15

15

А мы тем временем спешили покрыть Россию широкой сетью независимых телерадиокомпаний. Частоты с советской поры были зарезервированы для военного использования — коммерческому телевидению оставались крохи. Со специалистами Минобороны я долго рылся в их частотных запасниках: оказалось, что ведомство сидело, как собака на сене — во многих заначках отпала необходимость. Эти заначки мы и раскулачили.

Ко мне выстроилась очередь журналистов из регионов, и я бесплатно выписывал им лицензии. Право вещать получили владельцы лицензий из нескольких сотен городов.

И тогда было много разговоров о необходимости строить в России гражданское общество. Причем по русской привычке надеяться на кого-то рассуждения чаще всего сводились к тому, что этим должна заниматься власть. Но с какой стати Кремль сам будет подпиливать сук, на котором сидит? Гражданское общество — это хлыст для власти, это придирчивый глаз народа за работой чиновников. А голубая мечта чиновничества — безнаказанность и бесконтрольность. Так что власть при любой демократической — раздемократической Конституции будет мешать расчистке пространства для оппозиционной среды. Никто, кроме самих граждан, не станет потеть над созданием такого общества. («Никто не даст нам избавленья…»).

Об этом я говорил с журналистами, вручая лицензии на телерадиовещание. И не только по данному поводу. Бизнес бизнесом, но независимые региональные телекомпании могли стать ячейками гражданского общества, привлекая к сотрудничеству и сплачивая неравнодушных к судьбе России людей. Объединить их во влиятельную силу в масштабах нашей страны, сделать стражами Четвертой власти от посягательств чиновничества — тоже было в силах журналистов. Как они использовали шанс, другой вопрос.

Тогда остро встала проблема с технической базой независимых компаний. Я был членом всемирной Комиссии по телерадиовещанию. И по наивности подкатил с просьбой к ее сопредседателю, экс-президенту США Джимми Картеру: не согласится ли он повлиять на западных предпринимателей, чтобы они оказали нашим независимым телекомпаниям безвозмездную помощь — камерами, штативами, кассетами, монтажными установками? Самое дорогое оборудование, вроде компьютеров или передатчиков, можно было оформить в лизинг.

Российские журналисты — народ малообеспеченный: если их материально не поддержать, они будут вынуждены уйти со своими частотами под власть или под нуворишей. Американцы много говорили о поддержке демократических процессов в России — вот появилась возможность перейти от слов к делу. Демократия без независимых СМИ, как автомобиль без колес.

Все это я сказал Джимми Картеру. Его реакция меня удивила. Он мгновенно, словно думал над моей просьбой не одну ночь, ответил: «Нет!» И тут же уточнил: лишь с кассетами не будет проблем — их могут бесплатно доставить в Россию сколько угодно. Только не пустые кассеты, а с записанными на них программами о преимуществах американского образа жизни и трактовке мировой истории с позиций янки. (Ну все вы знаете, как, например, они одни, без Красной Армии освобождали от фашизма Европу). Причем американцы должны были контролировать, чтобы их кассеты использовались именно с этими передачами, а не другими, после удаления с пленок заморских сюжетов.

Великолепный пропагандист Джимми Картер — сам Суслов позавидовал бы! Его искусственная улыбка стоит у меня перед глазами до сих пор. Я сказал «спасибо!», но таких подарков от Америки нам уже не надо — здесь вполне хватает колорадских жуков. (Каким-то компаниям мы смогли оказать господдержку, каким-то — нет: они оказались под контролем местных олигархов).

Иностранцы тучами кружили над Россией, как грифы над умирающим слоном. Если можно скушать по дешевке крупные заводы, считали они, почему нельзя прибрать к рукам русское телевидение? Наиболее влиятельные из них направлялись прямиком к Ельцину.

Как-то он позвонил мне и сказал: к нему приехал друг Сильвио Берлускони (нынешний премьер-министр Италии, а в то время — владелец медиагруппы и издательского дома), они пообщались вечерком, у них созрела хорошая идея. Какая? Об этом сообщит мне сам Сильвио — я должен выслушать его и сделать все, как он скажет, чтобы не выставлять Бориса Николаевича пустословом.

Появился не Берлускони, а его финансовый представитель, такой же лучезарный и белозубый, с пышной переводчицей. Изрек: как повезло России с лидером, и будто между делом заметил, что они с Сильвио уже купили телеканалы в Испании, Франции и Германии, теперь очередь дошла до нашей страны. О чем Берлускони договорился с Ельциным? Мы должны продать итальянцу по дружеской цене Первый федеральный канал со всей инфраструктурой — Останкинским корпусом, сетями, оборудованием и т. д. Я спросил: так ли Сильвио понял Бориса Николаевича? «Так, и не иначе. Мы сделаем коммерческий, развлекательный канал». Это о нашем-то главном, который только один тогда покрывал всю Россию. Вот уж действительно, отдай жену дяде…

Мне пришлось сказать, что Ельцин любит шутить, и здесь он пошутил — не иначе. Итальянец ушел недовольный. Его шеф, видимо, пожаловался Борису Николаевичу, и тот по телефону стал сердито мне выговаривать. Я начал ему возражать, что не может быть суверенитета страны без информационного суверенитета и что Венгрия, например, продала сдуру три свои ведущие телекомпании Паоло Берлускони — брату Сильвио, и вот парламент мадьяров ищет виновных и бьется за возвращение контроля над информацией.

— Запад поддерживает наши реформы, нечего его опасаться, — ворчал Борис Николаевич. Но смягчил тон, поняв, что хватил с обещанием лишку. — Предложите Берлускони что-то взамен.

Но ни сам итальянский медиамагнат, ни его представители больше не появлялись.

Уровень поддержки телевизионным начальством реформ по «Бнай Бриту» все заметнее становился критерием ельцинской оценки работы российских телекомпаний. Раньше Борис Николаевич не вмешивался в программную политику: если что-то ему не нравилось, просил обратить на это внимание. Но к концу 92-го, подстрекаемый экономистами из правительства, стал регулярно высказывать мне недовольство позицией председателей «Останкино» и ВГТРК Егора Яковлева и Олега Попцова.

Гайдаровская братия хотела, чтобы телекомпании различными РВ-акциями доказывали населению правоту только ее действий и оголтело поддерживали раздербанивание России под видом приватизации. Попцов с Яковлевым уважали Егора Тимуровича за интеллигентность и журналистское прошлое, но не воспринимали идеологию его команды как истину в последней инстанции. Истина, считали они, спускается сверху в виде директив лишь при диктаторских режимах, а в демократических государствах рождается в спорах, в столкновениях мнений. И давали в эфир разные точки зрения.

Им и самим хотелось продраться через постоянное вранье Чубайса и вникнуть в замыслы младореформаторов. (Не почитать же за достижение необходимый, но стартовавший несвоевременно отпуск цен при монополизированной экономике и пустом рынке, что привело к жуткой гиперинфляции, когда хлеб подорожал в 20 раз, а мясо и молоко — в 30 раз). Но плотно была прикрыта настоящая цель дымовой завесой. Не побоялся позднее выложить карты на стол, выдернутый на федеральный уровень из все той же питерской помойки друг и моральный двойник Чубайса по кличке «приватизатор-2» Альфред Кох (поднятый впоследствии до зама премьера Черномырдина). Причем выложил карты не перед московской прессой, а в интервью американской радиостанции ММВ. (Проблемами и ложью гайдаровская братия кормила Россию, но деньги и искренность вывозила на Запад). «Новая газета» (03.11.98) любезно познакомила наших сограждан с текстом этого интервью.

Вот только два признания Коха. Вопросу: не был ли ограблен приватизацией народ, он даже удивился. «Ну, народ ограблен не был, поскольку ему это не принадлежало. Как можно ограбить того, кому это не принадлежит?» Двойнику Чубайса и в голову не приходило, что хозяином российского имущества может быть народ, который накапливал его своим трудом. Его же инструктировали иначе: хозяевами страны должны быть только они, кого Ельцин поставил с черпаком на раздаче. А на вопрос, что будет представлять из себя Россия после их реформ, Кох с присущей питерским чинушам цинизмом ответил: «Сырьевой придаток. Безусловная эмиграция всех людей, которые могут думать… Далее — развал, превращение в десяток маленьких государств».

Помню, в давнишние годы при редакции нашей газеты был литературный кружок: со своими стихами туда регулярно приходил немного чудаковатый шофер. Через все его вирши рефреном шли две строчки:

В одном пиджаке всю жизнь запиджачиваем.

Куда мы идем, куда заворачиваем?

Так вот телевизионщики и до словесных стриптизов Коха видели, что мы заворачиваем вроде бы совсем не туда.

Экономисты гайдаровской команды с подхалимским усердием стали лепить миф о Ельцине как о предтече российской демократии. У этого подхалимства была корыстная подоплека: мол, Борис Николаевич спасет страну от реванша антидемократических сил, а они рядом с ним — от голода и холода. И Олег Попцов, и Егор Яковлев старались вычищать с телеканалов тухлую чубайсятину, то есть запредельное вранье. Они считали Ельцина не предтечей, а порождением демократии, которую до него втаскивали на своем горбу публицисты, дальновидные политики, передовая интеллигенция. Просто Борис Николаевич успел вскочить на белого коня, оседланного другими. И августовскую революцию 91-го, о чем я уже говорил, Ельцин делал в подвале Белого дома, где они с Юрием Лужковым «жевали бутерброды, запивая водкой с коньяком». В то время, когда люди чести мерзли на баррикадах под дождем в ожидании кровавого штурма.

Да и младореформаторы вылезли из своих теплых норок на готовую демократию, почуяв запах денег и чинов. И начали крикливо именовать себя истинными защитниками интересов народа, чем компрометировали саму идею.

Многие демократы с «дореволюционным» стажем, помогавшие Ельцину взобраться на трон, относились к нему безо всякого раболепия, как к соратнику по общему делу: отмечали в президенте достоинства и открыто порицали волюнтаристские замашки. Не составляли исключения и Олег Попцов с Егором Яковлевым. Они не были готовы, задрав штаны, бежать за Борисом Николаевичем в авантюрную мглу.

А Ельцин, настраиваясь на решительные действия, хотел повсюду иметь под руками безликих, беспрекословных исполнителей. Он видел: чистоплюи-демократы пока верили его словам о приверженности цивилизованным нормам, не догадываясь, что это всего лишь обманка для бесхитростного электората. И если только от одних слов «мочить депутатов» или «разгонять съезд» они корчатся в судорожном припадке, то как идти с ними на само дело? И зачем Бог создает таких голодранцев, преданных не вождю, а идеям! Заартачатся… Начнут вставлять палки в колеса.

Было время союза со стойкими демократами, желавшими блага России — прошло: Борис Николаевич достиг своих промежуточных целей. Теперь надо опираться на нуворишей и их шустряков-представителей — им будет что терять. И СМИ, прежде всего электронные, пора отдавать под их контроль.

Ельцин недолюбливал Олега Попцова. Говорил мне: «Что он все время пытается учить президента: это ему не так, то не так». При встречах Олег Максимович действительно задирал Бориса Николаевича, критикуя работу его служб и правительства. И все же Ельцин считал Попцова членом своей команды, так сказать, доморощенным руководителем, к тому же неподвластной Кремлю номенклатурой Верховного Совета.

А Яковлеву он просто не доверял. За Егором Владимировичем тянулись шлейф дружбы с членами Политбюро ЦК КПСС и слава неподкупного заступника демократических принципов, за которые он загрызет кого угодно. Когда мы втроем собирались у Ельцина, Егор Владимирович больше молчал, посматривая пристально на хозяина кабинета. В этом взгляде не было любопытства или приветливости, и Борис Николаевич чувствовал себя неуютно: что там у человека на уме?

Он несколько раз предлагал мне: «Давайте передвинем куда-нибудь Яковлева». И хотя я ворчал на Егора Владимировича за частые отлучки за рубеж («Кот на крышу — мыши в пляс»), за падение качества программ, мне удавалось отстоять его. Было ясно, что Ельцин намерен сменить руководителя «Останкино» — нужен только повод. И президент, как ему показалось, нашел его — в очередное отсутствие председателя появился некорректный телесюжет на больную национальную тему — о взаимоотношениях между ингушами и осетинами.

Это произошло за несколько дней до моей отставки с поста вице-премьера. Ельцин позвонил мне и попросил приехать.

— Все, — буркнул он, — я подписал распоряжение о снятии Яковлева с работы. Объясняться с ним не хочу, сами съездите и поговорите.

Я сказал, что не согласен с таким решением.

— Этот вопрос не обсуждается, — ответил президент. — Распоряжение на выходе в канцелярии. А на место Яковлева я назначаю Игоря Малашенко, мне его рекомендует Илюшин (Виктор Илюшин, первый помощник президента. — Авт.). Они вместе работали в международном отделе ЦК КПСС. Человек привык к партийной дисциплине: приказали — выполнил. Без интеллигентских шатаний. И в Америке он свой — два года стажировался в Вашингтоне.

Ельцин увидел, что я скривил лицо и спросил:

— Почему вы так реагируете?

Когда я был председателем Комиссии по рассекречиванию архивов, то ворошил уцелевшие документы о перекачке партийных денег за рубеж. Составил для себя перечень стран, где создавались совместные фирмы с управделами ЦК или куда переправлялся капитал под видом финансовой помощи левым движениям. И обратил внимание, что в те же страны и в то же время ездила одна и та же группа работников международного отдела. Среди них был Игорь Малашенко. Внимание-то обратил, но дальше в разбирательстве не пошел — такая задача передо мной не стояла. Возможно, это были случайные совпадения. Теперь я сказал об этом Борису Николаевичу.

Упоминания о кознях управделами ЦК всегда действовали на Ельцина, будто на быка красная тряпка. Он не забыл, как, подстрекаемое Лигачевым, это управление обделяло канцтоварами возглавляемый им московский горком, на что Борис Николаевич жаловался самому Горбачеву. И люди, снюхавшиеся с управделами, тоже вызывали у него изжогу.

Президент взял со стола листок с биографией Малашенко, демонстративно порвал его на три части и швырнул с картинной брезгливостью в корзину для мусора.

А кого ставить на «Останкино»?

Жаль было оголять бойца за Четвертую власть — комитет Верховного Совета по СМИ, но я предложил его председателя Вячеслава Ивановича Брагина. Он не раз выступал перед депутатами в поддержку Бориса Николаевича. Ельцин это помнил. Еще он вспомнил, что Вячеслав Иванович, в отличие от кудлатых и небритых правозащитников, одевался с партийной строгостью и не горланил по пустякам, а говорил о серьезных вещах, с нужной долей почтительности к старшим по чину. Такого приласкаешь — будет лично предан до гроба, к тому же своей статностью украсит команду. И президент согласился.

(Ельцин ошибся. За внешней приглаженностью и уступчивостью в Брагине скрывался русский патриот с сильной волей. И не записной, как уже говорил, а истинный демократ. Еще со времен Михаила Ненашева в «Останкино» образовалось влиятельное прозападное лобби. Оно диктовало программную политику и на всякий нажим грозило ответить забастовкой телекомпании.

Несмотря на шантаж — да куда они денутся, эти трусливые политические официанты! — Брагин начал круто менять ситуацию: снимать с эфира низкопробные пошлости, вместо американского мусора ставить отечественные фильмы, дал зеленый свет патриотическим программам «Русский мир», о провинции, материально поддержал гибнущий Большой симфонический оркестр Владимира Федосеева и пустил его на телеэкран, отодвинув проплаченные нуворишами сюжеты-панегирики о своих безголосых отпрысках.

Финансы на «Останкино» крутились большие, да все, так сказать, мимо кассы, и Брагин стал прищемлять хвосты жуликоватым «мэтрам экрана». Это была неслыханная дерзость! Я начал бояться, что «мэтры» могли организовать физическое устранение Вячеслава Ивановича. И попросил его быть предельно бдительным. Но «мэтры» выбрали другой путь: они бегали жаловаться целыми делегациями к помощнику президента Илюшину, и тот жужжал Ельцину в уши об «оплошном выборе». Борис Николаевич считал это бурей в стакане воды и не реагировал: угрозой его власти пока даже не пахло. К тому же было заметно, что Брагин оберегал личный авторитет президента.

После октябрьских событий 93-го, когда началась избирательная кампания в Госдуму РФ, я приехал к Брагину в «Останкино», и мы поговорили о сложившейся ситуации. На политическом поле не осталось сколько-нибудь значимых противодействующих сил Ельцину: Кремль и Белый дом с правительством Черномырдина — Чубайса — Гайдара полностью в его руках, правоохранительная и судебная система — тоже. Если еще и в Думе партия «Демвыбор» Гайдара получит большинство, то образуется монолитная глыба, которая сразу придавит Россию.

Я сказал Брагину, что хотя и меня включили кандидатом от «Демвыбора», надо этому мешать всеми доступными способами. Он, на многое уже наглядевшись в команде Бориса Николаевича, согласился со мной. И при мне собрал у себя в кабинете руководителей общественно-политических программ, поделился с ними нашими опасениями. В интересах демократии нужно жестко, без приукрашиваний анализировать политику реформаторов, больше давать эфирного времени для знакомства избирателей с точкой зрения оппонентов. Телевизионщики поддержали идеи Брагина — им тоже осточертело тесниться на улице с односторонним движением. Но кто-то донес — как же без этого — в Кремль и правительство.

И закружилось: «Как начали все эти гады бегать, на вицмундиры осыпая перхоть, в носы табак спасительный суя». «Провокация!», «Подрывная работа!». И Ельцин выразил нам недовольство в достаточно резкой форме: волна могла подняться до подножия его власти. Он еще посмотрит, как «Останкино» проведет выборную кампанию! «Да так и проведем, как договорились», — проронил мне Брагин.

Я ему посоветовал тоже выставить свою кандидатуру для избрания в Госдуму: Ельцин окончательно стер со своего лица демократические белила, его власть будет опираться на грубую полицейскую силу и воров-олигархов. Вячеслав Иванович со своими принципами станет чужим на этом празднике сатанистов — его в любом случае уберут. Но он не поверил. Или не захотел верить. Решил остаться в телекомпании. И сразу же после выборов, на котором гайдаровская партия власти проиграла, Ельцин снял Брагина с работы.

А «Останкино» передал в руки Бориса Березовского. Хватит играть на выборах в демократию. Хватит рисковать, доверяя такое важное дело бескорыстным, а значит, неуправляемым людям. Вот олигархи, чтобы не быть раскулаченными, всегда обеспечат для власти нужные результаты.)

И судьбу четвертого метрового канала президент решал с тех же позиций. Этот общеобразовательный канал принадлежал телекомпании «Останкино» — на нем шли просветительные программы. Для детей и молодежи. Мы с Брагиным нашли средства, чтобы оснастить канал новыми интересными передачами по истории России, культуре, литературе, экологическим проблемам. Но за «четверку» в 93-м развернулась борьба между кланами.

Александр Коржаков с Шамилем Тарпищевым вручили президенту записку с просьбой отдать канал им. Обещали показывать любимый Кремлем теннис и кое-что о спорте еще. На записке Ельцин начертал мне поручение (ФИЦ распоряжался частотами): отобрать у «Останкино» и передать просителям. Я приехал к нему в кабинет и сказал, что поручение выполнять отказываюсь. Зачем пускать под нож просветительские программы, если для качественных спортивных передач у нас достаточно времени на других каналах. Я уважал Александра Васильевича, но видел, что частота ему была нужна, как паровозу балалайка. И подозревал: кто-то из нуворишей хотел использовать близость Коржакова к Борису Николаевичу и получить метровый канал с хорошей сетью в свои олигархические лапищи.

Ельцина мой отказ не просто разозлил, а привел в ярость. Выходит, грош цена его клятве на крови с Коржаковым, если он не в состоянии подарить ему такой пустячок.

— Вы все время провоцируете меня, чтобы я вас уволил, — шумел он.

— Меня пугать бесполезно — вы это знаете. А действую я и в ваших интересах, — втолковывал я ему, — что будут говорить о президенте, который отдает телевидение своей охране?

Он вырвал из моих рук записку со своим поручением и сунул в ящик стола.

Все, аудиенция закончена.

А на «четверку» уже нацелился лужковский клан.

Он контролировал «третью кнопку», и в 92-м мы выдали лицензию на шестой метровый канал Московской независимой вещательной корпорации (МНВК) — в числе ее акционеров было столичное правительство. (Сожалею, что отказал в этой лицензии журналистам самой массовой газеты «Аргументы и факты», объясняя нежелательностью монополизации СМИ). А Лужкову с его приближенными олигархами все было мало. Они подминали под себя газеты, журналы, радиостанции.

Московскую власть этот клан конвертировал в деньги, и теперь деньги надо было конвертировать в инструменты для размыкания дверей в федеральную власть.

Ельцин считал, что высшая цель лужковской камарильи — деньги, деньги и еще раз деньги, а о кремлевском троне столичная команда не помышляла (помышляла, да еще как!). Он спокойно отдал ей на прокорм Москву с ее золотоносной недвижимостью и даже не позволял контрольному управлению администрации президента России проводить ревизию деятельности мэрии. Пусть ребята погреют как следует руки — будут горой стоять за Бориса Николаевича.

Ему, любителю внешних эффектов, легла на душу придумка Ресина — Лужкова погонять во время трудного для президента Седьмого съезда нардепов колонну бибикающих самосвалов вокруг Кремля. Для психологического давления на оппозицию. Или, проще говоря, для понта. Так понтуют в тюремных камерах уркаганы, отбивая себе место подальше от параши.

Москва, наравне с Петербургом, была пионером в сращивании власти с нуворишами. Границ между их интересами не существовало. Поэтому притязание на четвертый канал тогдашнего друга Лужкова — Владимира Гусинского Ельцин воспринял как поступательный шаг мэра к укреплению его власти, а, стало быть, и личной власти президента России.

Помощники Бориса Николаевича без промедления составили проект указа о передаче на четвертом канале в собственность телекомпании Гусинского — НТВ вечернего времени, так называемого прайм-тайма. Общеобразовательные программы выдворялись в предбанник.

В это время у Ельцина уже лежало мое второе прошение о добровольной отставке. Первое, в начале июля, он порвал перед моим носом, но я вышел в приемную и написал второе. На нем Борис Николаевич поставил перед руководителем своей администрации Сергеем Филатовым жирный вопрос: «Что будем делать?» Филатов ответил: «Не отпускать!» Так я висел между землей и небом до января 94-го, когда ушел в депутаты Госдумы. И все же президент не стал подписывать указ, а отправил его ко мне, полууволенному, на визу.

Я отказался визировать документ, не желая гробить общеобразовательный канал. Тогда Ельцин направил проект премьеру Виктору Черномырдину. Тот подмахнул его, не задумываясь. Указ вышел (а через какое-то время президент передал Гусинскому для НТВ весь четвертый канал).

Помощник окололужковского олигарха Сергей Зверев, ставший позднее замом руководителя ельцинской администрации, не поленился и примчался ко мне в кабинет, чтобы похвастать визой Черномырдина.

— Вот так-то, — сказал он победным тоном. — А вас мы будем мочить!

Пометим эту феню — «мочить». Вернемся к ней чуть позже.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.