Судьба ленинизма

Судьба ленинизма

Ленинизм – это огромный и сложный мир. Это методология революционного мышления и действия, которая во имя эфемерной цели оправдывает мировой пожар бунта, ликвидацию целых классов и сословий, уничтожение во имя сохранения власти миллионов людей. Родившись в лоне марксизма – одной из социальных и экономических теорий XIX века, – ленинизм реализовал на практике многие постулаты Карла Маркса, но в сугубо русифицированной форме.

Второй человек в русской революции Л.Д. Троцкий писал: «Маркс весь в «Коммунистическом манифесте», в предисловии к своей «Критике», в «Капитале»… Наоборот, Ленин весь в революционном действии. Если бы он не опубликовал в прошлом ни одной книги, он навсегда вошел бы в историю таким, каким входит теперь: вождем пролетарской революции, основателем Третьего Интернационала»{273}.

Троцкий в данном случае прав. Не ленинские многочисленные работы, написанные на злобу дня и дышащие развязной критикой своих оппонентов, сделали вождя русской революции гигантом истории. Не утопии «Государства и революции», схоластика «Материализма и эмпириокритицизма», компиляции «Философских тетрадей» превратили Ленина в знаменитого «теоретика» и вождя русской смуты. Он смог так препарировать концепцию классовой борьбы Маркса, постулаты диктатуры пролетариата и социальной революции, что они стали реальными, действенными средствами в главном деле его жизни – захвате власти в гигантской стране.

Политический вооруженный переворот в октябре 1917 года, по своему историческому значению ставший одной из величайших революций в человеческой цивилизации, был апогеем судьбы Ленина. То, что казалось утопией, безжизненной схемой кабинетных революционеров, он смог превратить в оплот эпохальных свершений. Никто в XX веке не оставил такого глубокого шрама на лике истории, как Ленин. Ни одно социальное, политическое, экономическое учение современности не имело столь глубоких планетарных последствий, как теория и практика лидера русской революции.

Великий наш писатель Иван Алексеевич Бунин в своей знаменитой речи «Миссия русской эмиграции», произнесенной в Париже 16 февраля 1924 года, назвал Ленина «планетарным злодеем», желая обозначить масштабы содеянного лидером большевиков. Он призвал не соглашаться «на новый похабный мир с нынешней ордой»{274}.

В XX веке мир изменился в огромной мере в результате ленинского вмешательства в естественное течение исторического потока. Одна часть человечества стала «жить по Ленину», тщетно пытаясь создать «рай» на земле, другая – в страхе и ужасе отшатнулась, отпрянула от самой возможности повторить большевистский эксперимент. Желание избежать своего «октября» инициировало политические силы многих стран к поиску приемлемых эффективных реформ, социальных изменений, концентрации усилий на экономическом росте своих систем, расширению прав и свобод граждан.

Надо сказать, что не пушки и колючая проволока, огромные армии и современный полицейский аппарат свободных, цивилизованных стран остановили своих людей перед соблазнами революций, призрачного равенства и химер большевистского «народовластия». Нет и еще раз нет. Достижение неизмеримо более высокого уровня жизни народов, гарантированное соблюдение основных прав и свобод, отсутствие политических монополий на власть сделали бесперспективными все усилия большевиков и их сторонников создать советскую модель на всей планете. А Ленин так желал и был уверен в этом!

Выступая 13 марта 1919 года на митинге в Петрограде, Ленин нарисовал самые радужные перспективы большевистского движения на всех континентах. Он не очень заботился о точности и корректности того, что говорил. Вождь утверждал, например, что «рабочие всех стран поняли», что такое советская власть. В условиях «голода» в странах Антанты рабочие на Западе знают, что им «помочь может только рабочая власть». Поэтому, утверждал Ленин, «мы говорим, что победа обеспечена за нами полная, потому что империалисты других стран подогнулись, рабочие уже выходят из состояния угара и обмана. Советская власть уже завоевала себе победу в сознании рабочих всего мира, везде надежды возлагают только на то, что они устроят Советы; надежду видят в том, что возьмут власть в свои руки… Мы еще раз говорим себе и вам с полной уверенностью, что победа обеспечена за нами в мировом масштабе…»{275}.

Люди, пришедшие в Народный дом, где выступал Ленин, зажигались верой быстрого пришествия нового чуда. Слова Ленина прерывались «шумными аплодисментами». Казалось, еще одно усилие, еще натиск – и старый мир рухнет навсегда и везде; тогда ничто не помешает коммунистам на планете организовать справедливую, достойную, обеспеченную жизнь. Так думали те, кто поверил или хотел верить большевикам.

Ленин, не гнушаясь самой примитивной, дешевой демагогией, откликаясь на самые низменные чувства, мобилизуя созданную им партию, смог захватить сознание миллионов россиян. Он смог, как писал философ Федор Августович Степун, организовать «встречу просвещенско-рационалистической идеологии Карла Маркса с темной маетой русской народной души». В этой, как пишет Степун, «совершенно невероятной, совершенно фантастической встрече кроется все значение ленинизма, раскрывается вся глубина и все исступление страшного, вражьего подвига Ленина»{276}.

Ленин фанатично верил в схемы и догмы марксизма. Как отмечал его талантливый критик, лидер эсеровской партии Виктор Чернов, «Ленину было абсолютно отказано в творческом таланте, он был только умелым, ярким и неутомимым проводником в жизнь теорий других мыслителей, обладал настолько узким мышлением, что можно было бы говорить об ограниченности его интеллекта. Однако в этих рамках он был способен на проявление силы и оригинальности»{277}. Поставив цель, Ленин был способен мобилизовать не только свои способности, но и всех своих соратников для ее достижения.

Русский вариант, русская версия марксизма, который справедливо называть ленинизмом, глубоко пустил корни в России в силу не только «исторических обстоятельств», «особенностей самодержавной империи», «неповторимости психологического типа русского человека», но и совершенно исключительных качеств вождя октябрьского переворота.

Возможно, главное из них заключалось в том, что он олицетворял себя со своим делом; большевизм и личная судьба Ленина синтезировались не только в его собственном сознании, но и в общественном мироощущении миллионов.

Приведу еще некоторые рассуждения Ф.А. Степуна из его замечательной книги «Мысли о России». Оригинальный русский мыслитель, в 1922 году навсегда высланный Лениным из отечества, имел возможность несколько раз слушать вождя русской революции, наблюдать его деятельность в России после трагедии Октября. Степун через долгие размышления пришел к выводу, что Лениным «все исходные точки марксизма принимаются на веру». (Десятилетия мы все, советские люди, поступали точно так же.) Далее Степун пишет, что «догматы экономического материализма он утверждает и с сектантским исступлением, и с фельдфебельским искусством».

Разве не такими были и мы? Судьбу ленинизма нельзя понять, если не увидеть в ней судьбу миллионов людей, попавших в духовный плен идеологии, обреченной на знание конечных истин… Можно было только утверждать, «защищать», изучать, реализовывать идеи ленинизма. Но… никогда в них не сомневаться. Даже «развитие», «углубление» отдельных положений ленинизма дозволялось лишь партийному съезду, на худой конец – генеральному секретарю партии.

Но мне, чтобы глубже понять судьбы ленинизма, хотелось бы еще раз вернуться к проницательным наблюдениям Ф.А. Степуна. Для Ленина, вспоминает философ (а воспоминания – это всегда созерцание былого в зеркале нынешнего времени), была свойственна «какая-то начетническая ловкость мысли, производящая временами впечатление не только ловкости мысли, но уже и ловкости рук, какого-то не вполне доброкачественного фокусничества. Со страстною хваткостью изобличает он, например, всех своих противников в оппортунизме; но когда он сам вынуждается к утверждению оппортунистических позиций, он, не задумываясь, определяет свой оппортунизм как диалектику…

Во всем, что он говорит о своих политических противниках, начиная с «Николая Кровавого» и кончая «лакеем и социал-предателем Каутским», нет ни слова правды, ни йоты той психологической меткости и портретной точности, на которые был такой мастер Герцен. Почти все его характеристики – в конце концов никого и ничего не характеризующие грубые издевательства. Они не сливаются с характеризуемыми образами, а ложатся рядом, как на дешевых литографиях краснота губ съезжает на подбородок, а синева глаза на середину щеки…»{278}.

Главный идеолог ленинизма своей безапелляционной верой в постулаты марксизма положил начало образованию на их основе светской религии. Превратив Россию в атеистическую страну (организованный по инициативе Ленина погром Церкви был страшным, кровавым), большевики из ленинизма – русифицированного марксизма – создали «новую религию». Ее особенность – программный характер незыблемых догматов. История, «подлинная», начиналась лишь с октября 1917 года. Все истины изложены в ленинизме. Все ответы на самые жгучие вопросы бытия находятся там же. Постепенно русло жизни было намертво сковано бетоном ленинской идеологии.

В стране быстро выросли десятки тысяч идолов-памятников «вождю международного пролетариата», множество ленинских музеев, мемориальных комплексов, заповедников. Бронзового, гипсового, бетонного, каменного, чугунного Ленина можно было увидеть повсюду: на площадях городов, в скверах райцентров, на заводских дворах, в речных портах, дворцах культуры, университетах, на вокзальных площадях. Коренастый человек, с неизменной кепкой на голове или в руке, со вздернутой рукой, зовущей куда-то в дальнюю даль, словно оккупировал страну. Он был везде, повсюду, как и его высказывания, формулы, цитаты из многотомья книг и речей.

При том, что ленинские сочинения, изданные сотнями миллионов томов, заполонили общественные библиотеки, ленинские комнаты и кабинеты начальников, по своей воле Ленина практически никто не читал. Никто… Было осуществлено издание пяти собраний сочинений Ленина. В каждом новом регулярно добавлялось 10–15 томов. Последнее, пятое, насчитывало 55 томов. Это было как волшебство, мистика… В 1991 году в Институте теории и истории социализма ЦК КПСС (бывший Институт марксизма-ленинизма) началась подготовка шестого (!) издания сочинений В.И. Ленина, предположительно в 70 томах! И это при том, что существуют еще 40 томов Ленинских сборников… Уже давно начали публиковать работы в ленинских сочинениях, принадлежащие другим авторам, но удостоенные помет, подчеркиваний, ругани вождя…

Но, слава Богу, августовские события 1991 года остановили выпуск нового, самого массового и неиссякаемого в мире собрания сочинений, как и выпуск нового десятитомного издания слащавых «Воспоминаний о В.И. Ленине».

Кстати, это одна из немногих областей общественной жизни, где за семь десятилетий советской власти достигнуто изобилие. Изобилие не только книг. Нельзя было найти города, поселка, крупного села, где не было бы улицы, носившей имя вездесущего вождя. Были написаны тысячи книг о Ленине и его «вкладе», создании «основ», свершении «коренных переворотов». Тысячи людей обрели ученые степени и звания, описывая «гениальность» и «прозорливость» человека-бога. Ордена, медали, премии, стипендии его имени еще сильнее подчеркивали избранную исключительность вождя. Все научные форумы, партийные и иные съезды начинались с заклинаний верности «заветам Ленина»… Ленин и ленинизм стали светской религией, в которую уверовали атеисты. Догматы этой религии ядовиты, совсем не безобидны. Нетерпимость, непримиримость, ненависть ко всему «не ленинскому» десятилетиями была чертой характера миллионов людей.

В то же время о Ленине было положено знать дюжину мифов, легенд, идеологических штампов. Так, каждый школьник в стране знал, что «Ленин скрывался от ищеек Временного правительства в Разливе». Скрывался в знаменитом шалаше в одиночестве, разрабатывая планы революции. Хотя в действительности он там был вместе с Зиновьевым… Но после опалы, а затем и уничтожения Г.Е. Зиновьева соратник Ленина буквально испарился из книг, фильмов и, конечно, из священного шалаша. Как и десятки других «ленинцев», уничтоженных Сталиным, растворились в небытии и незнании.

Канонизация вождя большевиков стала не только партийной, но и государственной политикой. Ленинизм превратился, повторюсь еще раз, в светскую религию. Из текстов ленинизма, естественно, было удалено все то, что могло скомпрометировать вождя, его учение, сам «светлый облик» марксистского гения.

Но по мере наполнения духовной жизни общества ленинскими изречениями, картинами, фильмами, портретами, всевозможной символикой общественное сознание просто привыкало к этому имени, этим упоминаниям, этим догматам. Постепенно у людей рождалось не только стабильное отношение к этому существу, как к чему-то иррационально-святому, но и устойчивое равнодушие к человеку, идеологии, где не было ничего неправильного, ошибочного, спорного. Такое отношение к ленинскому наследию стало постепенно рождаться еще в 30-е годы, когда иконизация ленинского образа, распространение трудночитаемых и еще более труднопонимаемых книг земного бога стали частью образа жизни, быта, новых светских идеологических ритуалов.

В своей статье «Советские вожди на языке острословов» Дора Штурман пишет, что люди в советское время часто выражали свое негативное отношение к действительности, большевистской политике, ее вождям в фольклорной, анекдотической форме. Было, правда, это далеко не безопасно. При Сталине такие вольности могли стоить очень дорого, даже жизни. Приведем один анекдот из упомянутой статьи Д. Штурман.

«На колхозном торжественном собрании вручают подарки за хорошую работу:

– за отличную работу в поле товарищ Иванова награждается мешком зерна (аплодисменты);

– за отличную работу на ферме товарищ Петрова награждается мешком картошки (аплодисменты);

– за отличную общественную работу товарищ Сидорова награждается собранием сочинений Ленина (смех, возглас: «Так ей, б…, и надо!»)»{279}

Мир ленинизма, пишет ученый Г.Н. Александров, похож на «огромный монастырь… Во главе монастыря – непререкаемый авторитет, подчинение которому для всех обитателей обязательно без каких-либо сомнений и обсуждений. Подчинение настоятелю монастыря отождествляется с признанием веры в религиозное учение. Непременное и достаточное условие для занятия всех управленческих должностей – приобщение к религии, т. е. к идеологии марксизма»{280}.

Этот монастырь российского марксизма в форме ленинизма со временем весьма расширил свои владения, захватив в орбиту влияния почти все континенты, множество стран и миллионы людей.

Ленинизм не «диверсия» российских якобинцев, не лежалый товар политэмигрантов, вернувшихся из Европы. Ленинская концепция революционного развития одержала верх в России потому, что другие варианты не имели столь энергичного, фанатичного, одержимого политического лидера, как Ленин. Ведь даже самая верная теория без энергии воплощений не может стать плотью бытия. Ленин был сгустком такой энергии.

К 1917 году просматривалось три основных пути исторического развития России: конституционная монархия, что оказалось в конце концов невозможным, ибо самодержец упустил подходящий момент принятия этого решения; буржуазная, либеральная, конституционная демократия, не созревшая, однако, до той кондиции, что могла бы позволить повести общество; и, наконец, радикальный, диктаторский путь. При определенных условиях он мог стать «генеральским». Не исключено, что Россия могла бы на рельсах постсамодержавной диктатуры выбраться из глубокого кризиса. Но царские генералы оказались весьма плохими специалистами в политических, гражданских делах. Они не смогли даже стать серьезными оппонентами большевизму.

Радикальный рецепт перехода России на новые, неизведанные рельсы развития перехватили большевики, сумев уловить глубокую «маету русской души», смертельно уставшей от чуждой ей войны, непонятных лозунгов кадетов, болезненной непривлекательности возвращения помещиков и иных владельцев к государственным рычагам власти.

Злой гений Ленина не в заговорщицких тайнах, а в дьявольском учете глубинных интересов самых различных групп людей. В этой сложной комбинации он просчитал все варианты, но выбрал один, фантастически редкий, тот, который смог привести его с партией к власти.

Часть россиян поверили Ленину, не подозревая, что, заканчивая войну империалистическую, он тут же развяжет трехлетнюю гражданскую. Рабочие, провозглашенные высшей социальной кастой, останутся такими же бесправными. Крестьяне еще не знали, что земля будет национализирована и их многократно оберут так, как еще никогда не грабили. Они уже после смерти Ленина превратятся в крепостных XX века. А интеллигенция… Будет раздавлена или рассеяна. Как писала Зинаида Гиппиус в январе 1918 года:

К одежде смертной прикоснуться,

Уста сухие приложить,

Чтоб умереть – или проснуться,

Но так же жить! Но так же жить!{281}

Радикальные взгляды в социал-демократии были окрещены «ленинизмом» еще в начале века, однако пропущены через горнило «революционных свершений» только после октября 1917 года. Придя к власти, Ленин быстро изменился. Политический почерк его стал импульсивным, часто крайне жестким, безнравственным, отталкивающим. Ленина не терзали муки совести, когда он рекомендовал политбюро принять 4 мая 1922 года решение: «Применять к попам высшую меру наказания»{282}. Еще раньше, по инициативе Ленина, было принято постановление: «Дать сводку мятежных поповских попыток, а зачинщиков расстреливать»{283}. Это уже не просто безнравственность, а преступный образ мышления и действий.

В сформировавшемся ленинизме просматривался ряд черт, которые сохранились (в разной мере) на долгие десятилетия существования системы, созданной по его чертежам.

Ленинский антилиберализм и антидемократизм стали в высшей степени последовательными и глубоко осознанными. Выступая 12 января 1920 года на заседании коммунистической фракции ВЦСПС, Ленин всячески пропагандировал единоначалие и высмеивал коллегиальность{284}. К слову, речь никогда не публиковалась. Все атрибуты демократии и рабочего контроля были сведены на нет. Дело дошло до того, что политбюро устанавливало, утверждало для самой массовой организации трудящихся даже мелкие, пустяковые вопросы. Например, на заседании политбюро 15 апреля 1920 года было установлено заседания Президиума ВЦСПС проводить по средам в 11 часов. А повестка дня и материалы очередного заседания должны рассылаться всем членам политбюро{285}.

Впрочем, диктат большевистского руководства не ограничивался собственными профсоюзами. Профинтерн (международная профсоюзная организация под контролем Москвы) был в том же положении. Достаточно сказать, что именно на заседании политбюро 23 февраля 1922 года генеральным секретарем Профинтерна был назначен Рудзутак…{286} Исполкому международной организации оставалось лишь проштамповать решение свыше.

Так на все общественные организации надевался строгий намордник. Несогласные с партийным диктатом тут же устранялись со своих постов. Ленин последовательно превращал диктатуру пролетариата в диктатуру партии, которую Сталин со временем превратит в диктатуру одного вождя.

Ленинизм всегда олицетворялся с революционной диалектикой. Но в действительности это был способ политического оправдания быстрой смены лозунгов, отказа от одних формул и обожествления других, переход к совершенно новым установкам, нежели те, что были провозглашены ранее. Это не диалектика, а прагматизм человека, для которого высший критерий – власть. Ленин никогда не был великим философом. Его философия политична, полемична, социальна, но предельно узка и ограничена «классовыми рамками». Прочтя Гегеля, он заменил его «Дух» на «Материю». Дальше все было делом «техники», которая свела гегелевскую диалектику к трем сакраментальным законам.

Ленин был отцом «военного коммунизма» в 1918–1920 годах. Пребывая в состоянии революционного нетерпения, он хотел форсированно построить коммунизм. По его словам, они «решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное нам количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам – и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение»{287}. Не вышло: все окончилось крахом, полным развалом экономики. А ведь это было государственной политикой, у истоков которой стоял сам Ленин. Еще летом 1921 года, когда его соратники настаивали разрешить торговлю, он держался за безденежный обмен продуктов города на продукты села{288}. «Ведь свобода торговли – это возрождение мелкой буржуазии и капитализма. Это несомненно»{289}.

Прижатый обстоятельствами вызванной большевиками экономической катастрофы к стене, Ленин вынужден был согласиться на новую экономическую политику. И это мы называли блестящим примером революционной диалектики! Этак любую неудачу, преступление, провал можно оправдывать диалектикой…

Еще в апреле 1917 года Ленин утверждал, что никакого сепаратного мира с Германией быть не может, а через полгода это стало сутью внешней политики большевиков. Это не «диалектика» и не «новые обстоятельства», а манипулирование принципами, как это было и в отношении Учредительного собрания, союза с эсерами, свободы печати, отношений с союзниками России. Это придавало в значительной мере импульсивный характер политике большевиков, молившихся лишь одной «ценности» – завоеванию и сохранению власти.

В 1922 году большевики объявили политику примирения в Туркестане, гарантируя жизнь и свободу сдавшимся добровольно руководителям антиправительственных сил. Однако ленинское политбюро следом принимает 6 июня 1922 года решение, которым Средне-Азиатское бюро ЦК «не должно выпускать из рук главарей-басмачей и немедленно передать их суду Ревтрибунала, имея в виду применение высшей меры наказания»{290}. Так было и с добровольно сдавшимися белыми офицерами в Крыму, казаками на Дону, матросами в Кронштадте. Диалектика…

Ленинская «диалектика» – это не только анализ антиномий высоких социальных материй, но и беспримерная политическая жестокость. «Революционная диалектика» оправдывала коварство, беспощадность, непримиримость, если это было в интересах большевистской власти. Хотя сам Ленин, будучи апологетом жестокой философии, был трусливым человеком, что, кстати, в жизни встречается часто. Как пишет Р. Пайпс, «оборотной стороной жестокости Ленина была трусость»{291}. Доказательством тому – множество фактов. Он никогда не выезжал на фронт, не возглавлял демонстраций и шествий против царизма, при любой опасности был готов бежать за границу. Полтора десятка лет, проведенных за рубежом, – не результат преследований, а боязнь «осложнений» на родине. Как писала Т. Алексинская, она лично видела, как Ленин летом 1906 года быстро, панически ретировался с митинга, когда прошел слух, что есть опасность облавы{292}.

Ленинизм немыслим без террора. Вождь русской революции, внешне мягкий, даже добродушный, решительно выступил против отмены смертной казни, обещанной большевиками. И хотя формально отмена была произведена в послеоктябрьские годы, в большевистских судах, как правило, была одна мера наказания – расстрел.

Троцкий вспоминал, как Ленин, узнав об отмене смертной казни, бурно негодовал:

– Вздор. Как же можно совершить революцию без расстрелов?.. Какие еще есть меры репрессии? Тюремное заключение? Кто ему придает значение во время гражданской войны, когда каждая сторона надеется победить?

Ленина утешали: мол, смертная казнь отменена только для дезертиров. Все было напрасно. Он настойчиво твердил: ошибка, недопустимая слабость, пацифистская иллюзия…

Порешили на том, что если нужно, то «лучше всего просто прибегнуть к расстрелу, когда станет ясным, что другого выхода нет». На том и остановились{293}.

Ущербность ленинизма не только в том, что он поощрял террор. Главное выражается в жестокости самой философии ленинизма.

Лидер большевиков считал возможным отправить на Северный Кавказ членам Реввоенсовета фронта И.Т. Смилге и Г.К. Орджоникидзе в феврале 1920 года такую, например, телеграмму: «Нам до зарезу нужна нефть, обдумайте манифест населению, что мы перережем всех, если сожгут нефть и нефтяные промыслы, и, наоборот, даруем жизнь всем, если Майкоп и особенно Грозный передадут в целости»{294}.

Какие слова: «перережем всех», «даруем жизнь»… Слова и слог, достойные феодала раннего средневековья. Таков стиль Ленина, который он усвоил сразу же после переворота.

В записке, также связанной с нефтью, Ленин пишет, чтобы члену Главного нефтяного комитета СМ. Тер-Габриэляну сообщили его, главы советского правительства, указание: «Можете ли Вы еще передать Теру, чтобы он все приготовил для сожжения Баку полностью, в случае нашествия, и чтобы печатно объявил это в Баку»{295}.

Человек, внутренне не готовый к массовым жестокостям («сожжение Баку…»), не мог бы отдавать таких указаний. Если собрать все подобные директивы вождя, получится антология бесчеловечности, равной которой едва ли можно найти. Еще раз повторюсь: террор родился не из «реалий гражданской войны» и «неповторимых обстоятельств», как любят говорить «защитники» Ленина, а из предельно жестокой философии ленинизма. Эта страшная печать античеловечности останется навсегда позорной метой на явлении, называемом ленинизмом.

Ленинизм – это проповедь тотального контроля: за производством и потреблением, школой и печатью, мыслями людей. Никому и никогда в истории не удавалось создать столь всеобъемлющий контроль за самыми разными сферами человеческой жизни. Для Ленина это было едва ли не главной чертой, сутью его мироощущения. В своей знаменитой статье, которую советские люди, в соответствии с указаниями свыше, в разных формах политической учебы настойчиво штудировали, Ленин написал: «Богатые и жулики, это – две стороны одной медали, это – два главных разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это – главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться, при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества, беспощадно».

Как осуществлять этот контроль за «паразитами»? Ленин конкретен: «В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы… В другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом – расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве…»{296} Хорош «теоретик», додумавшийся расстреливать одного из десяти, словно рядовой каратель! А мы всю эту бесчеловечную мерзость читали без ропота…

А чтобы действовать против богатых и жуликов без промедления, по предложению Ленина 14 мая 1921 года на заседании политбюро принимают решение «О расширении прав ВЧК в отношении применения высшей меры наказания»{297}.

И раньше ленинское карательное детище не очень заботилось о соблюдении законов (которых фактически не было), руководствовалось «революционной совестью», а теперь ночной треск выстрелов в подвалах ВЧК стал еще более интенсивным. Ленин мог быть доволен: контроль за «богачами и жуликами» после этого памятного решения политбюро стал еще более действенным.

Для ленинизма свойственно утопическое видение перспектив грядущего и одновременно прагматичный реализм в решении задач текущего момента.

В первые годы после октябрьского переворота Ленин исключительно высоко оценивал перспективы мировой революции. В январе 1919 года Ленин вместе с Троцким, Свердловым, Сталиным и Бухариным отправил приветствие в Германию группе «Спартак» и компартии Австрии. В нем говорилось: «Гибель буржуазии и победа пролетариата одинаково неизбежны. Неизбежна ваша победа, товарищи! Мы верим и знаем, что вместе с вами мы добьемся того, что на развалинах капиталистического разбоя мы построим новый мир настоящего человеческого братства и солидарности всех народов». Большевистские вожди далее выражали твердую убежденность в близкой мировой революции и образовании международной социалистической республики{298}.

В пространном манифесте II конгресса Коммунистического Интернационала, написанном Троцким по поручению Ленина и одобренном им, прямо говорилось: «Гражданская война во всем мире поставлена в порядок дня. Знаменем ее является советская власть»{299}.

Ленин, вдохновленный совершенно фантастическим результатом октября 1917 года, верил, что с такой же легкостью большевики и их союзники захватят власть в ряде стран Европы, а затем и на всей планете. В какой-то момент, в 1919-м – первой половине 1920 года, большевиков охватила эйфория от предвкушения близкой, «обеспеченной победы». Зиновьев называл сроки победы мировой революции, исчисляемые несколькими месяцами. Утопия действительно обретала вроде бы реальные черты… Революционные выступления в Китае, Индии, Персии, Венгрии, Италии, Германии создавали мираж возникновения в ближайшем будущем мирового пожара.

Ленин, прочтя вечером 23 июня 1920 года очередную сводку об успешном наступлении Красной Армии на Варшаву, шлет Сталину в Харьков шифровку: «Положение в Коминтерне превосходное. Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может, также Чехию и Румынию… Сообщите ваше подробное заключение»{300}.

Именно по энергичному настоянию Ленина решили «советизировать Польшу», чтобы дать революционный импульс Германии.

Попутно замечу: вождь с легкостью распоряжается российскими землями. В 1918 году без особых колебаний отдал Германии 1 млн квадратных километров по преступному Брестскому миру; в письме эмиру Афганистана Аманулле-хану 27 ноября 1919 года выражает готовность к практическим действиям «для исправления русско-афганской границы, в смысле расширения афганской территории»{301}, уступил туркам «кусок» армянской территории, теперь вот готов отдать земли полякам «восточнее линии Керзона…»{302}.

Пришлось не только уступить российские территории, но и выплатить огромную контрибуцию. Однако Ленин умел любой большевистский позор превращать в триумф… Диалектика… Ленин фактически ничего не сделал для возвращения из польского плена более тридцати тысяч красноармейцев, судьба которых печальна: большинство сгинули, не оставив следов. Это давняя история, но она и сегодня требует честного ответа и разбирательства.

Ленин совершенно не испытал нравственного дискомфорта от поражения под Варшавой, наступление на которую он так торопил…

Десятки тысяч жертв принесла польская авантюра, тридцать миллионов рублей золотом контрибуции{303}, исчезнувшие бесследно тридцать тысяч плененных красноармейцев, моральное осуждение всей Европы никак не повлияли на Ленина, считавшего все это «в порядке вещей».

Выступая на IX конференции РКП(б), Ленин в заключительном слове по своему докладу, касаясь «неудачи» в Польше, обронит: «Мы на этом будем учиться наступательной войне. Будем помогать Венгрии, Италии и при этом рискнем таким образом, что с каждым удвоенным шагом будем помнить, где остановиться»{304}.

Впрочем, остановились в Польше недостойно; когда соединения и части Первой конной армии покатились назад, то метили свой путь на российской земле многочисленными еврейскими погромами. Ленину докладывали специальной шифровкой: «1-я и 6-я дивизии Первой конной армии на своем пути уничтожали еврейское население, грабя и убивая на своем пути…»{305}. Ленин отреагировал лаконично: «в архив».

Утопия рождает авантюризм. Поражения, неудачи – большевистский «реализм». Суть его – поиск новых решений, которые оставляют как бы за «скобками» огромные издержки, жертвы, лишения. Утопия в союзе с большевистским «реализмом» есть преклонение перед целью, достичь которую нужно любой ценой.

Но «фонарь ленинизма», о котором писал Троцкий, всегда высвечивал не столько реалии, сколько миражи грядущего.

Таков ленинизм. Такова его судьба. На протяжении десятилетий он опирался прежде всего на военную мощь советской империи. Вместе с тем нельзя отрицать, что ленинизм нес и несет огромную способность убеждать людей благодаря изощренной школе демагогии, постоянному перенесению ожидаемых благ в неопределенное, туманное будущее. Людям всегда свойственно верить. Особенно если мышление одномерное, догматическое, привыкшее пропагандистские мифы принимать за реалии.

Ленинизм агонизирует, но далеко не умер. И, видимо, не скоро умрет. Люмпенизированная, «пролетарская» часть населения России по-прежнему видит выход из тотального кризиса, в котором находится страна в посткоммунистическую эпоху, в новых экспроприациях, переделах, возвращении вульгарного равенства. После завышенных ожиданий, связанных с приходом к власти неопытной, незрелой, неумелой демократии, у многих возникло устойчивое разочарование в рынке, свободах, отсутствии удобных бюрократических опор в жизни. Этим пользуются опытные аппаратчики бывшей КПСС, стремясь на волне отрицания, сенсационных разоблачений и щедрых посулов вновь завладеть общественным сознанием. Опасность реставрации (хоть на какое-то время) реальна.

У России – великой, самобытной, духовно необъятной – трудно отнять ее приоритеты на страдания, нелепости, смуты.

В программе Коммунистической партии Российской Федерации, принятой 22 января 1995 года, лишь трижды стыдливо упоминается Ленин. При всей отчаянной защите человека и его учения, принесших России самые страшные беды в XX веке, звать «назад, к Ленину» сегодня уже не с руки. Всем видна полная несостоятельность этого учения, основанного на антиреформизме, антилиберализме, антидемократизме, антигуманизме, антиисторизме, антипарламентаризме. Новым лидерам коммунистов сегодня выгоднее утверждать просто бредовые вещи, вроде той, что «русская идея» есть идея глубоко социалистическая!

В программе КПРФ оправдывается ускоренная коллективизация, создавшая новое сословие крепостных XX века, не осуждаются страшные многомиллионные репрессии коммунистического режима; оказывается, к «мировой революции» призывал совсем не Ленин, а «лжекоммунисты», а среди союзников компартии ныне провозглашаются «религиозные объединения всех традиционных конфессий»! Словно и не было чудовищного погрома тысяч храмов большевистской инквизицией и призыва Ленина: «дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий…»{306}.

Каждый пункт этой программы ленинский, хотя, повторюсь, на него уже стыдятся прямо ссылаться; слишком черна его роль в истории России.

Правда, один раз в программе следовало бы сослаться на И.В. Сталина, «славного» продолжателя Ленина, когда в ней утверждается: «…в значительной мере оправдалось предвидение о том, что по мере созидания социализма сопротивление враждебных ему сил не только не затухает, но приобретает нередко самые ожесточенные и уродливые формы»{307}.

Сталин, как известно, эту реакционнейшую идею выразил на печально знаменитом февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года другими словами: «…чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последнее средство обреченных»{308}.

Коммунистам, в основном ветеранам войны и труда, нынешние руководители компартии, ленинские наследники, вновь предложили ленинско-сталинские догмы, реакционность которых подтверждена всей семидесятилетней историей СССР и КПСС, принесшей неисчислимые беды великому народу.

Ренессанса ленинизма не будет ни сейчас, ни в будущем. Даже укрепление политических позиций ленинцев, что не исключено, может быть только временным.

История имеет одну коренную особенность: в прошлое вернуться не дано никому. Можно попасть туда только мысленно. Но этот возврат, если взор направлять на конкретные деяния РКП – ВКП(б) – КПСС и ее лидеров, не может быть радостным. Террор, лишения, кризисы, голод, вечные нехватки, одномыслие, отсутствие прав и свобод не дают шансов нынешним реставраторам. Им нечего предложить народу, кроме очередей, карточек, нового передела, прежнего одномыслия и какого-то варианта ГУЛАГа.

Ленинизм и партии, которые его исповедуют, – призраки прошлого. Хотя те из бывших коммунистов, кто наберется мужества пойти по тропе либеральной, социальной демократии, имеют исторические шансы. Я в это верил раньше, верю и теперь.

Судьба ленинизма – грозное предупреждение грядущим поколениям. Тем более что на руинах коммунизма вновь появились всходы не просто красные, но и с коричневым оттенком. Беспощадный радикализм ленинцев прошлого и настоящего был и останется носителем Лжи и Насилия. А на этой основе нельзя построить храм Добра и Истины, что подтверждает судьба и второго большевистского вождя – И.В. Сталина, «самого верного ленинца» XX века.

Именно этот вождь, придавив Ленина мавзолеем и монополизировав его наследие, стал на долгие годы неуязвимым.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.