Влияние французского просвещения на русское общество

Влияние французского просвещения на русское общество

«Просветительная» философия Запада на русской почве дала весьма своеобразные всходы. Чтобы правильно оценить их, надо представить умственное состояние тогдашнего русского общества. Времена допетровской Руси тогда были еще слишком недалеки. Единственным светильником образования в России в то время являлся новорожденный Московский университет. Вся наличность тогдашних образовательных средств, помимо Университета и духовных школ, исчерпывалась четырьмя гимназиями (одна в Петербурге, две – в Москве, одна – в Казани) да несколькими военными училищами, основанными при Анне и Елизавете. Да и эти немногие учебные заведения находились еще в зачаточном состоянии, не исключая и Университета. За недостатком школ приходилось пользоваться частными средствами обучения – средствами, более чем недостаточными, подчас самыми примитивными.

Естественным результатом подобного положения дел являлось почти всеобщее невежество. Страницы многочисленных записок современников представляют слишком много данных, свидетельствующих об этом невежестве даже высших слоев русского общества блестящего екатерининского века. Невежество является одной из самых частых тем сатирических журналов того времени. Это невежество было и официально засвидетельствовано одним из лучших представителей эпохи – Бецким – в докладе Екатерине II («О воспитании юношества в России»: хотя в России и есть различные учебные заведения – «но мало, буде не совсем ничего, существительных плодов от того собрано»). Умственная неразвитость тогдашнего общества была настолько еще велика, что даже в высших слоях его еще крепко держалась прямая предубежденность против образования, пренебрежение им. В данном случае мы находим любопытное свидетельство современника: «Дворяне, – говорит он, – почитают невежество своим правом; человек со сведениями не только не уважается у них, но избегается».

Таким образом, новейшее западное просвещение встретило на Руси совершенно неподготовленную для себя почву, и потому о широком влиянии его, в частности его основной положительной гуманной стороны, на современное общество не может быть и речи.

Конечно, среди этого общества были и подлинно просвещенные люди, с серьезными убеждениями, но они были редкими точками на общем темном фоне тогдашней действительности. К таким лицам нужно отнести прежде всего Екатерину II, государственная деятельность которой запечатлена духом современного западного просвещения. Кроме Екатерины II заслуживают уважения и такие лица, как княгиня Дашкова, Бецкий, Радищев, Державин и в особенности Ломоносов, который был уже предметом нашего суждения с этой стороны. К этой же категории просвещенных людей нужно отнести ряд духовных лиц – митрополита Платона, епископа Дамаскина и других – соединявших в своем лице блестящую образованность с высокой нравственностью.

При всеобщем поклонении новым просветительным идеям, при всем господстве их в тогдашней литературе, при всей распространенности их в обществе – эти идеи, говоря вообще, скользили лишь по поверхности русского общества, туго проникая вглубь умов и сердец. Для громадного большинства тогдашних русских людей все эти произведения Вольтера и энциклопедистов были дороги лишь как модное украшение гостиной; вся эта просветительная литература явилась лишь занимательным чтением в часы досуга – чтением, на которое набрасывались с жаром, но из которого выносили лишь темы для салонных разговоров. Воспринимаемое поверхностно, модное чтение в лучшем случае сообщало лишь, говорит один известный наш историк, блеск уму русского читателя, потрясало даже его нервы: никогда русский человек не плакал так охотно от одних хороших слов – но и только. Слезы, восторженность были патологическим развлечением, нервным моционом и не отражались на воле – идеи не переходили в дело, слова не становились фактами. «Вольнодумец спокойно читал книгу о правах человека рядом с крепостной девичьей и, оставаясь искренним гуманистом, шел на конюшню расправляться с провинившимся слугою» (В. О. Ключевский).

Но если слабо влияла на русское полуобразованное общество положительная, гуманная сторона французской философии, то тем сильнее действовала на него отрицательная сторона этой философии и литературы, и особенно отрицательное отношение к предметам веры и нравственности. Кощунственное отношение Вольтера к религии, Церкви и христианству – его сочинения были самыми распространенными у нас – не только легко усвоялись русскими современниками, но в силу той же необразованности русского общества и в силу обаяния моды особенно заразительно действовали на тогдашнюю русскую полуцивилизованную среду. Французский скептицизм получил у нас самое широкое распространение и породил в обществе известное пресловутое «вольтерьянство», его религиозное вольнодумство или скептически легкомысленное отношение к предметам веры и нравственности.

Эта чужеземная зараза усиливалась у нас еще условиями тогдашнего воспитания, которое было лишено всякого национального и религиозно-нравственного характера. Новые заграничные учителя, которые целыми толпами являлись на Русь с предложениями своих педагогических услуг, были людьми, совершенно неподготовленными к важному делу воспитания. Большинство из них у себя на родине были лакеями, парикмахерами, ремесленниками. А по своим нравственным качествам большая часть этих выходцев из страны Вольтера были люди «без всяких религиозных убеждений и без всяких правил христианской нравственности, одним словом, совершенные неверы»… Из системы их воспитания Закон Божий совершенно вычеркивался, и даже имени Господа Иисуса Христа не слышали от них питомцы, не говоря уже о книгах Священного Писания, о Евангелии… Большей частью эти педагоги ограничивали свой образовательный курс практикой французского языка да сообщением сведений о том, что Франция есть первое государство в мире, а Париж – первый город в свете, а веру в Бога называли глупостью, приписывая ее крайнему невежеству.

Результаты такого воспитания можно очень легко себе представить. Лишая русских питомцев всякого чувства национальности и патриотизма, модное воспитание подрывало в них и все религиозно-нравственные устои. Из рук модных педагогов выходили разные фонвизинские Иванушки и Советницы, юноши и девушки без всяких нравственных принципов, с презрением ко всему родному, русскому, и с предельным благоговением перед всем французским, словом, выходили в жизнь с легкой головою и пустым сердцем.

Образовательные путешествия по Европе, которые представляли собой заключительный акт воспитания богатой и знатной русской молодежи, служили лишь дальнейшему ее нравственному разложению. Русские недоросли, воспитанные невежественными французскими гувернерами, во время своего пребывания за границей лишь предавались праздной и шумной жизни, проводили время в кутежах и разгулах, проматывая иногда целые состояния, и возвращались на родину совершенно испорченными. Таким образом, вся постановка тогдашнего воспитания носила в себе семена глубокого разложения общества.

К сожалению, и школьное образование того времени было слишком слабо развито и плохо поставлено, чтобы противодействовать деморализующему влиянию домашнего «французского» воспитания. Достаточно вспомнить, что до второй половины XVIII века школьное образование было лишено у нас религиозного элемента. Закон Божий не входил в курс светских, чисто профессиональных, школ, и все религиозное образование было сосредоточено в школах духовных. Правда, во второй половине XVIII века, когда была осознана необходимость общего гуманитарного образования, в новых общеобразовательных школах получил свое место и Закон Божий. Но, с одной стороны, укоренившееся уже воззрение на него как на предмет чисто «поповский», а с другой – самые инструкции и уставы новых школ, составленные в духе современных либеральных веяний, весьма сильно ослабляли значение религиозного воспитания в светских учебных заведениях.

Таким образом, в продолжение почти всего XVIII века единственным источником религиозного образования являлась духовная школа. Но поскольку она обслуживала лишь духовное сословие, то есть была школой сословной по преимуществу, то и влияние ее на русское общество и народ можно измерять лишь влиянием духовенства, которое в массе своей все же продолжало оставаться малоподготовленным к ответственной религиозно-просветительской деятельности. Верующий народ, конечно, хранил основы православного благочестия, но так называемое общество русское, в особенности высшее общество, в значительной своей части чуждалось Церкви и, вместо искания крепких и здоровых убеждений, предавалось вольнодумству, под которым нужно разуметь легкомысленное неверие в сочетании с безнравственностью жизни.

Нет никакого смысла приводить многочисленные свидетельства современников о содержании тогдашнего вольнодумства, ибо знакомство с безобразиями человеческого поведения может только отдалять, отвлекать нас от положительных явлений эпохи. Но все же считаю полезным указать на примеры влияния вольтерьянской философии, на примеры, поучительные в том смысле, что они касаются лиц известных и значительных в истории русской культуры. К ним можно отнести, например, Ивана Елагина, который в молодых годах, по собственному его признанию, «прилепился к сочинениям лестным и заманчивым, к писателям безбожным», которые, «пленив сердце» его «сладким красноречия ядом, пагубного ада горькую влили в него отраву». Следует упомянуть и об Иване Лопухине, который в 17 лет «охотно читывал Вольтеровы насмешки над религией и прочие подобные сочинения». Д. И. Фонвизин, выросший в религиозной семье, среди самой благочестивой обстановки, в юности играл не последнюю роль в обществе вольнодумца князя Ф. А. Козловского и в это же время написал свое известное стихотворение «Послание к слугам» с весьма скептическим отношением к вере в Промысл Божий и в Божественное мироправление. Струя вольтерьянского скептицизма проникла даже в сочинения такого благонамеренного писателя, как автор знаменитой оды «Бог», – Державина, который в стихотворениях «На смерть князя Мещерского» и «На смерть Кутузова» довольно скептически выражается относительно бессмертия души. В стихотворении «На смерть князя Мещерского» он дает, например, такое четверостишие:

Вот прах его; он здесь.

Где дух? – Он там.

Где – там? Не знаем.

Мы только плачем и рыдаем.

Та же нотка скептицизма, но уже сильнее, звучит в другом стихотворении, «На смерть Кутузова»:

Вот гения блестящий век!

Где ум? Где дух? Где блеск и сила?

И что такое человек,

Когда вся цель его – могила,

А сущность – горсть одна земли?

Сама Екатерина II была в значительной мере заражена религиозным либерализмом, о чем свидетельствует ее утилитарно-политические, в духе Вольтера и Монтескье, взгляды на религию и Церковь.

Таким образом, отрицательного влияния французской философии не избежали многие серьезные представители русского общества екатерининского века.

Общим во всех слоях общества результатом влияния отрицательных идей модной философии явилось всеобщее пренебрежение каноническими постановлениями Церкви. Пост, богослужение, долг христианской исповеди и причащение и т. д. – все это стало считаться предметами отжившими, непристойными для просвещенного общества. В это время проявляется даже стремление санкционировать этого рода либерализм официальным путем. Я разумею тот проект прокурора Святейшего Синода Мелиссино, в котором последний изложил самые либеральные предложения. Этот проект, конечно, был отклонен Святейшим Синодом. Но самый факт его появления в это время достаточно красноречиво говорит о разрушении религиозно-нравственных устоев русского общества.

Легко понять, из каких источников мысли черпали представители этого общества правила жизни и поведения. Они читали у Ламетри о том, что чувственные удовлетворения составляют высшее счастие для человека; они повторяли вместе с Гельвецием, что «одно себялюбие и личная выгода должны быть единственными двигателями всех человеческих суждений и поступков», что «искать удовольствия и избегать неудовольствия наше единственное побуждение в жизни»; у Дидро они усваивали мысль о том, что страсти не должны быть побораемы, ибо они вполне естественны и не только полезны, но и необходимы для человека; а от Гольбаха узнавали, что вся традиционная нравственность есть продукт предрассудков, привычек и инстинктов; истинную же цель жизни составляет счастие и благополучие.

Эта легкая французская мораль, эта проповедь эгоизма и удовольствия пришлась как нельзя более по вкусу изнеженной русской знати, и, в силу обаяния моды и своей заманчивой легкости, новые идеи увлекли тогдашнее полуобразованное русское общество, породив всеобщую страшнейшую распущенность нравов.

При Екатерине II во главе Синода в течение 10 лет (1763–1774) стояли такие два обер-прокурора, православие которых было более чем сомнительно. Так, «первый из них, Мелиссино, предложил Священному Синоду снабдить синодального депутата в комиссию для составления уложения такими предложениями реформ церковной жизни: об ослаблении и сокращении постов, которые, за тяжестью их “редко кто прямо содержит”, об уничтожении суеверий касательно икон и мощей, о запрещении носить образа по домам, о сокращении церковных служб для “избежания в молитве языческого многоглаголания”, об отмене составленных в поздние времена стихир, канонов, тропарей, о назначении вместо вечерен и всенощных кратких молений с научениями народу, о прекращении содержания монахам, о дозволении выбирать из священников епископов без пострижения в монашество, о разрешении епископам проводить брачную жизнь, о разрешении духовенству носить “пристойнейшее платье”, об отмене поминовения умерших, будто бы дающего простым людям лишний повод к вере в мытарства, а попам к вымогательству, об облегчении разводов и о дозволении браков свыше трех, о запрещении причащать младенцев до 10 лет, пока не на учатся вере» (И. Я. Порфирьев). Эти предложения свидетельствуют о том, что их автор, стоявший во главе Священного Синода, был явно не православным человеком и, по-видимому, стремился к тому, чтобы сделать Православие приемлемым и для вольтерьянски настроенного общества. Конечно, Священный Синод, состоявший из православных иерархов, отверг эти предложения и составил свои в духе православного учения.

Второй обер-прокурор, Чебышев, был совершенно неверующим человеком и нередко открыто, при публике, заявлял о своем неверии в Бога, говорил разные «гнилые слова» в присутствии членов Синода и задерживал издание сочинений против модного тогда неверия (Е. Н. Поселянин).

Если к этим фактам и обстоятельствам добавить отобрание в казну монастырских имений и введение монастырских штатов, то время Екатерины II нельзя признать особенно благоприятным для Церкви.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.