7 Fry’em free. Токио-2003

7

Fry’em free. Токио-2003

Октябрь 2003 года. Крошечный индийский ресторанчик через дорогу от главных ворот Токийского университета. За столиком напротив меня – близкий друг Харуки Мураками, известный переводчик американской литературы профессор Мотоюки Сибата – сухощавый человек с подвижным, до странного детским лицом и грустным, чуть растерянным взглядом.

Мы беседуем о вымирающих языках и сахалинских айнах, и он вспоминает недавнюю статью в «Ёмиури симбун» – о женщине-айну с Хоккайдо, которая поехала в Северную Индию и обнаружила огромное сходство между индийской и айнской мифологиями. В это время к столику подплывает индийский парнишка-официант и по-японски, хотя и с жутким английским акцентом, предлагает нам «чай».

– Как – «чай»? – удивляюсь я. – Это мы в России говорим «чай»…

– Мы тоже, – улыбается официант.

– По-моему, Митя-сан, они все же первые начали! – смеется Профессор.

– Не сомневаюсь…

Вчера вечером сэнсэй провел в университете очередной семинар, на котором выступали японские переводчики Кафки, Гёте, а также современной французской, австралийской и русской литературы. Очень интересный – и до странного грустный семинар. Забитую до отказа аудиторию пропитывала какая-то растерянность. Наверно, я так и не уловил бы до конца, в чем тут дело, если бы общая дискуссия в третий раз не свернула на тревожную тему: заскорузлые слухи о том, что по всем вузам Японии скоро упразднят литературоведческие кафедры – «за социальной ненадобностью» (!), – похоже, сегодня больше не слухи. Уже сейчас в каждом вузе на таких кафедрах оставлено по одному-два преподавателя, и сокращение продолжается.

– Ничего себе! – поражаюсь я. – Вроде такая богатая страна. У нас в России с экономикой полный швах, но от литературы в вузах отказываться и в голову никому не приходит…

– Да тут не в богатстве дело. Просто сверху спускается установка: все должно иметь свою экономическую отдачу. А как доказать экономическую отдачу литературы? Статистикой продаж новых книг? Сами знаете, что в любой стране показывает такая статистика.

– Да уж… Вчера после семинара ко мне сразу три японских студента прилипло – с вопросами, как правильно выбрать для перевода книгу, которая потом будет хорошо продаваться. Я им говорю: «Выбирайте то, что нравится лично вам, и переводите это с максимальным удовольствием для себя. Это уже половина успеха хорошей книги». Но они, похоже, так меня до конца и не восприняли…

– С одной стороны, их, конечно, можно понять. Вы смотрели здесь по телевизору «квизы»? Когда большой аудитории задается вопрос… – Сибата-сан тычет пальцем в блюдо на столе. – Ну, например, из какого языка пришло слово «карри». И все голосуют, выбирая из нескольких вариантов ответа. Так вот, еще лет десять назад эти программы строились по принципу «угадал – не угадал». То есть людей все-таки интересовал сам ответ. А сегодня основную часть передачи все рассуждают о том, что думает большинство. И акцент при этом – не на правильном ответе, а на причинах, почему это самое большинство так считает. Такая вот «демократия»… И в литературе то же самое. Студентов-филологов сейчас больше всего беспокоит, куда податься после вуза, как не прогадать и правильно зацепиться за жизнь. Им очень сложно объяснить, что бывает качественная литература не для широких масс. Тем более теперь, когда нас сокращают…

– Сколько же вы еще продержитесь? – сочувствую я. – Два года? Три? Лет пять или десять?

– Ну, через десять лет, надеюсь, они там, наверху, одумаются, и все как-нибудь вернется на круги своя… – невесело усмехается Сибата-сан. – Хотя в последнее время я не уверен, что все на свете развивается волнами.

– А если не волнами, то что? Взрыв?

– Может, и взрыв. Кто его знает… На такие вопросы ответов в принципе не бывает. А студенты приходят к преподавателям и ждут, что им подскажут правильные ответы. Какая литература хорошая, какая плохая, что читать, а что не стоит… Для выживания, заметим. Вы же помните, какой вопрос вчера на семинаре первокурсница задала: «А почему человеку так уж необходимо читать литературу? Разве без этого нельзя обойтись?» Еще лет десять назад ее бы, наверное, на смех подняли – в университетской-то аудитории, по крайней мере. А сейчас все так меняется – с объемами информации, Интернетом, массмедиа и т. п., – что этот вопрос и правда становится столь же расхожим, как, например: «А почему человеку так уж необходимо играть в гольф?» И ответ ей, видите ли, вынь да положь, иначе какой из тебя, к лешему, преподаватель…[6] И в этом, пожалуй, я чувствую принципиальную разницу поколений. Тридцать лет назад мы, студенты, не ждали от старших ответов. Слишком уж Система, ими построенная, себя дискредитировала. Ничего, кроме разочарования в «Новой Японии», мы не чувствовали. Потому, наверное, у нас и пошел крен в сторону «американской меланхолии», который подхватил и переработал на свой лад Харуки. Собственно, мы с ним на пару и раскапывали эту нишу – переводили Карвера, Капоте, Буковски, Бротигана, Джона Ирвинга и других американских шестидесятников. Большинство этих имен японскому читателю в то время было неизвестно.

– Хм… То есть, в каком-то смысле, самая «неамериканская» Америка?

– Именно так! «Американская» Америка уверенно талдычила всему миру, что правильно, что нет. Те же, кто не хотел иметь с этим ничего общего, «легли на крыло» и выпали в меланхолию. Где в принципе не бывает правых и неправых. Собственно, их структура «двойных миров», антиподов, постоянная раскладка на «тот свет и «этот» со связниками-медиумами посередине – все эти потусторонние отголоски очень сильно повлияли и на творчество самого Харуки. В принципе, большинство его книг – это загадки-перевертыши, проникнув в которые читатель разговаривает с собой и все ответы, если ему интересно, ищет сам. Автор ничего не утверждает однозначно.

– «Упаси меня, господи, от правоты…» – бормочу я себе под нос.

– Что-что? – переспрашивает Сибата-сан.

– Да так, вспомнилось. Одна русская писательница, Ирина Грекова, еще в советские времена писала: «Упаси меня, господи, от правоты. Правый человек глух, правый человек слеп, правый человек – убийца».

– О да… – усмехается сэнсэй, – пожалуй, в этом смысле японские писатели куда ближе к русским, чем к американцам.

– А почему вы сказали «большинство его книг»? Значит, не все?

– Тут странно, – задумчиво улыбается Самый Близкий Друг Мураками. – В последнее время у него появился один интересный акцент… Мне так показалось, по крайней мере. Будто с возрастом в нем накопилось некое Послание. Раньше он довольно упрямо провозглашал: «У меня ответов нет, ищите сами». А в «Кафке на взморье» ему словно хочется передать читателю что-то еще. Кое-что от себя, нечто большее… Впрочем, я тоже не хочу давить своим личным мнением. Книга вышла совсем недавно[7], и пусть читатели сами решают, как ее лучше воспринимать.

Время обеда кончается. Сэнсэй глядит на часы и, извиняясь, откланивается: завтра ему вылетать на симпозиум в Сан-Франциско, а сегодня еще две лекции читать. На прощание, чисто автоматически, задаю навязший в зубах вопрос:

– И все-таки теперь, когда почти весь Мураками в России выпущен, – кого еще вы порекомендуете для перевода из современных японцев?

– Ох, сложно сказать. Такой силы сочиняльщиков, пожалуй, на сегодня больше и нет. А впрочем… – он лукаво глядит на меня. – Есть еще одно имя. Вернусь из Штатов – поговорим!

* * *

Беседа с Сибатой-сэнсэем, равно как и вчерашний семинар, весь день не выходили у меня из головы. Словно кто-то вторые сутки подряд играл у меня в мозгу странную, загадочную симфонию, но кода затягивалась, и длиннющее произведение все никак не могло разрешиться.

Исход наступил ближе к вечеру. Прошатавшись по десятку книжных на Канда, я перебрался на Сибуя, заскочил в «Тауэр Рекордз», выкупил заказанную пару дней назад дивидишку с потусторонними мультиками «японского норштейна» Кодзи Ямамуры; с гордостью за державу отметил, что наши «Ёжик в тумане» (Кири-но нака-но харинэдзуми) и «Чебурашка» (Чебурасика) красуются тут же на передней полке; вышел на улицу, вернулся на станцию Сибуя (в общем, прогулялся неплохо, что говорить!) – и наконец осознал, что здорово проголодался.

Дико хотелось мяса. А точнее, стейка. А если еще точнее – именно такого, какой уплетал на страницах «Дэнса» дружище Готанда, – «слабо обжаренного, с кровью». Пускай и не за представительские расходы.

Нырнув под бетонные сваи надземки, я пробрался к закопченной двери небольшого стейк-хауса, который облюбовал для себя еще в прошлом августе, когда приезжал в Токио брать интервью у Мураками. Слава богу, бурные волны японской экономики пока обходили ресторанчик стороной – внутри было людно и шумно. Из динамиков в потолке выплескивался медный горячий фри-джаз. Кажется, «Крусей-дерз». Как раз недавно ходил на них в «Блю Ноут Кафе» на Омотэсандо.

Один из главных фокусов этого ресторанчика в том, что мясо здесь подают практически сырым. Но зато – на раскаленной чугунной жаровне, которая остывает минут семь прямо у тебя перед носом. Иначе говоря, тебе предлагают пожарить отборнейший кусок мяса самому – ровно до той кондиции, которая тебе, дорогому, нравится. Как говорится, «fry it free». Соусы и приправы по вкусу. Хотя кроме масла, лимона, перца, соли и порошкового чеснока, я никогда ничем подобным не пользуюсь. Настоящую говядину любые соусы только портят.

Ну а если ты приплатишь достаточно смешную сумму – доллара два или три, – можешь пить любые безалкогольные напитки сколько в тебя, драгоценного, влезет.

Вот тут начинается самое интересное.

Я сажусь на единственное свободное место, и стойка с «фри-дринками» оказывается прямо у меня перед носом. Японская девчушка лет четырех, убежав от папы с мамой в дальнем углу, «оттягивается» на свободе: наливает из огромного автомата в здоровенный стакан кока-колы, зачерпывает лопаткой побольше льда, тщательно смешивает лед с напитком, явно подражая ранее виденному бармену, – и, вылив все содержимое в раковину, начинает ту же операцию с самого начала.

Справа от меня пара иранцев – толстяк и замухрышка – ругаются на дурном и грубом японском с молодым студентиком-официантом.

– Ты чё, гад, сырое мясо подаешь! – чуть не швыряет толстяк жаровню в бедного пацана. – А ну, дожарь как положено!

Без единого облачка на лице официантик выпаливает:

– Слушаюсь! – подхватывает раскаленный чугун и убегает зажаривать нежнейшую вырезку до одному Аллаху известного состояния. Толстяк же подымается из-за стола, на котором крупными иероглифами написано: «Зажарьте как вам хочется». Подходит к стойке «фри-дринков». И принимается за настоящий кулинарный джихад. Наливает полную чашку кофе, пробует, брезгливо морщится, выливает. То же самое проделывает с «джинджер-элем», апельсиновым соком, зеленым чаем. Успокаивается на дыне с содовой – и лишь тогда возвращается к замухрышке.

Мне же наконец приносят мое розовое, шкворчащее на черном металле вселенское блаженство. Минуты на три мир вокруг теряет для меня привлекательность. Когда же, работая челюстями, я вновь поднимаю взгляд от стола, то наблюдаю у «халявной» стойки саму Мисс Японскую Сексуальность. С первого взгляда понятно: ей не нужен этот кофе. Она налила его в самую маленькую чашечку лишь затем, чтобы пройтись – в круто обтягивающих аппетитную задницу джинсах, на каблуках сантиметров в двенадцать – от столика и обратно по вечернему полупьяному заведению в центре города, лишь бы хоть кого-нибудь «завести»… «С одной стороны, вроде шлюха, – проносится в голове. – С другой стороны, может, и правда – просто одинокая женщина. Что так, что эдак – в моей ситуации это не меняет, увы, ни черта»32.

Последним на моих глазах к «фри-дринкам» приникает стандартный, классический «сарариман»[8]. «Белый воротничок», как выражаются в Штатах. Красные глаза: явно надрался на какой-то корпоративной пьянке и скоро вернется домой, чтобы снова до ночи сидеть над чертежами, свернутыми в черную тубу на соседнем стуле. Женат или нет, с детьми или без – сейчас не важно: ему этот кофе нужен как воздух. И уж он-то – единственный, кто выпивает свою порцию до конца.

Расплатившись – каких-то пятнадцать баксов, в центре Москвы содрали бы втрое больше, а все равно подали бы дохлое мясо, – выхожу на воздух и закуриваю. Free

В голове все крутится семинар Сибаты-сэнсэя.

– Сэнсэй, какое главное требование вы предъявляете к своему тексту?

– Э-э… К своему?

– Ну, к тому, что выходит из-под ваших пальцев.

– Да я как-то особо не думаю… Раньше верил, что все дело в правильном переносе смысла. Это когда еще молодой был. А теперь… Теперь, пожалуй, у меня такой принцип: чтобы от точки до точки глаз бежал ровно, не спотыкался. При сохранении смысла, само собой. Поэтому частенько один и тот же текст по три-четыре раза переписывать приходится.

Free

– Если это делать правильно, в тексте появляется некий ритм. Я не знаю, откуда он берется во мне. Но постепенно я привыкаю вызывать его изнутри. Мне уже почти пятьдесят, но иногда действительно кажется, что я только учусь.

Free

Через пару кварталов мои глаза упираются в Нечто. Повернутое ко мне спиной. Потрепанный седеющий бомж лет пятидесяти. Отвернулся от всего мира к огромной стене, на которой черным по зелени нарисована пара густых деревьев. На бордюрчике перед собой разложил с десяток книг. Еще пара сотен томится рядом в тележке, заботливо укутанной целлофаном от дождя. Он не хочет поворачиваться от стены к миру. Эти два дерева на плоской стене, эти книги перед глазами значат для него куда больше, чем кто-либо в этом Городе мог бы ему сообщить. Двадцать книг перед цепляющимися за иероглифы зрачками. Одинокая спина всему миру. Бутылки дешевого зеленого чая под локтем. Тележка со старыми, кем-то выброшенными книгами. Всё. Когда я фотографирую его, камера звонко щелкает, но он лишь вдавливает голову в плечи и притворяется, что ничего не слышал.

Ему не положен «фри-дринк». Он уже никогда не пойдет в ресторан, где четырехлетние девочки играют в барменов, одинокие шлюхи раскачивают бедрами, а ленивые до языков иностранцы швыряют в официантов сковородками. Он лишь стоит, замкнувшись в себе, спиной к миру – и читает Гессе, Достоевского, Буковски и Оэ в холодном закутке на задворках Сибуя – до тех пор, пока ему не прикажет «убраться куда подальше» недремлющая полиция.

Он не повернется.

Ни к чему.

Да особо и не к чему.

* * *

Мне вспомнился управляющий старого отеля «Дельфин». Человек, с рождения отмеченный печатью хронической невезухи. Даже переползи он в наши Новые Времена, – места для него здесь бы все равно не нашлось.

– Не в струю! – произнес я вслух.

Проходившая мимо официантка поглядела на меня как на сумасшедшего.

Я вышел на улицу, поймал такси и вернулся в отель33.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.