса, «сортировал», «фильтровал» бумаги, которые тому адресовались. Однако Сталин не раз во время ночных застолий упрекал Маленкова в «бесхребетности» и непростительной «мягкости». Диктатор не мог видеть в этом женоподобном, рыхлом человеке своего преемника.
Чувствуя приближение смерти, а это было, видимо, именно так, он оставлял после себя вакуум. Для большевистской же системы всегда огромное испытание – смена первого вождя. В конце 1952 года и в начале последнего года своей жизни Сталин несколько раз впадал в обморочное состояние, два раза падал прямо в кабинете. Кровяное давление подскакивало к критическим отметкам. Однако Сталин, бросив курить, полностью не отказался от любимого вина, нет-нет да и ходил в русскую парную, что едва ли было желательно в его состоянии.
Хрущев вспоминал, что временами у Сталина «наступало умственное затмение или случались провалы в памяти… Помню, как однажды он начал что-то говорить Булганину, но не мог вспомнить его фамилию. Сталин посмотрел на него пристально и сказал:
– Послушайте, как ваша фамилия?
– Булганин.
– Ну да, Булганин. Я и хотел так сказать»{554}. Сталин стал еще более подозрительным, не раз вслух говорил, что подозревает Молотова, Микояна, Ворошилова в том, что они «агенты империалистических государств».
Сталин деградировал. Повторялась картина того, что произошло с Лениным. И если бы удар, настигший диктатора на даче, был полегче, не исключено, что мы бы пережили еще один сценарий, подобный «Горкам», только теперь это было бы «Кунцево». Уязвимость тоталитарной системы, несмотря на видимость монолита, заключается, в частности, в сверхцентрализации власти в руках одного человека. Эта концентрация рычагов управления в руках одной личности делает систему глубоко уязвимой.
Но диктаторы тоже смертны… Проходит, увы, не только молодость, проходит и старость.
После Второй мировой войны Сталин уделял особое внимание своему здоровью. Мы уже отмечали, что возраст и напряжение многих лет политической борьбы, а затем и страшной войны подточили силы диктатора. Сталин рассчитывал на кавказское долголетие: на его родине мужчины часто живут по 90-100 и более лет. Вождь в узком кругу не раз говорил, что Кавказ всегда наполняет его новыми силами. Ежегодно в августе он уезжал на Кавказское побережье Черного моря и подолгу там отдыхал. А в 1950–1952 годах Сталин находился на личном специальном курорте по 3–4 месяца ежегодно. Однако, возвращаясь с Кавказа, Сталин вскоре жаловался Берии и Молотову на головокружения, тошноту, плохое самочувствие. Его ближайшее окружение видело, как я писал выше, что он падал в кабинете. Об этих случаях как-то разузнали в международных дипломатических кругах. В январе 1948 года в Стокгольме и Лондоне сообщили о слухах по поводу возможной кончины советского диктатора. Но Сталин показался в Большом театре на любимом балете, и слухи тут же затихли.
Однако вождь гигантской страны не был бессмертным. В этой части очерка, опираясь на политические и медицинские документы, многие из которых никогда не были опубликованы, я расскажу, как Сталин уходил в иной мир, откуда никто, кроме Иисуса Христа, не вернулся.
Политический деятель умирает трижды. Сталин своей смертью подтвердил это правило. Исторически – он не умрет никогда и останется в памяти человеческой как самый страшный диктатор XX века. Политически – он тоже не умер и еще агонизирует. В России и сегодня есть его верные сторонники и почитатели. И не только среди ветеранов и коммунистов. Лишь физически Сталин однозначно умер. Более сорока лет тому назад, 5 марта 1953 года.
…1 марта 1953 года ближайшие люди из его окружения разъехались со сталинской дачи в четыре часа утра. Был, по обычаю, ночной ужин. Пили, говорили и опять пили. Сталин теперь пил мало: только немного грузинского вина. Однако Хрущев утверждает, что «Сталин был довольно пьян…»{555}. Сталин вначале был в приподнятом настроении, затем пришел в раздражение; выговорил почти каждому из собеседников, особенно Молотову и Берии. Он был недоволен всем: если бы не ГУЛАГ, то промышленность, лесное хозяйство, горное дело, дороги, электростанции – никто бы не выполнили планов… Чем занимаются члены Президиума? (Так тогда именовалось всесильное политбюро. – Д.В.) В руководстве кое-кто считает, жестко говорил Сталин, что можно жить старыми заслугами… Ошибаются. Да, ошибаются!
За столом, уставленным многочисленными блюдами, наступила гробовая тишина. Сталин никогда не бросал угроз на ветер. От них холодело под сердцем.
Не смогли сохранить в лагере Югославию, раздраженно продолжал вождь, упустили момент, а с ним и победу в Корее, в стране вновь появились явные признаки крупномасштабного вредительства… «Дело врачей» тому явное подтверждение. Почему должен обо всем думать только он?
Берия, Маленков, Булганин несколько раз пытались в паузах монолога успокоить вождя: «Примем меры…», «Ваши указания, товарищ Сталин, будут выполнены…», «Положение обязательно поправим…».
Диктатор обвел присутствующих медленным тяжелым взглядом, с усилием поднялся, бросил салфетку на стол и, сухо кивнув всем, ушел к себе. Соратники тихо поднялись и тоже молча вышли. Везде, как обычно, стояла охрана, оберегая земного бога. Разъезжались еще в темноте. Маленков, что бывало часто, сел в машину к Берии; они жили на дачах рядом.
Весь следующий день Сталин никого не беспокоил: не вызывал, не звонил, не требовал почту, даже не обедал. Сначала это не вызывало особого беспокойства: Сталин часто ложился глубокой ночью и отдыхал до 11–12 часов дня. Но после полудня у обслуги появилась большая тревога. Однако без вызова никто не смел входить к вождю; так повелевала инструкция Берии. Но вот к вечеру в кабинете у вождя зажегся свет, затем в столовой. Охрана вздохнула с облегчением, правда, опять никакого звонка…
Что происходило в это время в апартаментах Сталина? Ведь смертельный удар с ним произошел где-то в районе 20–21 часа еще 1 марта, когда, плохо себя почувствовав, вождь прошел в столовую выпить минеральной воды. Никто и никогда не ответит на эти вопросы. Мир человека – огромный, необъятный, загадочный космос. Уходит человек, исчезает навсегда и этот неповторимый, уникальный мир… Но о его мире, ушедшем навсегда, мы знаем больше, чем о других. Он материализовался в гигантских стройках, подневольном сословии крестьян, в атомной бомбе, гигантском ГУЛАГе, могучей крепости-государстве, полутора десятках его ясно-примитивных томов сочинений, десятках тысяч памятников. Но и это окажется не вечным…
О чем думал Сталин накануне рокового удара? Кто знает? Может быть, его обуревали мысли о своем одиночестве? Бренности этого мира? Достигнув фантастической власти, покорив сотни миллионов людей, став обладателем невиданной мощи, он оказался абсолютно одиноким на своей холодной вершине. Вокруг суетится множество лакействующих людей, но ему не с кем спорить, некому что-то доказывать, не перед кем оправдываться… Леденящая пустота… С ним всегда неразлучны только его мысли, все чаще зовущие в прошлое…
В тот последний долгий вечер со своими соратниками он почему-то заговорил о Коминтерне. Сколько выбросили золота, ценностей на создание компартий, а мировой пожар революции зажечь не удалось. Хотели вызвать революцию не только в Европе, но и в Азии: в Персии, Индии, Китае. Вспомнил, как на заседании политбюро 27 июля 1922 года решили, что даже Япония переживает предреволюционный период. Решили усилить агитационную работу в Азии путем создания радиостанции около Владивостока. Почему-то вспомнилось еще одно заседание политбюро 3 мая 1923 года, когда уже Ленин безнадежно болел. Выработали инструкцию Иоффе на переговорах с Японией: не возражать против продажи Сахалина за миллиард долларов. Девять десятых наличными. Но, как оказалось, сделка не состоялась. Сталин мог вспомнить, что вопрос о Северном Сахалине вновь поднял японский министр иностранных дел Мацуока 12 апреля 1941 года.
Во время их двухчасовой беседы, когда, как явствует из сталинского архива, оба остались довольны друг другом, Мацуока вдруг предложил продать северную часть Сахалина. Сталин немедленно среагировал:
– Ведь вы нас тогда «закупорите и задушите»… Зачем вам нужен холодный Сахалин?
– Для спокойствия, – ответил Мацуока.
…Сталин ушел с ужина и весь следующий день не появлялся. Тревога росла. Вождь не выходил из своих покоев. Обнаружила его лежащим на полу охрана, самовольно войдя вместе со служанкой Матреной Петровной в помещение около 11 часов вечера 1 марта. Перенесли на диван. Сталин был без сознания и хрипел. Но приехавший Берия, которого с трудом разыскали, шипел на прислугу:
– Не видите, товарищ Сталин крепко спит! Марш все отсюда и не нарушайте сон Иосифа Виссарионовича…
Лишь рано утром 2 марта протрезвевший Берия приехал вместе с членами Президиума и с целой группой врачей. Растерянные соратники находились в соседней комнате, где лежал Сталин. Лишь Берия ходил из угла в угол комнаты. Все молчали. После суетливого осмотра перепуганные профессора доложили партийному анклаву: «Медицинское заключение о состоянии здоровья тов. И.В. Сталина.
Консилиум в составе начальника ЛСУК (Лечебно-санитарное управление Кремля. – Д.В.) тов. Куперина И.И., профессоров Лукомского П.Е., Глазунова И.С, Ткачева Р.А. и доц. Иванова-Незнамова В.И. 2-го марта в 7 час. утра освидетельствовали состояние здоровья тов. И.В. Сталина.
При осмотре в 7 час. утра – больной лежит на диване на спине, голова повернута влево, глаза закрыты, умеренная гиперемия лица, было непроизвольное мочеиспускание (одежда промочена мочой). При попытке врача прощупать пульс на левой лучевой артерии проявилось двигательное беспокойство в левой руке и левой ноге. Дыхание не расстроено. Пульс 78 в 1 минуту с редкими выпадениями. Тоны сердца глуховаты. Кровяное давление 190/110. В легких спереди хрипов нет. В области правого локтевого сустава следы ушиба (экскориация и небольшая припухлость).
Больной в бессознательном состоянии. Правая носогубная складка опущена. При поднимании век глазные яблоки уходят то влево, то вправо. Зрачки средней ширины, реакция на свет снижена. Движения в правых конечностях отсутствуют, в левых временами двигательное беспокойство.
Диагноз: гипертоническая болезнь, общий атеросклероз с преимущественным поражением сосудов головного мозга, правосторонняя гемиплегия вследствие кровоизлияния в бассейне средней левой мозговой артерии; атеросклеротический кардиосклероз, нефросклероз.
Состояние больного крайне тяжелое.
Назначения: абсолютный покой, оставить больного на диване, пиявки за уши (поставлено 8 шт.); холод на голову, гипертоническая микроклизма (1 стакан 10 %-ного раствора сернокислой магнезии). Снять зубные протезы. От питания сегодня воздержаться.
Установить круглосуточное дежурство невропатолога, терапевта и медсестры. Осторожное введение с чайной ложечки жидкости при отсутствии поперхивания»{556}.
Подготовив диагноз и отпечатав его, руководитель группы врачей И.И. Куперин подошел к Берии и Маленкову, которые все время о чем-то шепотом переговаривались.
Здесь же, в соседней комнате, в 12 часов дня провело заседание бюро Президиума ЦК КПСС. Председательствовал Г.М. Маленков. За столом молча, подавленные сидели члены бюро Президиума Л.П. Берия, Н.А. Булганин, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, М.Г. Первухин, М.З. Сабуров, Н.С. Хрущев, а также члены Президиума А.И. Микоян, В.М. Молотов, Н.М. Шверник, М.Ф. Шкирятов. Докладывал начальник Лечебно-санитарного управления Кремля И.И. Куперин, в стороне с бумагами сидел профессор Р.А. Ткачев.
Куперин страшно волновался; впервые докладывать такому составу… Он не забыл, что два месяца назад Сталин подписал распоряжение министру здравоохранения СССР Е.И. Смирнову «Об устранении серьезных недостатков в работе лечебно-санитарного управления Кремля», связанное с «делом врачей». Ждали новых арестов.
Выслушав доклад «Заключение врачебного консилиума об имевшем место 2 марта у товарища Сталина И.В. кровоизлиянии в мозг и тяжелом состоянии в связи с этим его здоровья», соратники молчали. Для всех исход был почти ясен с самого начала. Но, разумеется, об этом никто не сказал ни слова. Но и говорить о надеждах, перспективе, выздоровлении не решались. Могли не так понять. Лишь Берия зловеще произнес, обращаясь к Куперину: «Вы отвечаете за жизнь товарища Сталина, вы это понимаете? Вы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти товарища Сталина».
Куперин, и без того бледный, стал совсем белым…
Маленков зачитал заготовленный текст проекта постановления, который гласил:
«1. Одобрить меры по лечению товарища Сталина, принятые и намеченные к проведению врачебным консилиумом в составе начальника Лечсанупра Кремля т. Куперина И.И., проф. Лукомского П.Е., проф. Глазунова И.С, проф. Ткачева Р.А. и доцента Иванова-Незнамова В.И. (см. медицинское заключение консилиума).
2. Установить постоянное дежурство у товарища Сталина членов бюро президиума ЦК.
3. Назначить следующее заседание бюро президиума сегодня в 8 часов вечера, на котором заслушать сообщение врачебного консилиума»{557}.
Приняли, как все принимали раньше, «единогласно». По существу, «лечили» не врачи, а Президиум ЦК, как когда-то Ленина; «одобряли» приглашение одних врачей, отводили других… Страшные гримасы системы. Никому не казалось чудовищно нелепым, что все назначения врачей должны быть утверждены высшим партийным органом. То была уродливая пирамида власти, достигшая вершины своего абсурда.
Вечером провели еще одно заседание бюро Президиума ЦК КПСС. Куперин доложил:
«Заключение: Состояние больного по сравнению с состоянием в 7 час. утра стало еще более тяжелым: больной по-прежнему находится в бессознательном состоянии, появилось нарушение ритма дыхания, пульс стал более частым, аритмия выражена резче, кровяное давление по сравнению с 7 час. утра стало несколько выше (210/120).
Назначения: Строгий постельный режим, повторно поставить на область сосцевидных отростков 6–8 пиявок. Свеча с эйфиллином (0,3) после клизмы из 200,0 мл 10 %-ного раствора сернокислой магнезии. Ввести внутримышечно 5,0 мл 25 %-ного раствора сернокислой магнезии. Поить с чайной ложечки сладким чаем при условии отсутствия поперхивания. Периодически холод над головой (отменить)».
Высший орган, вновь обменявшись мнениями, одобрил меры «по лечению товарища Сталина, принятые врачебным консилиумом», добавив, однако, еще новый пункт:
«Привлечь дополнительно к лечению товарища Сталина следующие медицинские силы: действительных членов Академии медицинских наук Мясникова А.Л., Тареева Е.М., Коновалова Н.В. и зав. кафедрой Второго Московского медицинского института Филимонова И.Н., введя их в состав врачебного консилиума»{558}.
Начиная со 2 марта, с 7 часов утра, дежурные врачи стали вести краткую хронологию истории течения болезни. Она пространна – десятки страниц. Показания и результаты наблюдений записывались через каждые двадцать-тридцать минут. Мы не можем привести весь этот перечень физических признаков, когда душа навсегда покидает тело, когда старая христианская истина «суета сует» становится особенно очевидной. Агония была долгой, страшной, но бессознательной. Правда, Хрущев утверждает, что был момент, когда Сталин всех узнал и даже пожал некоторым руки…{559} Врачебные записи этого не подтверждают. Мы приведем лишь несколько из множества зафиксированных в медицинском дневнике штрихов, физиологически характеризующих великое таинство – смерть человека.
Ведь, по сути, смерть – это часть, заключительная часть человеческой жизни, многогранной и безмерной. Для простого смертного жизнь – это детский смех и солнечные пятна на лице матери, шепот дождевых капель за окном и груз усталости на плечах, это ожидания и надежды, подвижничество и борьба с подлостью. Для такого смертного, как Сталин, жизнь – это бесконечная гонка, борьба, стремление к власти, ее сохранению, укреплению, расширению… Власть в обществе – явление необходимое и неизбежное, но греховная по своей сути. И тем более греховная, чем менее она общественная.
Лучше других большевистских бонз знавший Священное Писание, обращался ли Сталин в минуты просветления к Богу или только хотел выжить, чтобы еще припасть к наркотическому источнику власти?.. Этого теперь уже никто и никогда не скажет.
Смерть пришла к человеку. Не к просто обычному человеку, а к самому крупному диктатору XX века.
Записи из дневника врачей.
2 марта 1953 г.
12.35. «Бессознательное состояние. Дыхание глубокое, ровное, 28 в 1 мин. Пульс 80 в 1 мин., удовлетворительного наполнения и напряжения…»
13.50. «Состояние тяжелое, бессознательное. Пульс 80 ударов в 1 мин., удовлетворительного наполнения и напряжения… Тоны сердца приглушены. Артериальное давление 210/120 мм. Заметно участились подергивания левой ноги».
Над Сталиным склонилась в халатах, словно стая белых чаек, целая группа седовласых профессоров, судорожно пытающихся продлить агонию. Никто из них не мог сказать вслух, что положение диктатора безнадежно.
Уставшие от ожидания и неизвестности соратники Сталина сидят в креслах неподалеку от больного, в соседних комнатах. Иногда встают, тихо переговариваются, выходят позвонить. Кто-то распорядился принести бутерброды. Берия (один) уезжал часа на два-три в Кремль. Приехал возбужденный. Врачи по-прежнему непрерывно тихо совещаются, ставят пиявки, делают уколы, пытаются поить сладким чаем с ложечки, делают клизму, свечи с эйфиллином, подают холод над головой. Все фамилии врачей этнически «безупречны»: Третьяков, Куперин, Ткачев, Глазунов, Иванов, Тареев, Филимонов, Мясников, Коновалов… Ни одного еврея. Ведь «дело врачей» еще не отменено. А в журнале истории болезни появляются все новые записи.
16 час. «Состояние больного по сравнению с состоянием в 7 часов утра стало еще более тяжелым; больной по-прежнему находится в бессознательном состоянии, появилось нарушение ритма дыхания, пульс стал более частым, аритмия выражена резче…»
У членов Президиума первый шок прошел; все думали, но никто не произносил вслух одного-единственного вопроса: «Кто?»
Кто возглавит партию и страну? Кто? Все боятся даже представить, что кабинет Сталина займет этот плотный человек со зловещим блеском пенсне. Берия страшней всех. А он уже не мог скрыть радостного возбуждения. Как писала Светлана Аллилуева, у смертного одра «…один человек вел себя почти неприлично – это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были – честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть…»{560}.
В ночь на 3 марта состоялся новый консилиум. Врачи вновь доложили бюро Президиума ЦК КПСС о ходе лечения. Привыкшие к ночным бдениям, еще не потерявшие силы, соратники вновь утверждают заключение врачей:
«Консилиум подтверждает диагноз больного и считает состояние его крайне тяжелым. Проводимые лечебные мероприятия консилиум считает правильными. На ближайшее время считать целесообразными следующие мероприятия:
1. Слегка приподнять голову и верхнюю часть туловища, положив небольшую подушку.
2. На ближайшие сутки ограничить питание введением через рот глюкозы с лимонным соком.
3. Грелки к ногам, преимущественно левой, температурой до 39–40 градусов на 1–2 часа.
4. Пенициллин 3 раза в сутки по 300 тыс. единиц на растворе новокаина» и еще целых пять пунктов…
Не все понимают, что власть времени – власть абсолютная. Его время кончилось. Земные боги тоже смертны… Мало кто знает, что Берия, возможно, ускорил кончину диктатора. Дело в том, что Сталин, находясь в сибирской ссылке, привык к русской парной бане. До начала 50-х годов он не изменял этой привычке: раз в неделю ходить париться. Здесь, на даче, ему срубили из сибирских сосен хорошую баньку. Но когда давление стало подскакивать до опасной черты, академик Виноградов уговорил Сталина не ходить в баню. Почти два года Сталин воздерживался. Но за две недели до удара Берия сказал, что врачам надо поменьше верить: столько среди них вредителей… Сталин вновь сходил несколько раз в парную. Вначале почувствовал облегчение, а затем…
3 марта 1953 года
Великая страна притихла. Работали заводы, шли поезда, читались лекции в университетах, летали самолеты. А «органы» НКВД докладывали о настроениях людей. Ощущение обрушившегося горя было неподдельным. Люди, как было принято считать, «любили» Сталина. Но никто не знал, любил ли он их… Все как бы стихло. Лишь радио без конца передавало бодрые сводки успехов в народном хозяйстве.
В 10 час. 15 мин. 3 марта консилиум в том же составе, как накануне, докладывает бюро Президиума: «Состояние остается крайне тяжелым… Зрачки узкие, вяло реагируют на свет. При дыхании правая щека отдувается. В правой руке и ноге движения отсутствуют… Временами двигательное беспокойство в левых конечностях…»
Несколько раз в зале появлялся сын Сталина Василий, выкрикивавший пьяным голосом одну и ту же фразу:
– Сволочи, загубили отца.
Хрущев подходит, обнимает нетрезвого генерала за плечи, уводит в соседнюю комнату. Постепенно однообразные выкрики замолкают.
Дочь Светлана окаменело и печально смотрела на профиль отца, то и дело скрываемый халатами снующих вокруг больного врачей. Отец уже давно не видел ее, отгороженный от нее бесконечными государственными делами. В последний раз Сталин встречался с дочерью 21 декабря 1952 года, когда она приходила к нему поздравить с семидесятитрехлетием. С тех пор повидать дочь ему было некогда…
4 марта 1953 года
Последние годы Сталин, собирая соратников в кабинете, ругая их за какие-нибудь просчеты, часто говорил:
– Что вы будете делать без меня? Вы же сами ничего не можете решить и сделать…
Все молчали. Никто и представить не мог, что когда-нибудь Сталина не будет. Почти за три десятилетия все привыкли, что низенький невзрачный человечек с неизменной трубкой и с усами решает все. Их задача была лишь вовремя и качественно все исполнять…
Сталин после войны особо заботился о здоровье. Правда, он не доверял своим врачам, пришлось их посадить в тюрьму, а больше полагался на настои трав, которые готовил его верный оруженосец-помощник Поскребышев, фельдшер по профессии (пока и того не удалил). Много отдыхал. Иногда по нескольку дней не приезжал в Кремль; бумаги возили ему на дачу. Он устал от людей, пресытился властью и могуществом. Мог часами смотреть из окна дачи на верхушки берез, где кружилась стая ворон. Думал. Больше о прошлом. Часто вспоминал о жене Надежде. Лишь иногда ночной концерт на даче или балет в Большом театре поднимали его настроение.
А врачи фиксировали безжалостную эволюцию болезни Сталина:
23.00. «Дыхательных пауз было относительно немного, и они устранялись механическим раздражением грудной клетки, в этот период кислород не применялся. С 2.30 снова участились паузы, в связи с чем был применен кислород (2 подушки). После вдыхания кислорода цианоз уменьшился. В целом положение больного стало критическим».
Как и в предыдущие дни, на даче всю ночь в окнах горели огни. В ночь на 5 марта вновь заседало бюро Президиума ЦК КПСС. Они по-прежнему «руководили» лечением. Правда, держатели власти чувствовали приближение развязки. Не выспавшиеся, осовевшие члены высшей партийной коллегии опять «единогласно» приняли постановление, предложенное Маленковым и Берией:
«О совместном заседании Пленума ЦК КПСС,
Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР
1. Созвать 5 марта в 8 часов вечера совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР.
2. Принять и внести на рассмотрение совместного заседания Пленума Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Совета Министров Союза ССР и Президиума Верховного Совета СССР следующее решение:
В связи с тяжелой болезнью товарища Сталина, которая влечет за собой более или менее длительное неучастие его в руководящей деятельности, считать на время отсутствия товарища Сталина важнейшей задачей партии и правительства обеспечение бесперебойного и правильного руководства всей жизнью страны, что, в свою очередь, требует величайшей сплоченности руководства, недопущения какого-либо разброда и паники…
Поручить тт. Маленкову Г.М., Берия Л.П., Хрущеву Н.С. принять меры к тому, чтобы документы и бумаги товарища Сталина, как действующие, так и архивные, были приведены в должный порядок»{561}.
Члены Президиума, вероятно, думали, что Сталин умрет до этого срока. Столь безрадостным был доклад врачей. Но Сталин был жив. Душа медленно и с трудом покидала это грешное, нескладное тело.
5 марта 1953 года
Врачи обреченно, но методично, скорее по инерции пытаются что-то сделать. Хотя надежд уже абсолютно нет. Камфора, кофеин, строфантин… Уже несколько раз пришлось прибегать к механическим раздражениям грудной клетки: все чаще наблюдается выпадение дыхания…
3.35. «Через каждые 2–3 минуты наступает пауза продолжительностью 4–5 секунд. Двигательное беспокойство в левой ноге и в пальцах левой руки в течение 1–2 минут, потом исчезло. Дыхание – 27 в минуту, пульс – 108 в минуту. Дан через подушку кислород. Дыхание несколько улучшилось».
Берия вновь уехал в Кремль. Теперь у него была возможность спокойно проверить личные сейфы Сталина. «Приводить их в должный порядок». Без Хрущева и Маленкова. У государственного палача могло быть подозрение о существовании завещания Сталина; он как-то однажды дал понять, что надо бы «для будущего кое-что написать…». А при охлаждении «старика» к нему он не мог ждать от последней воли вождя ничего хорошего… Да и вообще: у Сталина была старая толстая тетрадь в темном переплете, в которую он порой что-то записывал… Может, и о нем? Я писал в книге о Сталине, что диктатор, видимо, подумывал составить завещание соратникам. Возможно, и составил. Но если оно и было, то, скорее всего, мы о нем никогда не узнаем. Берия побывал в личном сейфе Сталина раньше других.
11.30. «Внезапно наступили позывы на рвоту. Состояние больного сразу ухудшилось. Наступило резкое побледнение лица и верхнего отдела туловища. Дыхание стало весьма поверхностным, с длительными паузами. Пульс частый, слабого наполнения. Наблюдалось легкое движение головы, 2–3 тикообразных подергивания в левой половине лица и судорожные толчки в левой ноге…»
Куперин, постучавшись, зашел в комнату, где сидели члены Президиума. Тихо сказал: «Положение угрожающее…»
Все молчали. Лишь Берия, приехавший из Кремля, вновь громко заявил:
– Принимайте все меры к спасению товарища Сталина!
В Москву шли тысячи писем и телеграмм с горячими пожеланиями «скорейшего выздоровления товарища Сталина». Люди надеялись на выздоровление вождя. В полдень вновь консилиум. Результаты докладывают окончательно измученным и измятым членам Президиума, которые по одному-по два выходят в соседние комнаты и засыпают тут же в самых нелепых позах, в креслах… Все как бы в полусне и бреду; не знаю, как держатся врачи…
12.00. «Расстройства дыхания усилились и были особенно резко выражены во вторую половину ночи и утром 5 марта. В начале девятого у больного появилась кровавая рвота, не обильная, которая закончилась тяжелым коллапсом, из которого больного с трудом удалось вывести…»
12.15. «Дыхание поверхностное, 31 в 1 мин… Пульс 120 в 1 мин. Значительная потливость. Кожные покровы бледны, губы и кисти рук цианотичны… Временами дрожание головы…»
В стороне Маленков и Берия, иногда к ним присоединяется Хрущев, что-то негромко обсуждают, дают поручения, звонят по телефону. Речь идет о предстоящем совместном заседании Президиума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР. Нужно позаботиться о власти… Идет ее дележ. Но Сталин еще жив…
Вечером все уехали в Кремль. У постели умирающего Сталина оставили Булганина. Умчавшиеся на черных лимузинах заседать полагали, что смерть вождя – дело нескольких минут. В 20 час. 40 мин. началось заседание ЦК, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР. Почему открытие задержали на 40 минут? Берия, Маленков и Хрущев все время ждали звонка от Булганина о кончине Сталина. Но звонка все не было…
21.30. «Резкая потливость. Больной влажный. Пульс нитевидный. Цианоз усилился. Число дыханий 48 в 1 минуту. Тоны сердца глухие. Кислород (1 подушка). Дыхание поверхностное».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.