МЕРЕЖКОВСКИЙ Дмитрий Сергеевич

МЕРЕЖКОВСКИЙ Дмитрий Сергеевич

2(14).8.1865 – 7.12.1941

Прозаик, поэт, драматург, философ, литературный критик. Один из руководителей Религиозно-философского общества в Петербурге. Публикации в журналах «Русская мысль», «Северный вестник», «Вестник Европы», «Мир искусства», «Весы» и др. Стихотворные сборники «Стихотворения (1883–1887)» (СПб., 1888), «Символы. Песни и поэмы» (СПб., 1892), «Новые стихотворения. 1891–1895» (СПб., 1896), «Собрание стихов. 1883–1903 гг.» (М., 1904), «Собрание стихов. 1883–1910 гг.» (СПб., 1910). Романы «Смерть богов (Юлиан Отступник)» (СПб., 1896), «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)» (СПб., 1901), «Антихрист. Петр и Алексей» (СПб., 1905), «Александр Первый» (т. 1–2, СПб.; М., 1913), «14 декабря» (Пг., 1918), «Рождение богов. Тутанкамон на Крите» (Прага, 1925), «Мессия» (Париж, 1928). Сборник новелл «Любовь сильнее смерти. Итальянская новелла XV в.» (Москва). Пьесы «Маков цвет» (СПб., 1908), «Павел I» (СПб., 1908) и др. Литературно-критические эссе «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (СПб., 1893), «Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы» (СПб., 1897), «Л. Толстой и Достоевский» (т. 1–2, СПб., 1901), «Гоголь и черт» (М., 1906), «М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества» (СПб., 1909), «Завет Белинского. Религиозность и общественность русской интеллигенции» (Пг., 1915), «Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев» (Пг., 1915). Сборники религиозно-философской публицистики «Зачем воскрес? Религиозная личность и общественность» (Пг., 1916), «I. Грядущий Хам. II. Чехов и Горький» (СПб., 1906), «Le Tsar et la Re?volution» (Paris, 1907), «Не мир, но меч. К будущей критике христианства» (СПб., 1908), «В тихом омуте» (СПб., 1908), «Больная Россия» (СПб., 1910). Историко-художественные исследования «Тайна Трех. Египет и Вавилон» (Прага, 1925), «Тайна Запада. Атлантида – Европа» (Белград, 1930), «Иисус Неизвестный» (т. 1–2, Белград, 1932–1934), «Павел – Августин» (Берлин, 1936), «Франциск Ассизский» (Берлин, 1938) и др. Муж З. Гиппиус. С 1920 – за границей.

«…Маленький, щупленький, как былиночка (сквознячок пробежит – унесет его), поражал он особою матовостью белого, зеленоватого иконописного лика, провалами щек, отененных огромнейшим носом и скулами, от которых сейчас же, стремительно вырывалась растительность; строгие, выпуклые, водянистые очи, прилизанные волосики лобика рисовали в нем постника, а темно-красные, чувственно вспухшие губы, посасывающие дорогую сигару, коричневый пиджачок, темно-синий, прекрасно повязанный галстух и ручки белейшие, протонченные (как у девочки), создавали опять-таки впечатление оранжереи, теплицы; оранжерейный, утонченный, маленький попик, воздвигший молеленку средь лорнеток, духов туберозы, гаванских сигар, – вот облик Д. С. того времени» (Андрей Белый. Воспоминания об Александре Блоке).

«Он – маленького роста, с узкой впалой грудью, в допотопном сюртуке. Черные, глубоко посаженные глаза горели тревожным огнем библейского пророка. Это сходство подчеркивалось полуседой, вольно растущей бородой и тем легким взвизгиваньем, с которым переливались слова, когда Д. С. раздражался. Держался он с неоспоримым чувством превосходства и сыпал цитатами то из Библии, то из языческих философов» (Б. Погорелова. «Скорпион» и «Весы»).

Дмитрий Мережковский

«Приходилось слышать Мережковского в Москве на открытых выступлениях. В Историческом музее маленькая его фигурка перед огромной аудиторией, круто подымавшейся вверх, наполняла огромным своим голосом все вокруг. Говорил он превосходно, ярко и полупророчественно. Некая спиритуальная одержимость влекла его. Это было и суховато, как бы без влаги, но воодушевление несомненно. Нет, не пророк, конечно, но высокоодаренное и особенное существо, вносящее неповторимую ноту. Мимо не пройдешь. Не зажжет, не взволнует и не умилит, но и равнодушным не оставит. Большой оратор, большой литератор, но никак не Савонарола.

Выходили в это время и некоторые замечательные его книги – „Леонардо да Винчи“, „Гоголь и черт“. „Леонардо“ – вроде исторического романа. Но именно „вроде“. Настоящим художником, историческим романистом (да и романистом вообще) Мережковский не был. Его область – религиозно-философские мудрствования, а не живое воплощение через фантазию и сопереживание. Исторический роман для него, в главном, – повод высказать идеи. Но вот „Леонардо да Винчи“, при всей своей книжности, местами компилятивности, все же вводил в Италию, в Ренессанс, просвещал и затягивал.

…Слабость Мережковского была – его высокомерие и брезгливость (то же у Гиппиус). Конечно, они не кричали – вперед на бой, в борьбу со тьмой, – были много сложнее и труднее, но и обращенности к „малым сим“, какого-либо привета, душевной теплоты и света в них очень уж было мало. Они и неслись в некоем, почти безвоздушном пространстве, не совсем человеческом. Это не уменьшает, однако, высоты их идейности» (Б. Зайцев. Мои современники).

«Он был очень далек от типа русского писателя, наиболее часто встречающегося. Его отличие и от современников, и от писателей более старых выражалось даже в мелочах: в его привычках, в регулярном укладе жизни и, главное, работы. Ко всякой задуманной работе он относился с серьезностью… я бы сказала – ученого. Он исследовал предмет, свою тему, со всей возможной широтой, и эрудиция его была довольно замечательна. Начиная с „Леонардо“ – он стремился, кроме книжного собирания источников, еще непременно быть там, где происходило действие, видеть и ощущать тот воздух и ту природу. Не всегда это удавалось: его мечта побывать в Галилее перед работой об „Иисусе Неизвестном“ и в Испании, когда он писал (это уже в последние годы жизни) „Терезу Авильскую“ и „Иоанна Креста“, – не осуществилась; но наше путешествие „по следам Франциска I» (которого сопровождал Леонардо), начавшееся с деревушки Винча, где родился Леонардо, и до Амбуаза, где он умер, – было первым такого рода; вторым – в глубину России, к раскольникам-старообрядцам, ко „Граду Китежу“, – когда Д. С. собирался писать „Петра I“; третьим – почти двухлетнее следование за Данте, по другим городам и местам Италии (уже перед последней войной) перед его большим трудом о Данте. Повторяю, более всестороннего и тщательного исследования темы, будь то роман или не роман, – трудно было у кого-нибудь встретить. Германию и Францию он хорошо знал, а потому для своего „Лютера“ и „Наполеона“ особых путешествий совершать не стремился. Ведь во Франции мы провели, в общей сложности, 30 лет, – более трети его жизни. Прибавлю, что только обстоятельства, наша вечная бедность (да, бедность, это был русский – и, можно сказать, европейский писатель, проживший всю жизнь и ее кончивший – в крайней бедности) не позволили ему поехать в Египет, когда этого требовала работа, и на о. Крит, куда он особенно стремился. В работе о Египте ему помогла Германия, где ему, из специальной библиотеки, привозили на тачках (буквально) громадные фолианты, в которых он нуждался. Замечу, что работать он мог только дома, в своем скромном кабинете, и в Париже, например, в Национальную библиотеку не ходил.

Ему, конечно, много помогало прекрасное знание языков, древних, как и новых. Для меня удивительная черта в его характере – было полное отсутствие лени. Он, кажется, даже не понимал, что это такое» (З. Гиппиус. Дмитрий Мережковский).

«Он понял умом и еще больше воображением, что нет, кроме христианского богомудрия, другого исхода пророческому мышлению, русскому мышлению особливо. Но ни одна из христианских церквей, полагал он, не может почитать себя в настоящее время истинно богомудрствующей. Все церкви принадлежат прошлому. Углубленное понимание Библии ведет к Третьему Завету, к Евангелию Святого Духа… Мережковский поверил в свою миссию христианского преобразователя. До конца своих дней, уже стариком-эмигрантом, он продолжал думать о „Христе Неизвестном“, о Том, Который грядет в силе и славе судить живых и мертвых. И если многие не принимали его проповеди всерьез, то потому, что в его манере писать и говорить было что-то патетично-легковесное и наивно-самонадеянное, вызывавшее недоверие.

Христианская идея Д. С. Мережковского развивалась целых полвека (т. е. росла, менялась, выпускала все новые и подземные и воздушные корни), но неизменным оставался его „динамизм“. Д. С. не допускал догматической статики и верил, что именно ему приоткрылось будущее христианство, связанное с религиями всех народов и веков» (С. Маковский. На Парнасе «Серебряного века»).

Дмитрий Мережковский

«Кажется, в Европе Мережковского ценят больше, чем у нас; не знаю, шире ли там его известность, но она как бы соответствует больше тому месту, которое он занимает. Место же это для меня давно и бесповоротно определилось: Мережковский – художник. В Европе понимают, что это значит, там ценности такого рода считаются большими. Проклятие, которое несет на себе всякий художник, заключается в том, что искусство слишком много отнимает у него в жизни» (А. Блок. О Мережковском).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.