Кингсли Холл

Кингсли Холл

Когда в конце 1950-х гг. Лэйнг приезжает в Лондон, он практически никого не знает и потому очень тоскует в одиночестве. Он вспоминает о группе исследователей, с которыми сотрудничал в Глазго, об их встречах и дискуссиях, но ничего подобного ни в Тавистокской клинике, где он тогда работает, ни в Лондоне в целом он тогда не находит. Он мечтает о сообществе исследователей, объединенных общей идеей помощи психически больным людям. И только к середине 1960-х гг. вокруг него постепенно собирается такая группа.

В 1963 г., после неудавшегося сотрудничества по реализации практической части исследования «Здоровье, безумие и семья» Лэйнгу и его окружению приходит идея организации терапевтической коммуны. Каждую пятницу Лэйнг собирает коллег в своем доме, и они ночи напролет обсуждают возможные действия. В этот узкий круг входили Арон Эстерсон, Дэвид Купер, Сидни Брискин, секретарь «Открытого пути» и офтальмолог Джон Хитон и американский романист и социальный критик Клэнси Сигал. Последний называл этот союз «братья». Тогда же через Эрика Грэхема Хау Лэйнг знакомится с членами Общества друзей квакеров, в частности с Джефом Нэтэллом и Алексом Троччи. К этой компании иногда присоединяется и Джо Шорстейн. Это были совершенно разные люди: Шорстейн не переносил Грэма, а Грэм – Шорстейна, Шорстейн не мог общаться с Троччи, а Троччи – с Шорстейном и Грэхемом. Все эти люди не могли общаться друг с другом, но все они объединялись вокруг Лэйнга.

Одновременно Лэйнг входит в контакт с некоторыми издателями, заинтересованными его работами и проектами его коллег. Он тесно сотрудничает с «Tavistock Publications» и его редактором Гарвардом Уоттсом и становится редактором предложенной им же самим серии книг, в которой, помимо всего прочего, издает «Психиатрию и антипсихиатрию» Дэвида Купера и «Глаз» Джона Хитона. Он знакомится и с главным редактором «New Left Review» Перри Андерсоном. Тот тогда мучается неврозом навязчивости и даже прибегает к помощи Лэйнга как терапевта. Это сотрудничество с редакторами и издателями закрепило позиции Лэйнга.

У ядра возникающей компании уже был опыт антипсихиатрических экспериментов. Лэйнг уже провел свою «Шумную комнату», Купер продолжал проект «Вилла 21», Эстерсон имел опыт организации терапевтического кибуца, причем первая коммуна даже поставляла для Кингсли Холла пациентов: первые обитатели Кингсли Холла прибыли туда из Виллы 21.

Этот проект Купера стартовал в январе 1962 г. и продолжался в течение четырех лет. Местом проведения эксперимента было выбрано одно из отделений обычной психиатрической больницы Шенли в северо-западной части Лондона, когда-то предназначенное для лечения инсулиновыми комами. В проекте участвовали молодые люди в возрасте от пятнадцати до тридцати лет. Две трети из них имели диагноз «шизофрения», остальные – «психопатия» и «расстройство индивидуальности»; все они были или госпитализированы впервые, или имели очень малый срок госпитализации. Медицинский персонал также подбирался по принципу малого стажа работы в психиатрической клинике. В качестве первоочередной исследовательской задачи, особенно на первых этапах работы, Купер ставил задачу прояснить и очертить тот диапазон предвзятых трактовок, предубеждений и фантазий, через которые персонал воспринимает пациентов и коллег.

За четыре года, в течение которых экспериментом руководил Купер, были достигнуты следующие изменения: в функционировании «мини-отделения»: произошла смена ролей (пациенты стали принимать активное участие в собственном лечении и жизни отделения); были отброшены многие правила, принятые в психиатрической больнице (преодолен четкий распорядок дня, обязательность труда и др.) и т. д. Купер пишет, что проведенный эксперимент «привел к четкому результату и позволил сделать важный вывод. Результат – определение пределов возможных институциональных изменений… Вывод заключается в том, что, если подобная структура продолжает далее развиваться, это развитие должно проходить вне границ самого института…»[232], они начинают угрожать стабильности целостной структуры, т. е. психиатрии как таковой. Поэтому Купер не задавался в этом проекте целью разрушения института психиатрии, он хотел выяснить, какие изменения возможны в рамках самой психиатрии при сохранении ее как социального института.

Образцом для Лэйнга служили также терапевтические коммуны Максвела Джонса и Иона-сообщество Джоржа Маклеада на одном из маленьких шотландских островков. «Местечко», как его называли братья, для своей терапевтической коммуны начинают искать и Лэйнг с коллегами.

В ноябре 1963 г. Клэнси Сигал готовит об этом «местечке» доклад, в котором описывает идеальную коммуну, куда прибывают для того чтобы поразмыслить о жизни, поправиться и узнать что-либо новое. «Местечко», по замыслу Сигала, должно было включать три дома: для братьев, для семей и друзей, для общения с внешним миром. Предполагалось, что подобное «местечко» лучше подыскать в окрестностях Лондона, этот вариант считался идеальным.

Летом 1964 г. Сидни Брискин даже предложил использовать в качестве места проживания коммуны собственный дом. Он навестил «Виллу 21» Купера, познакомился с ее обитателями и персоналом и заключил, что был бы не против принять их в своем доме. 10 октября 1964 г. первые обитатели «Виллы 21» переселились в дом Брискина. Они поддерживали чистоту и порядок, и единственной переменой стала перепланировка интерьеров: новые жильцы старались сделать свое новое жилище похожим на Виллу 21. Такое мирное проживание продолжалось до сентября 1968 г. Была также попытка организовать терапевтическую коммуну в бывшем доме Лэйнга на Гранвилл-роуд, 23. Этой коммуной управлял Билл Мэйсон, одно время работавший с Максвеллом Джонсом. После него бразды правления на себя взял Бен Черчилл вместе со своей женой Лесли. Однако основным местом антипсихиатрической коммуны стал все-таки Кингсли Холл.

Кингсли Холл – это четырехэтажное здание в Лондонском Ист-Энде:

В рабочем районе лондонского Ист-Энда, там, где река Лем образует болота, за газовым заводом и совсем рядом с Темзой возвышается трехэтажное шестидесятилетнее здание из потемневшего кирпича, которое называется Кингсли Холл. Поблизости расположены унылые ряды современных домишек. Остальной район представлен викторианскими домами, перестроенными в многоквартирное жилье. В нескольких кварталах расположены пабы, бакалеи и другие магазинчики. Через улицу от одиноко стоящего Кингсли Холла есть небольшая площадь[233].

Кингсли Холл как нельзя лучше подходил для эксперимента, поскольку даже история самого здания идеально вписывалась в ту, которой его хотели наградить Лэйнг и его соратники. Он был основан в 1923 г. сестрами Мюриэл и Дороти Лестер и назван в честь их брата, писателя и историка Чарльза Кингсли. Первоначально он функционировал как баптистская церковь и детский дом. Сестры Лестер были известными пацифистками, они превратили Кингсли Холл в центр пацифизма. В 1931 г. во время своего пребывания в Лондоне на конференции по вопросу о независимости Индии именно в нем останавливался Махатма Ганди, проживая в крошечной комнатке на чердаке. Вместе с ним жила коза, молоко которой давало ему пищу. Об этом событии напоминала мемориальная табличка на фасаде здания. Связывая проект Лэйнга с этой историей, Джеймс Гордон отмечает, что деятельность Лэйнга и его соратников «была, возможно, настолько же важна для терапии шизофрении и для развития концепций здоровья и безумия, насколько визит Ганди для будущего Индии»[234].

Само здание Кингсли Холла было построено с высочайшим мастерством и даже роскошью. Паркет был сделан из лучших образцов австрийского дуба. Джордж Ланзбури, лидер лейбористской партии, пожертвовал витражи. При этом паркет был положен так, чтобы рассеивать проникающий солнечный свет или электрическое освещение на множество мелких отблесков. На втором этаже, над роскошным холлом с арочными окнами располагались комнаты, кухня и другие хозяйственные помещения. К дому прилегал сад.

Нашли Кингсли Холл благодаря Филиппу Коуэну, молодому социологу левых взглядов, который в конце 1964 г. подготовил статью «Будущее Кингсли Холла» и, прознав о поиске места для коммуны, послал ее Лэйнгу. Тогда Кингсли Холл пустовал, в величественном здании проживали только привратник и его жена. Для осмотра здания был командирован Сидни Брискин, и оно ему понравилось.

Лэйнг несколько раз встречался с Мюриэл Лестер, тогда старейшим членом семьи Лестеров, управлявшей всеми делами семьи. Мюриэл была человеком старого поколения, она была знакома с Ганди и Мао Цзэдуном, знала всех премьер-министров Великобритании и была вхожа в круги известнейших политиков и финансистов. Во многом именно ей Кингсли Холл был обязан своей примечательной историей. После нескольких встреч была достигнута договоренность об аренде. Однако договор не мог быть заключен с частным лицом, и для этих целей Лэйнгом и его окружением 8 апреля 1965 г. была создана Филадельфийская ассоциация – некоммерческая организация, первоначально включавшая Лэйнга, Джона Хитона, Сидни Брискина, Аарона Эстерсона, Дэвида Купера, Клэнси Сигала, Раймонда Блейка и Джоан Канноулд. Филадельфийская ассоциация стала пространством пересечения различных наук и сфер деятельности; все они, по задумке, встретившись в этом поле, должны были вдохновлять друг друга. Лэйнг, таким образом, позаимствовал для своего детища модель организации «Открытый путь».

Филадельфийская ассоциация патронировала большинство проектов Лэйнга и его соратников. В ее Представлении, датированном приблизительно 1964–1965 гг. говорится:

Филадельфийская ассоциация была сформирована как благотворительная организация, первичная задача которой – профилактика, выявление и забота о психическом здоровье и нездоровье, а также исследование причин, препятствующих достижению целостности и завершенности в жизни. Исходя из представлений Филадельфийской ассоциации основными факторами имеющихся человеческих расстройств, на которые можно воздействовать в пределах социального окружения, являются семья, локальное сообщество и большое общество. Недавние научные исследования, проведенные членами ассоциации, всестороннее описывают механизмы, посредством которых социальные факторы разрушают дух мужчин и женщин, отчуждая их как друг от друга, так и от первоистоков… Всякий человек становится человеком только посредством гармонии с Богом, с самим собой и со своими сотоварищами. Альтернатива – лихорадочная активность по поиску ненужных материальных благ и преходящих удовольствий, что слишком часто приводит к личным, национальным и международным катастрофам[235].

Практически под таким же девизом существует Филадельфийская ассоциация и сегодня, реализуя научные, образовательные и терапевтические программы[236]. Но ее первым проектом (вновь вернемся назад) когда-то стал Кингсли Холл. Она в буквальном смысле этого слова была создана для него. В 1967 г. в проекте одного из документов ассоциации Лэйнг писал:

Наш первоначальный замысел состоял в том, чтобы найти для нас (для всех нас) место, где можно танцевать и петь и т. д. Но нужно найти путь преобразовать этот первоначальный замысел в эффективный социальный акт[237].

В том же году на обороте другого документа ассоциации Лэйнг набрасывает несколько строк:

МОЛИТВА О МЕСТЕ

для танцев и песни для

криков и визга

место

для взрывов агонии и экстаза

пристанище

место для возвращения

для отключения

место

для дыхания полной грудью

место для жизни

и для любви

место, где можно быть[238].

Таким местом и стал Кингсли Холл.

Условия его аренды были следующими: Лестеры отдавали Кингсли Холл в аренду Филадельфийской ассоциации сроком на пять лет, с 1965 по 1970 гг., она должна была содержать его в надлежащем виде и сохранить доступ к нему всем группам, которые прежде встречались в его стенах (например, воскресной группе евангелистов) и позволять владельцам беспрепятственно посещать его в любое время. Арендная плата была номинальна – один фунт стерлингов в год.

Мюриэл Лестер была человеком с убеждениями, и, очевидно, когда Лэйнг беседовал с ней, увидела в нем родственную душу. «Вообще-то, она не привыкла тратить свое время на людей, которые не могли правильно завязывать галстук, носить белую рубашку с белоснежным воротником и отполированные ботинки. <…> Я нанес ей визит в ее доме в северном Лондоне и разъяснил ей свою идею, она ничего не слышала об этом, но сразу же ею прониклась»[239], – вспоминал он о своем посещении. Здание было отдано фактически просто так, за символическую арендную плату. Это была помощь одного человека с убеждениями другому человеку, имевшему убеждения и цели.

Этот эксперимент Лэйнга отличался от множества сходных экспериментов и проектов – и от его ранней «Шумной комнаты», и от «Виллы 21» Купера, и от деятельности Франко Базальи в Италии, и от «La Borde» Жана Ори и Феликса Гваттари, и от Гейдельбергского социалистического союза пациентов. Проект развивал Лэйнг, а он не любил никакой зависимости от институций и социальных групп. Кингсли Холл не был связан ни с какой психиатрической больницей, он вообще не был включен в систему здравоохранения: это была свободная коммуна. Кингсли Холл не поддерживался никакой политической партией, объединением или группировкой и всегда оставался вне политики. Это был совершенно свободный проект: истинное детище своего ни от кого не зависящего творца Лэйнга. Однако такой статус Кингсли Холла не все оценивали позитивно. Джованни Джервис, итальянский психиатр и активист движения «Демократическая психиатрия», отмечал, что подобный независимый статус Кингсли Холла ослабит его воздействие на общество. Проблематично, на его взгляд, при такой независимости будет воздействовать на проблему использования обществом психиатрии как репрессивной силы. Такой независимый проект будет ограничен, малоэффективен и в высокой степени маргинализован[240].

Кингсли Холл открыл свои двери в начале июня 1965 г. и, согласно отчету Филадельфийской ассоциации 1969 г., с июня 1965 г. по июнь 1970 г. принял 119 постояльцев, 40 женщин и 79 мужчин. 85 % обитателей были в возрасте от двадцати до сорока лет, около 65 % постояльцев имели психиатрический диагноз, три четверти из них были шизофрениками и более чем половина ранее уже проходила стационарное лечение, однако только девять из этих шестидесяти пяти процентов после отъезда из Кингсли Холла были госпитализированы вновь.

Одновременно в Кингсли Холле могло находиться всего четырнадцать человек. Кроме этого, иногда там обитали и временные гости – выписавшиеся из психиатрических больниц или заболевшие часто проводили там ночь или две, а затем уходили. Проводились также дни открытых дверей и воскресные завтраки, присоединиться к которым мог любой желающий, устраивались и публичные лекции, собиравшие иногда до двухсот человек. Лэйнг и его коллеги вели постоянный ежемесячный семинар по феноменологии и социальной теории, участниками которого были около пятидесяти психиатров и психотерапевтов. Мортон Шатцман вспоминал:

ФА спонсировала в Кингсли Холле лекции по психиатрии, «антипсихиатрии» и феноменологии и организовывала семинары и встречи со многими специалистами из различных областей… В течение последних трех с половиной лет с обитателями Кингсли Холла встречались экспериментальные драматические труппы, авангардные поэты, художники, музыканты, танцоры и фотографы, представители «новых левых», группы лондонского антиуниверситета, лидеры коммунарного движения[241].

Надо отметить, что особенностью проекта было и то, что «текучка» больных была сродни «текучке» врачей. Даром, что все ролевые рамки были разрушены. Лэйнг прожил там около года, то же можно сказать и об Эстерсоне и других. Ни один врач не продержался в коммуне более двух лет.

В организации проживания Лэйнг придерживался того, что он называл ауторитмией. Он позаимствовал это понятие из практики афонских монастырей в Греции, где монахам позволялось организовывать свой быт, исходя из своего собственного пути. Лэйнг считал, что необходимо предоставить людям возможность существовать в своем собственном подлинном ритме, а не навязывать им коммунальные образцы поведения. По этим причинам жизнь Кингсли Холла не была строго регламентирована. В нем были только своеобразные антиправила: 1) все правила могут подвергаться сомнению, включая и это; 2) если вы нуждаетесь в экзистенциальной, психологической, социальной, экономической, физической поддержке, попросите ее; 3) само регулирование и ауторитмия великолепны до тех пор, пока не нарушают границ других. За исключением ужина за большим деревянным столом в холле и (хотя и в меньшей степени) утренних групповых бесед, каждый из обитателей мог строить свой день, как хотел: у каждого была своя крошечная комната, где он мог уединиться в любой момент. Такая организация была хороша не во всем. Необходимые для поддержания коммуны функции – закупка продуктов, приготовление еды, уборка и мытье посуды выполнялись не всегда регулярно и вовремя. Все четырнадцать обитателей отчисляли в коммунальную копилку Кингсли Холла три фунта (семь долларов) в неделю: на содержание жилья в порядке и пропитание.

Через месяц после открытия в Кингсли Холл прибыла медицинская сестра Мэри Барнс, история которой станет самой известной историей этого проекта. Мэри Барнс познакомилась с Лэйнгом на Уимпол-стрит в 1963 г. Сама она была набожной католичкой, очень несчастной из-за болезни своего младшего брата, хронического шизофреника. Она почти каждый день писала Лэйнгу и настаивала на том, чтобы он не упустил Кингсли Холл ни как проект, ни как здание. Она поддерживала его и собиралась стать первым человеком, вошедшим в его двери с намерением жить здесь постоянно. Так и произошло.

В 1953 г., в течение года Барнс лежала в психиатрической больнице с диагнозом «шизофрения». Через некоторое время после прибытия в Кингсли Холл Мэри стала вновь обнаруживать ее симптомы. Как любил говорить Лэйнг, эта больная нуждалась в терапии двадцать четыре часа в сутки. Барнс стала хрестоматийным примером тех идей, которые тогда развивал Лэйнг. Он считал, что психическое заболевание может стать мостом к новому существованию, кризисом, через который при грамотном сопровождении можно пройти и «переродиться». Именно этот кризис Мэри и продемонстрировала.

В конце 1965 г. поведение Мэри Барнс начало вызывать серьезное беспокойство. У нее наметились явные тенденции регресса. Сначала она еще продолжала выполнять свои обязанности медицинской сестры, но возвращаясь в свою комнату, сбрасывала с себя всю одежду и проводила время лежа на матрасе на полу, непроизвольно исторгая мочу и кал. В шесть часов утра следующего дня она вставала, принимала душ и вновь приступала к своим обязанностям. Через несколько недель она попросила освободить ее от работы и совершенно ушла в себя, поддавшись захватившему ее регрессу. Она отказывалась от еды, ни с кем не разговаривала и забивалась в подвальное помещение, где, закутанная в грязное одеяло, жила нагишом. Стены подвального помещения, как и сама Мэри, были покрыты ее экскрементами. Ела она только из детской бутылочки, тем самым возвращаясь к состоянию новорожденного.

Постепенно Мэри достигла весьма рискованного состояния. Она катастрофически похудела и превратилась в настоящий скелет. Она не ела, бросила разговаривать и не могла встать. Она на самом деле могла умереть. По ее словам, она возвращалась к внутриутробному состоянию. Лэйнг и его соратники попали в не очень хорошую ситуацию. Смерть Мэри могла стать приговором для Кингсли Холла и любых других подобных проектов: Кингсли Холл только что открыли, и такой исход был крайне нежелателен. Насильно отправить Мэри в обычную психиатрическую больницу также было нельзя, поскольку при этом репутация как психиатров Кингсли Холла, так и самого проекта изрядно пострадала бы.

С этим нужно было что-то делать. Разгорелся нешуточный спор. Все предлагали свои варианты выхода из этой ситуации. Наконец, после ночи споров было решено делегировать Лэйнга, чтобы он вошел к ней и попытался поговорить. Так он и поступил. Он объяснил ей, что судьба Кингсли Холла находится в ее руках и что именно она должна принять решение, от которого зависит жизнь других людей. Через некоторое время она согласилась поесть. Кризис миновал, но поведение Мэри стало образцом для подражания, и другие обитатели следовали ее примеру. Это были нелегкие времена.

Мэри Барнс прошла цикл перерождения где-то за 5–6 недель, и если бы не было такого хрестоматийного случая, возможно, Кингсли Холл не был бы овеян таким романтическим ореолом. А так посредством метанойи Мэри Барнс этот проект, несмотря на то что он продолжал свое существование, уже стал успешным. Мэри Барнс показала, что то, ради чего был создан Кингсли Холл, возможно в его стенах. Она писала: «Кингсли Холл, моя „вторая“ жизнь, моя „вторая“ семья, он всегда со мной. Жизнь в моей жизни»[242].

Свои переживания, свой опыт перерождения Мэри описала в маленьком рассказе «Полое дерево», который преподнесла Лэйнгу в качестве подарка надень рождения:

В одном лесу жило-было очень несчастное и одинокое дерево, его ствол был пустым, а его верхушка терялась в тумане. Иногда туман оказывался настолько густым, что верхушка чувствовала себя отделенной от ствола. Другим деревьям оно казалось очень крепким, но излишне обособленным, потому что ветер никогда не наклонял его ветви в их сторону. Оно понимало, что если оно наклонится, то сразу же сломается, однако оно очень устало все время стоять прямо. Поэтому, когда порывистый ветер бросил его на землю, оно почувствовало облегчение. Дерево сломалось, его ветви разбросало в разные стороны, корни вырвало из земли, а кора обуглилась и почернела. Оно было потрясено, и хотя теперь его верхушка была высвобождена из тумана, оно ощущало, как иссушаются его соки и, когда пустота его ствола открылась небу, оно почувствовало, что близится смерть. Другие деревья смотрели вниз и не знали, что делать: вежливо отвернуть свои ветви или затенить его пустоту и черноту своим зеленым и коричневым. Дерево уже оплакивало свою жизнь и боялось, что они задушат его. Оно чувствовало, что ему хочется лежать обнаженным и полностью открытым ветру и солнцу и что со временем оно вновь поднимется от земли, но уже наполненным и коричневым. Благодаря влаге дождя оно пускало новые корни, благодаря солнечному теплу обрастало корой. Ветер склонял его ветви к другим деревьям, и благодаря шелесту их листьев и полуночному шепоту оно чувствовало себя любимым и радовалось жизни[243].

Как и в некоторых других историях-экспериментах антипсихиатрии, в этой, как утверждают критики, было не все гладко. В 1978 г. Джон Уинг на основании подробного анализа пришел к выводу, что была допущена диагностическая ошибка и что Мэри Барнс была больна не шизофренией, а истерией[244].

В ноябре 1965 г. Кингсли Холл принимал в неделю около сотни посетителей. Он был не просто терапевтической коммуной или антибольницей, а настоящим контркультурным центром – прибежищем для музыкантов и поэтов, художников и левых радикалов, хиппи и тех, кому просто надоело подчиняться условностям. Это была точка революционности в Лондоне шестидесятых.

По вечерам все обитатели и гости Кингсли Холла собирались за ужином, и это была целая традиция. Все сидели за огромным старинным деревянным столом, главным за которым всегда оставался Лэйнг. Здесь выступали с импровизированными лекциями, рассказывали истории из своей жизни, обсуждали психоанализ, политику и шутили. Слабое освещение электрических люстр, на стенах картины Мэри Барнс – «гостиная» представляла собой волшебное и таинственное зрелище. Иногда на такие застольные посиделки приглашали гостей.

18 сентября 1965 г. в Кингсли Холл со своими друзьями Мортоном Шатцманом и Леоном Редлером прибыл Джозеф Берк, двадцатишестилетний американский врач. В эту ночь прибытия Берка Сидни Брискин заметил, что Кингсли Холл больше уже никогда не будет прежним, и был прав. Джозеф Берк, Мортон Шатцман и Леон Редлер изменили облик коммуны. Они были американцами, имели свой взгляд на принципы функционирования Кингсли Холла и постепенно внедряли их. Лэйнг познакомился с ними году в 1963–1964-м во время своего визита в Америку. Тогда все они были студентами Медицинского колледжа Альберта Эйнштейна, увлекшимися идеями Лэйнга. Леон Редлер провел некоторое время в терапевтической коммуне Максвела Джонса и теперь хотел использовать полученный опыт. Он-то из всей этой компании и нравился Лэйнгу больше всего. Какое-то время в конце 1970-х они даже дружили. Они ходили друг к другу в гости и весело проводили время: беседовали, пели и музицировали. Что же касается остальных, то Лэйнг был о них не очень высокого мнения: «Они были типичными американцами, и я не мог их привлечь ни к какому исследованию. Здесь я мыслил как начальник исследовательской группы Тавистокского института. Они были типичными „нахальными и болтливыми американцами“ в худшем смысле этого слова, в особенности Джо Берк и, конечно, в меньшей степени Леон. Они были типичными янки… <…> Они не подходили для участия в исследовании нормальных семей, которое я проводил в Великобритании. Я сначала должен был разъяснить им, как постучать в дверь, как войти в дом, как сесть и как нужно вести себя в семье во время чаепития»[245].

В те времена уже не все было идеально. Вновь прибывший Берк сыграл на одном из недостатков Лэйнга: тот строил свои отношения с пациентами по одному и тому же сценарию. Он как никто другой умел внушить революционные идеалы, дать почувствовать надежду и увидеть свет в конце туннеля (вспомним, только он смог совладать с Мэри Барнс), но после этого пациент становился ему неинтересен. Он никогда не доводил пациента до полной победы. Показав свет, он отдалялся от больного. Берк подхватил в таком брошенном состоянии Мэри Барнс. Она по-прежнему требовала внимания двадцать четыре часа в сутки, но этого внимания уже не получала. Это именно он стал работать с ней часами и днями, выносил запах ее испражнений, которыми она так любила рисовать, подолгу разговаривал с ней. Позднее эта работа и эта история легла в основу их совместной книги «Мэри Барнс: Два отчета о путешествии через безумие».

Постепенно стали разлаживаться и отношения Лэйнга с Эстерсоном. С самого начала Эстерсон настаивал на жестком управлении коммуной, в частности ставил вопрос о необходимости должности ее медицинского директора. Лэйнг же исповедовал принцип отсутствия правил и рамок, должностей и иерархии. Он считал, что обязанность персонала – сопровождение прибывших на их нелегком пути. Эстерсон боролся за установление в Кингсли Холле порядка, но каждый раз отступал перед обаянием и харизмой Лэйнга. К 1966 г. разногласия достигли предела. Конец всему положила одна-единственная ночь в доме Бена Черчилла. Лэйнг и Эстерсон, как обычно, спорили о методах руководства Кингсли Холлом. Эстерсон настаивал на «завинчивании гаек», на что Лэйнг просто ответил, что не желает продолжать их дружеские отношения пока тот, иудей по вероисповеданию, «не впустит Иисуса в свое сердце». Для Эстерсона это было настоящей пощечиной. Лэйнг попросил, чтобы тот встал, снял с него очки, медленно и аккуратно положил их на стол и… внезапно со всей силы ударил его в челюсть. Они схватились и долго дрались, в конце концов свалившись в драке на пол. Их растащили коллеги, но они долго валялись на полу и, не контролируя себя, хохотали. Этот случай положил конец их отношениям, и 4 сентября 1968 г. Эстерсон покинул ряды Филадельфийской ассоциации.

Надо признать, что и сам Лэйнг не присутствовал в коммуне все время. Его вовлеченность во множество проектов, активная научная и общественная деятельность не могли не сказаться на его семейных отношениях. Хотя связь с журналистской Салли Винсен была разорвана, к концу весны 1965 г. Лэйнг опять живет там, где хочет. Семья перестала быть его домом. В то время в Лондоне находится любовь его юности Марсель, и он, желая вернуть упущенное, делает ей предложение. Марсель отказывает. В марте того же года через коллегу Тимоти Лири Ральфа Метцнера он знакомится с немкой Юттой Вернер. Ютта родилась в Силезии, в Германии, и в течение десяти лет после войны вместе с родителями кочевала по лагерям беженцев. Она работала графическим дизайнером в Штутгарте, а в 1965 г., практически не говоря по-английски, перебралась в Лондон, где и повстречалась с Лэйнгом. Ютта ничего о нем не знала, и на их первом свидании он показался ей усталым, таинственным и сумасбродным. Она была на одиннадцать лет моложе Лэйнга, но это не помешало их быстро развившимся отношениям. Энн теряла терпение.

Весной 1966 г. Энн, взяв с собой их пятерых детей, отправилась на юг Франции, где они отдыхали всей семьей летом 1965 г. Ей казалось, что все еще можно вернуть, но все оказалось совсем не так. У нее не было достаточного количества средств, детей невозможно было пристроить во французские школы, и вся попытка жизни в другой стране потерпела крах. Она подумывала поселиться у своих родителей в Девоне, но тех перспектива присматривать за пятью шумными детишками Лэйнга не очень вдохновляла. Энн пришлось вновь вернуться в Лондон. Однажды она решилась навестить Лэйнга в Кингсли Холле, и ей окончательно стало понятно, что ей он больше не принадлежит. Хотя Ютта Вернер и Джозеф Берк и пытались сыграть при Энн влюбленную парочку, ей сразу же стало понятно, чьей возлюбленной она является на самом деле. Нужно было что-то решать. Впоследствии Лэйнг вспоминал:

Я жил с моей первой женой Энн, и у нас было пятеро детей в возрасте от трех до девяти лет… Я не выносил ее и был очень несчастлив оттого, что так происходило, но… это не улучшало ситуацию. Стало понятно, что мы делали это только ради детей. В этом безвыходном положении я созвал дружеский совет, я обратился к своим друзьям-мужчинам…

Пришло четверо из них. Я изложил им ситуацию и попросил у них совета… Один из них сказал, что я сошел с ума. Он был детским психиатром и психоаналитиком, и у него так же, как у меня, было шотландское воспитание. Он считал, что бросить пятерых детей было чем-то невообразимым. Это был выбор не здравомыслящего человека и не джентльмена. Так мог поступить только подлец или сумасшедший[246].

В конце концов, Энн приняла решение вернуться с детьми в Шотландию, в Глазго. Лэйнг расстался со своей большой семьей, первый раз навестив их после этого разрыва только спустя пару лет, но исправно платя хорошие алименты. Несколько лет спустя, описывая свои отношения с женщинами и своими семьями, он скажет:

Отношения между мужчиной и женщиной – это то, о чем я никогда не писал, но я пишу об этом сейчас. В каком-то смысле мы учимся этому в детстве, но у меня не было сестер, и я должен был завязать с женщинами отношения, эти отношения я должен был изучить. В моей жизни не было женщины, отношения с которой могли бы стать моделью для последующих отношений. Отношения между матерью и отцом не были тем образцом, который можно было принять, то же касается и отношений с тетушкой Этель. Это одна из главных областей исследования в жизни и одновременно самая интимная, самая личная, поскольку жизнь – это все.

Вы можете проживать свою жизнь исключительно эстетически и не завязывать никаких физических, интимных или эмоциональных отношений с другими, и многие люди говорят, что это самый простой и лучший способ жить. Если вы вступаете в какие-то отношения, необходимо четко очертить их и не позволять им доминировать над собой, нужно знать меру. Дэвид Юм, который в отличие от таких холостяков-философов, как Кант, знавал женщин, советовал не позволять им полностью заполнять вашу жизнь и доминировать над ней»[247].

Эту непривязанность он и демонстрировал на протяжении всей жизни.

С декабря 1965 г. в течение года Лэйнг жил в Кингсли Холле. У них с Юттой была отдельная комната, гостиную они делили вместе с Ноэлем Коббом, впоследствии ставшим редактором юнгианского журнала «Сфинкс». Лэйнг был загружен с утра до вечера. Как и во всех коммунах, спать в Кингсли Холле ложились глубоко за полночь, часа в два-три. Рано утром, в 6–7 утра, пока все спали, Лэйнг просыпался, чтобы в тишине поразмыслить над своими статьями. Затем он либо работал как врач в Кингсли Холле, либо отправлялся на Уимпол-стрит принимать клиентов, это отнимало у него где-то около двадцати пяти часов в неделю. Вечером он председательствовал на ужине за большим деревянным столом. И так продолжалось семь дней в неделю, без выходных. Это был тяжелый для него график. С декабря 1966 г. он стал ограничиваться лишь пятничными визитами (Ютта была беременна, и они были вынуждены перебраться в Лондон). Вместе с Юттой он поселился в ее квартире в Белсайз-Парк, где они и прожили десять лет.

Кингсли Холл Лэйнга практически исчез. Начал появляться уже другой Кингсли Холл.

После 1967 г. на первый план все больше и больше выходят Джозеф Берк и Мэри Барнс. Благодаря Кингсли Холлу Мэри Барнс стала известной. В июне 1968 г. в «Sunday Observer» вышла статья под названием «Как Мэри Барнс в сорок два родилась заново». 11 апреля того же года в Центре искусств Камдена состоялась ее первая персональная выставка картин. Ее случай стал хрестоматийным примером эффективности пребывания в терапевтических коммунах, а сама Мэри, вплоть до своей смерти в 2002 г., – культовой фигурой британской контркультуры. Благодаря этому «путешествию» она стала известна, благодаря ему продавались ее картины, а в 1979 г. Дэвид Эдгар издал пьесу под названием «Мэри Барнс»[248].

В 1968 г. само помещение Кингсли Холла оставляло желать лучшего, поскольку за его состоянием никто не следил. Кроме того, что самое важное, окрестные жители не одобряли такого соседства. Иногда возвращавшаяся ночью из паба молодежь бросала в окна пустые бутылки и, проходя мимо, хором кричала: «Лунатики! Наркоманы! Извращенцы!». Местная детвора и молодежь в традициях прошлых веков взяли за обыкновение посещать Кингсли Холл с развлекательными визитами: по выходным они иногда по своему желанию заходили в здание, глазели на его обитателей, показывали на них пальцами и хихикали. В окна часто летели камни, страдала входная дверь, злобные местные жители выкручивали дверной звонок, били пустые бутылки из-под молока, оставляемые на пороге, и иногда даже в зал первого этажа забрасывали собачьи экскременты.

От соседей часто поступали жалобы на громкую музыку, а надо отметить, что мелодии «Битлз» и Боба Дилана были здесь излюбленными. Даже тихие и приличные люди не испытывали к постояльцам коммуны доверия. Лэйнг рассказывал:

Сосед жаловался мне: «Доктор Лэйнг, но это же полное безобразие, этих бедных людей нужно надлежащим образом лечить, а не позволять им разгуливать зимой по улицам босиком – без башмаков и без носок»[249].

О Кингсли Холле ходило много легенд. Поговаривали, что это была обитель произвола и наркомании, свободных отношений и разгула. Однако сам Лэйнг опровергал эти домыслы. Несмотря на то что в Кингсли Холле активно использовался ЛСД, он всячески препятствовал, во всяком случае с его собственных слов, нарушению порядка в стенах коммуны:

Алекс Троччи возвратился в Кингсли Холл, однажды, сидя в холле, он вытащил шприц и начал накачиваться героином, – «нет», – сказал я ему на это. <…> То, что вы сошли с ума, не означает, что можно взять молоток и расколотить чей-нибудь череп. Если вам кажется, что вы можете так вести себя, тогда я позвоню в полицию. Меня не волнует, в каком мире вы живете: в шестом или в двадцать седьмом измерении, так делать нельзя. Я никогда не поощрял людей устраивать беспорядки[250].

Однако случаи возмущения общественного спокойствия, надо признать, иногда действительно имели место. Один из постояльцев Кингсли Холла ненавидел стены и окна. Вооружившись парой десятков камней, он пытался проломить их, и можно представить, какой шум доходил до соседей. Кроме того, однажды, случайно посмотрев на крышу здания, они увидели на ней обнаженную женщину, увлеченно танцевавшую танец солнца. Это была Мэри Барнс, не только обнаженная, но и по обыкновению обмазанная собственными испражнениями. Не долго думая, соседи позвонили в пожарную службу и попросили снять ее с крыши во имя ее же блага. Мортон Шатцман вспоминал:

Местных жителей очень тревожили обитатели, которые выходили из здания и вели себя странным образом. Парень двадцати восьми лет… имел обыкновение посещать соседние пабы и магазины, он брал со столов и прилавков стаканы, опустошал их и шел прочь, не говоря ни слова. Если он видел оставленную открытой дверь дома, он заходил внутрь, садился на стул в гостиной и сидел там до тех пор, пока не заходил кто-либо из домочадцев. Тогда он просто вставал и молча выходил. Он никогда никому не угрожал и никогда ни к кому не прикасался, но он беспокоил людей. Они подошли к нему на улице и сказали, что он «будет чувствовать себя лучше» в психиатрической больнице. Другой обитатель посреди ночи будил жителей рядом стоящего дома, включая свой проигрыватель настолько громко, насколько мог. Он ощущал, что его тело «окоченело», и «жизнь» возвращалась к нему только тогда, когда играла громкая музыка. Он не хотел никого беспокоить, и когда соседи предъявляли ему жалобы, он выключал ее и приносил свои извинения[251].

Для того чтобы наладить отношения с местными жителями, были приняты некоторые меры. В здании, как и требовали Лестеры, проходили встречи различных групп: здесь регулярно встречались музыканты, пенсионеры, толкователи Библии. Предпринимались неоднократные попытки объяснить, что представляет собой Кингсли Холл и что переживают люди с психическими заболеваниями.

Вслед за отъездом Лэйнга следующей переломной вехой в судьбе Кингсли Холла стала смерть Мюриэл Лестер, которая скончалась в феврале 1968 г. Ей нравился Лэйнг, его идеалы и его деятельность, и она всячески поддерживала его. Ее наследники были лишены идеалов и убеждений и считали, что зданию необходимо вернуть его первоначальные функции. Оценив его внутренний и внешний облик, они пришли к выводу, что его состояние изрядно ухудшилось, не понравились им и постоянные жалобы соседей. В итоге попечительский совет Кингсли Холла потребовал выплаты пяти тысяч фунтов стерлингов на восстановление здания, а также в течение 18 месяцев попросил освободить его.

Выходит, что уход Лэйнга и кончина Мюриэл Лестер стал символическим концом проекта. Этот проект был развит благодаря содействию Лестер и благодаря самому Лэйнгу, однако Кингсли Холл не исчерпывал его жизни в те дни. Он продолжал работать в своем сумасшедшем графике. Адриан Лэйнг приводит следующую хронологию жизни своего отца в 1965 г.:

Январь-февраль: съемки на канале «Associated Rediffusion», лекция «Марксистская теория современной семьи» в Лондонской школе экономики, на следующий день после которой лекционный уикенд в Свансвике по теме «Семья и индивид».

Март: доклад «Проблемы амбулаторного лечения шизофреников» на семинаре Ассоциации психотерапевтов, на следующий день появление на ВВС, в этом же месяце лекция по психотерапии в Бристольском университете.

Апрель: лекция «Подлинная функция психологии» в Килском университете.

Май-июнь: лекция «Время утраченное и обретенное» в «Открытом пути», семидневная конференция в Голландии, включая лекцию «Семья и личностная структура», лекция «Ритуализация в ненормальном поведении» в Королевском обществе, уикенд в Оксфорде, работа в проекте Алекса Троччи «Сигма».

Июнь-июль: трехдневная конференция по динамике семьи в Тавистокском институте человеческих отношений, лекция «Исследование интерпереживания» в Лондонской школе экономики, три лекции по проблематике семьи и семейных отношений в летней школе Клиники Дэвидсона в Эдинбурге.

Октябрь: лекция по межличностному восприятию на заседании Тавистокского института человеческих отношений.

Ноябрь: лекция на конференции Общества психосоматических исследований, лекция «Политика переживания» в Психологическом обществе Кембриджского университета, появление на канадском телевидении.

Популярность Лэйнга нарастала. В июньском номере журнала «Эсквайр» вышла статья Мэрион Магрид. Она проехалась по хип-местечкам Парижа, Амстердама, Восточного Берлина и перед отъездом в Штаты посетила Лондон, встретившись с Лэйнгом. Его кабинет на Уимпол-стрит, как и сама его персона, получает к середине 1965-го исключительную известность.

На последней неделе февраля 1966 г. Лэйнг принимает участие в ежегодной конференции Национальной ассоциации психического здоровья в Вестминстере. На конференции присутствовали министры и советники, председатели благотворительных организаций и директора больниц, поэтому больше она напоминала встречу на высшем уровне. Было удивительно, что в этой конференции был приглашен участвовать и лидер маргинальной психиатрии Лэйнг.

Все дело в том, что в те времена Лэйнг пытался совместить в своей деятельности две составляющие: официальную академическую психиатрию и маргинальную контркультурную деятельность. Он выступал против системы, он не работал ни в одном государственном лечебном учреждении, развивал исключительно маргинальный проект Кингсли Холла и открыто высказывался против официальной психиатрии. Однако вместе с тем он был признанным психиатром, он читал лекции в ведущих университетах Великобритании и всего мира, выступал на крупнейших конференциях, печатался в академических журналах. Поскольку Лэйнгу удалось быть нужным сразу обоим противостоящим лагерям, его популярность росла неимоверными темпами.

В январе 1966 г. Лэйнг читает лекцию «Феноменология гашиша, мескалина и ЛСД» в отделе психиатрии Лондонской больницы в Уайтчепел, в марте – лекцию «Функции и природа психотерапии» на студенческой конференции Университета Лондонского психологического общества, в июне – «ЛСД-опыт» в Институте современных искусств, в июле – лекцию «Исследование шизофрении» в Колледже для медицинских сестер Клинического фонда Короля Эдварда в Лондоне. В 1966-м он выступает также в Лондонском институте образования с сообщением «Личностные проблемы студентов», в Лондонском королевском обществе – с лекцией «Ритуализация и ненормальное поведение» и проч. Как видно, к 1966 г. в выступлениях Лэйнга доминировала тема психоделического опыта.

14-15 октября 1966 г. по приглашению известного американского психиатра Росса Спека Лэйнг принимает участие в двухдневной конференции «Общество и психоз», организованной Медицинским колледжем Ханеманна в Филадельфии. Эта конференция собрала на одной площадке виднейших специалистов и активистов со всего мира и во многом подтолкнула Лэйнга к мысли о проведении собственной конференции. В этой же участвовали Жюль Генри, Грегори Бейтсон, Мюррей Боуэн, Росс Спек и другие. Все выступающие развивали критическую линию. Жюль Генри развивал теорию фальши, предложенную им в книге «Культура против человека», Грегори Бейтсон говорил о двойном послании, Росс Спек описывал преимущества семейного подхода к шизофрении, Мюррей Боуэн настаивал, что превращение человека в шизофреника должно быть осмыслено в историческом аспекте: не только в процессе исследования семьи, но и в изучении предыдущих поколений. В том же русле звучали на этой конференции и слова Лэйнга:

Прежде всего мне хотелось бы сказать, что «нормальная адаптация», в том числе и в сексуальности, есть социальная лоботомия, и если она оказывается неуспешной, в ход идет лоботомия терапевтическая; если не срабатывает и она, предпринимается химическая лоботомия, а когда все способы терпят неудачу, проводится физическая лоботомия. Буржуазное общество, воспитывая своих детей, предпочитает лоботомировать их вместо того, чтобы пристрелить. И шизофреника можно описать как того, у которого социальная лоботомия не оказалась успешна, поэтому по отношению к этому инакомыслящему должны быть применены более эффективные и строгие меры…Мы должны забыть об опыте первых лет нашей жизни и, в конце концов, как говорил Жюль Генри, мы должны культивировать налет ложного сознания, привыкшего к самообману[252].

После выступления на конференции к Лэйнгу подошел Грегори Бейтсон и среди прочего, восхищаясь его речью, отметил, что, если сравнить обоих, то Лэйнг даст ему фору процентов в десять. Это, как можно представить, было для Лэйнга одним из лучших комплиментов. Таким образом, Лэйнг укрепил свою репутацию в Америке, и за этим визитом вскоре последовали новые. Возвратившись в Британию, в Кингсли Холле Лэйнг прочел своеобразную отчетную лекцию о поездке «Психоз, дельфины и общество», вспоминая в названии речь Бейтсона о коммуникации между дельфинами.

Сам Кингсли Холл и его «политика», деятельность Лэйнга и его статьи породили множество реакций. Среди них были как хвалебные, так и не очень. 4 октября 1966 г. журналистка Рут Абель на основании беседы с Сидни Брискином писала в «Guardian» о замечательной жизни в Кингсли Холле, о многочисленных случаях выздоровления, о его истории и принципах работы. Но врачи этот проект так и не приняли. Еще в начале проекта директор Тавистокской клиники Джон Сазерленд по-дружески предостерег Лэйнга в том отношении, что ничего хорошего из этого получиться не может, и он так и не изменил своей точки зрения. Уже позднее через знакомых до Лэйнга дошли слова Сазерленда. Он говорил, что, открыв Кингсли Холл, Лэйнг совершил «профессиональное самоубийство». То, что это было непрофессионально, что это шло вразрез с основными устоями медицины, ему напоминали постоянно. Однажды сняв трубку телефона, он услышал врача, который сразу же стал напоминать ему о принципах врачебной этики:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.