НЕУТОМИМЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ АЗИИ
НЕУТОМИМЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ АЗИИ
Неутомимый исследователь Азии Григорий Николаевич Потанин, чьи статьи почти на протяжении 50 лет печатались в различных изданиях и, главным образом, в сибирской печати, сделал очень много для развития отечественной науки.
Ныне выявлено более 235 книг и статей, написанных Потаниным по вопросам географии, этнографии внутренней Азии, Алтая и Казахстана. Свои длительные поездки в Монголию, Китай, Тибет и другие отдаленные уголки малоизвестной Азии он совершил со своей первой женой Александрой Викторовной — известной путешественницей, автором многих рассказов о бурятах, монголах, о китайских женщинах. Она делила все радости и лишения в путешествиях со своим ученым мужем.
Несколько лет подряд (1914—1916) проездом из Томска на Алтай Григорий Николаевич Потанин останавливался на перепутье в Барнауле у родственников своей второй жены, сибирской поэтессы, Марии Георгиевны Васильевой.
Низенький, близорукий, с бородкой, с изжелта-серыми, какого-то пепельного цвета волосами, с высоким лбом и густыми бурыми бровями над металлическими дугами очков, он был еще очень подвижным для своих 75 лет.
Помню, как однажды я пришел к Григорию Николаевичу по его приглашению. Он в каждый приезд в Барнаул присылал за мной, ибо очень любил поговорить о книгах, а я тогда заведовал библиотекой в Народном доме. При встрече со мной он спрашивал, какие новые книги вышли в свет и какие из них получены библиотекой. Его особенно интересовали книги по этнографии, фольклору и художественной литературе.
Из книг, которых еще не читал, он просил меня составить библиотечку и брал ее с собой на Алтай. Такого страстного читателя и любителя книг я не знал. Потанин был не только книголюб, но и большой знаток литературы.
Возвращаясь месяца через два-три в Барнаул, он опять приглашал меня к себе, возвращал книги и давал о них подробные отзывы.
Его ежедневно навещали несколько барнаульских старых друзей. Он рассказывал им о своей жизни и путешествиях по Китаю, Тибету, озеру Зайсан и т. д. И когда по ходу повествования ему невольно приходилось упоминать имя Александры Викторовны, голос его заметно обрывался; он переживал глубокую боль, тоску и несколько времени сидел молча, задумавшись, с глазами, влажными от слез. Нам было тяжело смотреть на его душевное горе. В его воображении, вероятно, вставал образ замечательной женщины, о которой все мы, сидевшие за его столом, знали много хорошего.
Сохранились яркие воспоминания современников о А. В. Потаниной. Николай Михайлович Ядринцев, с которым дружил Григорий Николаевич многие годы, вспоминая о встречах его с Александрой Викторовной, писал о том, какое впечатление произвела она на Потанина, человека замкнутого от природы.
«Какие потоки света хлынули на него тогда. Какими цветами радуги заиграло его воображение, какое идеальное настроение сказалось в его духе, какой полет получила мысль, сколько явилось новых планов, какой энергией дышала его сильная натура! Я заочно преклонился перед этой женщиной, которая оценила ум и сердце моего друга, не задаваясь мыслью и не справляясь подобно другим женщинам о том, сумеет ли он обеспечить ее будущность. Это была скромная, застенчивая женщина, худая блондинка с подстриженными волосами и тонким певучим голосом.
Она одевалась очень просто, но у нее было лицо серьезной интеллигентной женщины.
В обществе она была молчалива, но отличалась тонкой наблюдательностью — качество, оказавшееся впоследствии весьма ценным для путешественницы. Ее мнения и суждения были сдержанны, но метки и отличались тонким остроумием. Она делала весьма удачные характеристики и определяла людей сразу. Она разделяла все планы и стремления Григория Николаевича и участвовала в его духовной жизни»
(Ядринцев Н. М. «Подвижница науки»).
Спустя некоторое время после глубокого раздумья Григория Николаевича, мы просили его рассказать что-нибудь из своей жизни.
Подумав немного, он рассказал о своем бегстве из Петербурга после студенческих беспорядков. Часа два он рассказывал эту историю. Как он тогда со скудными грошами в кармане, без документов, удостоверяющих его студенчество, пробирался в Сибирь на родину, в станицу Ямышевскую на Иртыше. Маршрут был намечен через Самарскую и Оренбургскую губернии. В каком-то полустуденческом костюме, не заходя в комнату, не успев переодеться, убежал из города, чтобы не попасть в руки полиции.
И так с пустыми руками, без багажа, где пешком, где на поезде, покупая билет до какой-нибудь ближайшей станции, ехал он все дальше и дальше. Наконец, Потанин добрался до Волги.
— Мне казалось, — говорил он, — что каждый знает о моем нелегальном положении. И особенно я боялся жандармов. Они наводили на меня особенный страх. Невольно думалось, что вот он знает меня, следит за мной, и не приглашает, куда следует, только потому, что еще не пришла минута лишить меня свободы.
Очень осторожно приходилось отвечать на такой вопрос: «Откуда, молодой человек, пробираетесь и куда путь держите?».
И вот однажды я пробрался на верхнюю палубу парохода. Я сидел в глубокой задумчивости на свободной лавочке, размышляя о том, где лучше сойти с парохода: в Самаре или в Саратове, — как вдруг услышал шаги гуляющего в ночное время на палубе человека в военной форме. «Уж не следит ли он за мной?» — невольно подумал я. Два раза прошел этот человек мимо меня, в третий раз подошел ко мне, постоял, посмотрел на меня и сел рядом на скамейку. Меня сразу охватила дрожь.
«Ну, вот и конец моему путешествию», — невольно мелькнуло у меня в голове. Сижу и думаю: «А вдруг он задаст мне какой-нибудь вопрос, что я буду отвечать?»
Вид у меня был сугубо студенческий, а о студентах было уже известно по всей России, что они забастовщики и разбежались, спасаясь от арестов. И вот спустя минуту этот военный человек обернулся ко мне, взглянул пристально на мое ветхое обмундирование, на мое бледное, испуганное лицо и спросил:
— В какие края, молодой человек, пробираетесь?..
Думать было некогда, а отвечать было нужно немедленно: он смотрел на меня и ждал ответа.
Видя мое большое смущение, он почувствовал какую-то неловкость, неудобство.
Но я решил рассказать ему всю правду, не утаив ничего. Рассказал и ждал возмездия… Но получилось обратное.
Он, крепко пожав мою руку, сказал:
— Не беспокойтесь, молодой человек, отныне я буду вашим покровителем, вы будете считаться моим секретарем.
Это был атаман Оренбургского казачьего войска, писатель Железнов. Григорий Николаевич долго и с большим увлечением рассказывал нам о Железнове, о службе у него, о быте и жизни уральских казаков, о рыбной ловле на Урале и т. д.
На другой день под вечер пришли к Потанину те же его друзья. Я принес ему несколько книг о Будде, Конфуции, Лао Дзе и др. Григорий Николаевич рассказывал нам о верованиях восточных народов, о их богослужениях и рекомендовал разную литературу по этому вопросу. На этот раз настроение у него было очень хорошее. Он с особенным интересом и увлечением рассказывал о своих путешествиях.
— Представители европейской цивилизации, — говорил Григорий Николаевич, — с презрением смотрели на поднебесную империю как на дикую, неподвижную, замкнутую в себе и отсталую страну. Они грабили и разоряли ее, считая себя просветителями, вносящими свет европейской мудрости. Но китайцы не нуждались в этом. У них была своя культура. Еще Грибоедов говорил, что если рождены мы перенимать все хорошее, то у китайцев следовало бы занять премудрого у них незнанья. — История Китая, — говорил Григорий Николаевич, — одна из любопытнейших хроник, дающих богатый материал для поучительных размышлений и сравнений.
Г. Н. Потанин рассказал нам о некоторых правителях и мудрецах Китая, которые в течение четырех с половиной тысяч лет приучали народ к труду, создавали и укрепляли великую империю.
Многие древние царства, как Вавилон, исчезали с лица земли, а Китай рос, занимался науками и открытиями. Китайцы ввели десятичную линейную систему, до которой Европа додумалась только в 18 столетии. Китайские астрономы наблюдали за звездами и небесными явлениями и установили времена года, они составили календарь и первыми вычислили обращение солнца и луны.
Китайцам были известны книгопечатание (письменность), компас, порох, фарфор, бумага, шелк значительно раньше, чем европейцам…
Григорию Николаевичу было обидно, что европейцы так презрительно относились к китайцам и их достижениям. Между тем по убеждению Потанина, многому бы нужно было поучиться у них.
Он рассказал, как работал над книгой «Восточные мотивы», а мы, слушающие его, думали о том, что Г. Н. Потанин был не только неутомимым путешественником — исследователем Азии, но и выдающимся русским ученым.
Однажды Григорий Николаевич пригласил меня прогуляться по улицам Барнаула. Обойдя два квартала, мы зашли в книжный магазин Сохарева, которого Потанин знал давно, лично, а я когда-то служил у него продавцом. Разговорились о книгах, но ничего подходящего не оказалось. Сохарев показал книгу «Краткое изложение путешествий по Китаю, Тибету и Монголии» Г. Н. Потанина. Сохарев подарил ее Григорию Николаевичу, а он тотчас же сделал надпись: «Многоуважаемому Ивану Петровичу Малютину в память наших встреч в Барнауле», и вручил мне. В этот день мы много бродили по улицам города. Потанин рассказывал мне о своей жизни и работе, о прочитанных книгах.
А однажды поделился своими впечатлениями о поездке по Алтаю…
— Вот ехали мы в тележке с каким-то начальником, прибывшим из центра для ревизии инородцев, по большой равнине между горами. Долго ехали, впереди виднелись горы, и казалось, что они совсем близко.
Начальник посмотрел на них, потом на часы и, обернувшись ко мне, сказал:
— А что, Григорий Николаевич, часа через два доедем вот к тем горам, а там где-то и тот аул или юрты, как их называют, которые мне нужны.
— Нет, не доедем, — ответил я и спросил: — Как думаете, сколько верст будет до гор?
— Верст двадцать, — сказал он.
— Нет, не двадцать, а восемьдесят.
— Да не может быть! — удивился он.
Посмотрел на часы, заметил время и стал ждать, говоря:
— Посмотрим, чья правда будет — ведь так близко!
Прошел час, прошел и другой, а горы были все на том же месте ни ближе, ни дальше. И вот, выехав утром, мы только к вечеру добрались до гор.
Тогда он, убедившись в справедливости моих слов, сказал:
— Удивительно, как скрывается расстояние перед горами… Думаешь, рукой подать, а они все отодвигаются дальше и дальше…
Лет через сорок после этого события В. В. Сапожников, ботаник, профессор Томского университета, принялся за исследования Алтая и открыл там много ледников, самый большой из них длиною в 20 километров, назвал — ледником Потанина, а самый крупный ледовой приток — ледником Александры, в честь неизменной спутницы и помощницы Потанина Александры Викторовны. Так и лежат рядом в Алтае два ледника, напоминая своими названиями о неизменной любви и преданности двух скромных путешественников по Азии.
Григорий Николаевич очень любил и уважал В. Г. Короленко. Когда у Марии Георгиевны, второй жены, был приготовлен к печати сборник стихотворений, Потанин послал его Владимиру Галактионовичу с просьбой прочитать и написать к нему предисловие. Послал и ждет… Прошло порядочно времени, а ответа нет и нет… А я в это время получил письмо от Владимира Галактионовича, в котором он упоминал об этом случае:
«Григорий Николаевич поставил меня в затруднительное положение, — писал Короленко, — прислал стихи Марии Георгиевны с просьбой написать к ним предисловие, но стихи оказались довольно легковесными, похвалить я их не могу, а написать о них правду — жалко обидеть старика, так и молчу…»[3]
Время шло… Мария Георгиевна торопила и просила предисловия от Короленко, но так и не дождалась, пришлось заказать предисловие кому-то другому. Сборник был издан в 1909 или 1910 годах.
При одной из наших встреч она подарила сборник мне с любезной надписью… Этот сборник потом вместе с другими книгами и авторскими письмами был передан мной в один из литературных музеев Москвы.
Помню, отдохнув дней десять в Барнауле, Григорий Николаевич собрался в Томск. Проводить его сошлись многочисленные друзья и знакомые.
Послал он меня на биржу нанять пять легковых извозчиков для перевозки багажа на пристань. Все уже было приготовлено, упаковано, связано. Короткий переезд по пыльным улицам Барнаула занял каких-нибудь десять минут и был совершен без особых приключений.
Выдающийся исследователь центральной Азии в поношенном черном сюртуке стоял на верхней палубе. Пепельного цвета волосы на его непокрытой голове раздувались ветром, глаза часто мигали, щурились от солнца.
Пароход давал последние гудки. Голосов уже не было слышно. Только, как белые чайки, мелькали над головами платки, фуражки и шляпы.
В эту последнюю встречу Григорий Николаевич рассказал мне о литературной жизни Томска, называя начинающих писателей… С особенной похвалой он относился к одному подающему большие надежды «молодому, лет 40 человеку» — Вячеславу Яковлевичу Шишкову, который только недавно начал печататься в «Сибирской жизни» и других изданиях..
Я в то время томских писателей не знал, но по восторженным отзывам Григория Николаевича о Шишкове стал думать о нем и следить за его творчеством.
Григорий Николаевич просил меня писать ему о книгах и барнаульской жизни. Он часто болел. И эта наша встреча оказалась последней.
20 декабря 1920 года я получил письмо от Василия Васильевича Сапожникова о кончине Потанина.
«Многоуважаемый Иван Петрович! Ваше письмо с вопросом о Г. Н. Потанине я получил своевременно, но не мог ответить сразу, так как тогда не знал точной даты смерти дорогого старика.
Я все лето был в экспедиции и Г. Н. скончался без меня. Потом, собрав сведения от девицы Гоштофт, которая все время ухаживала за Потаниным, я затерял Ваше письмо среди других бумаг и только сегодня разыскал его в портфеле. Г. Н. Потанин скончался 30 июня в госпитальной клинике, где он находился уже несколько месяцев.
И это было благо, так как при квартирном утеснении и при общей занятости, трудно было устроить больного в покое в частной квартире. В клинике он был в палате с одним соседом, следовательно, довольно спокойный, питание было не особенно богатое, но кое-что ему приносили знакомые.
Большое участие принимала в нем вдова бывшего профессора Коряковского, но на лето она тоже уезжала.
Умер Григорий Николаевич от старческой слабости, ему было 85 лет. Конечно, недомогание с сердцем и связанные с этим отеки были следствием общей слабости организма. Я видел его в последний раз в мае перед отъездом в экспедицию.
Тогда же, да это замечалось и раньше, у него была большая склонность к сонливости, потеря последовательности в мысли и речи. Порою мысль вспыхивала совершенно ясно и отчетливо, выражаясь в словах, а потом опять как бы потухала.
Одна из последних книг, которую ему читали по его просьбе, — это Тимирязев «Жизнь растений», за которой он сам присылал ко мне.
При нашем расставании весной он совершенно спокойно сказал мне, что, наверное, мы больше не увидимся и дал мне кое-какие поручения.
В общем водовороте современности Г. Н. был почти забыт прежними друзьями, но он сам по этому поводу не выражал сетований. Говорят, похороны его прошли бледно, при малом числе провожающих людей, которые знали его хорошо.
Сейчас собирает материал о Григории Николаевиче кружок сибироведения его имени, а также предполагаем к учреждению при филологическом факультете кабинет Потанина, куда просим присылать его письма и другие памятные вещи.
В конце января предполагается заседание общества (соединенное), имеющее быть посвященным его памяти.
Если имеете чем-либо поделиться, присылайте мне в кружок.
Библиотека Потанина еще в прошлом году поступила в институт исследования Сибири, а после его закрытия — в университет.
С совершенным уважением
В. С а п о ж н и к о в».
Григорий Николаевич Потанин прожил долгую интересную трудовую жизнь, большая часть которой была посвящена изучению природы внутренней Азии. Еще в 1863 году он принял участие в экспедиции на озеро Зайсан и Южный Алтай, в 1864 году — на хребет Тарбагатай.
А после десятилетнего перерыва (тюрем, каторги и ссылки) он возобновляет свою работу по изучению центральной Азии, возглавив в 1876, 1877, 1880 годах экспедиции в северо-западную Монголию. В этих экспедициях принимала участие и его жена Александра Викторовна.
В 1883—1886 годах Потанины исследуют Танчуиско-Тибетскую окраину Китая и возвращаются в Россию через центральную Монголию. Это путешествие на значительном протяжении пролегало по местам еще не посещенным европейцами.
Действительно, научное исследование внутренней Азии началось именно с путешествий Потанина, Пржевальского и Певцова, организованных Русским Географическим Обществом.
Все трое, в совокупности, создали ту основную канву географического лика внутренней Азии, на которой позднейшие путешественники разных специальностей, начали уже вышивать узоры, т. е. наносить детали общей картины.
Благодаря своему чрезвычайному трудолюбию Григорий Николаевич собрал в своих исследованиях колоссальный материал, особенно по этнографии, и к собранному им материалу использовал сравнения, взятые из 33 языков.
Ко всем народностям, с которыми он встречался во время путешествий как в центральной Азии, так и в России, он относился дружественно, внимательно и с уважением к их быту и культуре, как настоящий гуманист.
Тесно соприкасаясь с местным населением, своим поведением, личными качествами, своими беседами он содействовал пониманию населением русского народа и помогал сближению с ним.
Кроме важнейших исследований и открытий за пределами нашей страны, Потанин постоянно заботился о просвещении родной Сибири, привлекая к этому делу и своих друзей Н. М. Ядринцева, Колосова, Шашкова и других. Последний своими лекциями волновал все население Томска. Им велась усиленная пропаганда о необходимости создания Сибирского университета, открытия музеев, курсов и т. д. Образовывались кружки молодежи…
Работами Потанина очень интересовался Максим Горький, относившийся с большим уважением к Григорию Николаевичу.
«Где и что делает Потанин? — писал он В. И. Анучину. — Я слышал, что он пишет новую книгу — обязательно хочу иметь.
Недавно прочитал его «Восточные мотивы» с наслаждением.
Ох, и большущее Вам спасибо за Потанинскую «Сагу», прочитал залпом, а потом набело с карандашом стал читать.
И до чего же вы, сибиряки, материалами заряжены густо, — особенно Вы с Потаниным, ведь вы можете азиатскую эпопею написать в широчайших масштабах».
В последние годы Григорий Николаевич обрабатывал сюжеты некоторых сказок и преданий, которые были близки друг другу, хотя и записаны у разных народностей на разных языках.
Подробное жизнеописание Г. Н. Потанина, оценка его научной и общественной деятельности являются еще задачей будущего.
В 1922 году мне пришлось снова побывать в Томске и посетить могилу неутомимого исследователя Азии. На ней стоял простой деревянный, некрашенный крест с краткой надписью:
Григорий Николаевич Потанин
род. 1835 г. ум. 1920 г.
Низким поклоном я почтил память того, кто всю жизнь свою со славой твердо и высоко держал в своих руках знамя русской науки.