Встречи с Юрием Рерихом

Встречи с Юрием Рерихом

В личном архиве Ефремова хранится такое письмо:

«Москва, 19 июля 1958 года.

Глубокоуважаемый Иван Антонович.

Спасибо Вам большое за Ваше письмо от 27.VI и за Вашу прекрасную книгу «Великая Дуга».

Направляюсь в командировку в Монголию, и вернусь в Москву в начале августа, и буду очень рад побеседовать с Вами о стране Снегов.

С искренним уважением,

Ю. Рерих».

В 1957 году Юрий Николаевич Рерих после смерти матери вернулся из Индии, где прожил более тридцати лет, в Россию, о которой всегда, во всех своих трудах, помнили члены его великой семьи. Он начал работать в Институте востоковедения АН СССР, взяв под своё начало сектор философии и истории религии. Из Индии Юрий Николаевич привёз в дар СССР около четырёхсот полотен своего отца, провёл колоссальную работу по организации выставок Николая Константиновича в столицах и крупных городах страны.

Иван Антонович, любивший картины Рериха, изучивший к тому времени несколько томиков «Агни Йоги», обратился к Юрию Николаевичу с письмом. Было ли процитированное послание первым, полученным от Рериха, — мы не знаем.

Встреча состоялась в августе или начале сентября 1958 года, после возвращения Рериха из Монголии и перед поездкой Ефремова в Китай.

Сохранилось письменное свидетельство о встрече Ариадны Александровны Арендт, художницы, скульптора, работавшей в Москве над скульптурным портретом Юрия Николаевича. Ещё до Первой мировой войны семья Арендт была дружна с Максимилианом Волошиным, и в 1955–1956 годах семья Арендт-Григорьевых построила дом в Коктебеле, деля каждый год между Москвой и Крымом.

В 1956 году Анатолий Иванович Григорьев, муж Ариадны Арендт, выполнил скульптурный портрет Ефремова.[228] В 1960 году Ариадна Александровна записала:

«Ю. Н. высказал своё желание познакомиться с Иваном Антоновичем Ефремовым, так как последний прислал ему книгу «Туманность Андромеды», которая заинтересовала Ю. Н., но пока он не знает, как осуществить знакомство… Юра[229] сказал, что сделать это очень просто, так как «моя мать очень хорошо знакома с Ефремовым и, наверное, с удовольствием возьмётся Вас познакомить с Иваном Антоновичем», что я, конечно, осуществила опять путём телефонных переговоров. Ю. Н. назначил время, И. А. заехал за мной на такси, и мы поехали… На этот раз я была больше слушательницей. Разговаривали они. Боюсь, что не смогу хоть сколько-нибудь связно воспроизвести этот разговор».[230]

Рерих жил в новом, недавно построенном доме на Ленинском проспекте. Он пригласил гостей в кабинет. Индийские ткани на окнах, полки с книгами, на стенах — картины отца и брата, фотографии. Атмосфера в кабинете такая, что хочется говорить вполголоса. Юрий Николаевич прост и сердечен, они с Иваном Антоновичем сразу находят общий язык.

К сожалению, воспоминания Ариадны Александровны отрывочны, процитируем то, что есть:

«Ю. Н. рассказывал о своём скандинавском происхождении. «Может быть, мы с Вами окажемся родственниками, ведь я тоже скандинавского происхождения», — удалось вставить мне. Ю. Н. говорил о своём предке, полководце Кутузове (по матери), и что его должны были назвать не Юрием, а Мстиславом (кажется), но родственники возражали, и по семейной традиции его готовили в кадетский корпус, как старшего сына. «Неужели Вы были бы военным?» — спросила я. «Отчего же нет? Конечно, я был бы военным… Первое время, конечно», — добавил Ю. Н. Заговорили о Блаватской. Ефремов сказал, что не может доверять этой женщине, что она слишком «по-женски» пишет и там много просто подтасовок… Ю. Н. очень строго в упор посмотрел на И. А. «Книги Е. П. Б. очень серьёзны, даже слишком серьёзны для того, чтобы все могли их понимать. А что касается подтасовок, то их там нет совсем». — «Да?!» — удивился Ефремов. (Любопытен тот факт, что в молодости позиция самого Юрия Николаевича была аналогична ефремовской, и это причиняло немало страданий матери, Елене Ивановне. Самоуверенный сын полагал, что у него — продвинутого учёного — нет оснований доверять по-женски организованному, местами ироничному языку Блаватской. — О. Е. H. С.) Потом заговорили о тиграх-оборотнях. Ефремов сказал, что это явная выдумка, но Ю. Н. возразил совершенно серьёзным тоном, что это вовсе не выдумка и что в некоторых индийских племенах могут установить такую связь через астрал и другие планы. «Ментал?» — спросил Ефремов. «Ментал», — невольно поправила я. «Конечно, правильно сказать «ментал», — сказал Ю. Н… «Если такое животное убивают на охоте, его, так сказать, «напарник», то есть человек, завязавший с ним такую связь (оккультную), умирает также. При помощи этого животного человек может видеть обстановку в джунглях и окружение этого зверя…» Иван Антонович всё удивлялся. Мне вспомнилось несчастье, происшедшее с женой нашего товарища скульптора. Явная и типичная одержимость. Я рассказала подробно Ю. Н. все симптомы и как она в минуты просветления ясно чувствует присутствие «чужой воли», как она непрерывно слышит запах водки, будучи совершенно непьющей, как она говорит всякую околесицу… Ю. Н. подтвердил, что это типичное одержание. «Но как избавить её от этого?» — «Это очень трудно, — сказал Ю. Н., — иногда помогает переезд в другую местность. Основное — это не давать для одержателя повода общения с внешним миром, т. е. не говорить, не спорить, не реагировать ни на что, чтобы одержателю стало бессмысленно его положение. Ещё есть один самый радикальный способ… Это волевой приказ». — «А здесь, в условиях Москвы, кто-нибудь может это применить?» — «Нет», — покачал головой Ю. Н. Тем не менее нашей знакомой на другой же день стало лучше и вскоре она стала совершенно здоровой… Перешли в столовую. Традиционный чай. Много говорили о Монголии, где оба были, а Ю. Н. — совсем недавно. Говорили о Чингиз-хане и о теперешней положительной оценке его жизни… Об архитектурных памятниках, которые теперь в Монголии так беспощадно разрушаются. Один из прекрасных памятников был уже полуразрушен, когда французский учёный-востоковед приехал специально посмотреть этот памятник мирового значения. Он как раз в это время разрушался, и француз был ошарашен этим. Это было в Улан-Баторе, причём монголы были сконфужены не тем, что разрушили памятник, а тем, что не успели этого сделать до конца к приезду учёного… Заговорили о Святославе Николаевиче и его скором приезде в Москву со своей женой Девикой Рани. «Если Вы с ней познакомитесь, то так её и называйте — Девика Рани». — «А правда, что она француженка по происхождению, но совершенно «обиндилась», живя там с детства?» — спросила я, вспомнив эту версию, которую слышала от своих знакомых индусов. «Нет. Это совершенно не верно. Она чистокровная бенгалка и даже родственница Тагора». — «А они остановятся у Вас?» — «Нет, им нужен комфорт, а что я могу им дать? Они будут жить в гостинице». Мы стали собираться. Ю. Н. предложил довезти нас на своей машине до стоянки такси. Сам же он, как всегда, торопился куда-то».[231]

В Кулу, в институте «Урусвати», директором которого был Ю. Н. Рерих, хранится множество различных коллекций, в том числе и палеонтологическая. Юрий Николаевич, живо интересовавшийся всеми сторонами науки и жизни, знал о находках советской экспедиции в Монголии.

Вторая встреча Рериха и Ефремова состоялась в Палеонтологическом музее. Рерих осматривал коллекции, а затем долго беседовал с Иваном Антоновичем в его кабинете.

Таисия Иосифовна, жившая тогда вместе с Иваном Антоновичем и Еленой Дометьевной в квартире, что в Спасоглинищевском переулке, рассказывала, что Рерих приходил к ним в гости. Мужчины разговаривали без неё, затем пили чай.

Она уверена, что Ефремов и Юрий Николаевич непременно стали бы друзьями, если бы не внезапный уход Рериха.

Аллан Иванович вспоминал: «Отец дружил с Ю. Н. Рерихом. Они переписывались, и он неоднократно бывал у нас дома, вплоть до своей неожиданной смерти, которая очень удивила нас всех».[232]

При постоянной занятости Юрия Николаевича, притом что Ефремов значительную часть времени с осени 1958 года до мая 1959 года был болен, находился в санатории или на даче, встреч не могло быть много. Три из них — несомненны.

21 мая 1960 года «светлый воин» ушёл с Земли.

Скорбная весть донеслась к Ивану Антоновичу на дачу, в любимое Абрамцево, где он писал «Лезвие бритвы». Он, поражённый случившимся, испытал сильнейший протест против неизбежности смерти. Человек может и должен жить долго. Но прощание надо воспринимать светло, легко, преодолевая протест, рождённый болью и печалью, благословляя далёкий путь…

На протяжении всей дальнейшей работы над романом Ефремов словно ощущал дыхание Юрия Николаевича, расставляя по тексту знаки его присутствия.

Одного из главных героев «Лезвия бритвы», геолога-ленинградца, зовут Мстислав Ивернев. Именно он становится ключевой фигурой истории с серыми кристаллами, а затем отправляется в командировку в Индию, знакомится со скульптором Даярамом Рамамурти и безвозмездно даёт ему денег на отливку статуи Тиллоттамы. Редкое в советское время имя Мстислав — дань памяти Юрию Рериху.

В последней главе «Лезвия бритвы» профессор искусствоведения Витаркананда после выступления Гирина перед индийскими мудрецами дарит гостю картину «Мост Ашвинов». Ашвины в прямом переводе с санскрита — всадники, в Махабхарате это боги и врачеватели, утренняя и вечерняя заря:

«В однообразной сумеречной серо-фиолетовой гамме красок простёрся бушующий океан, бьющийся в иззубренные скалистые берега, затянутые глухой пеленой тумана. На левом берегу, на ступенчато поднимавшихся вглубь страны холмах, виднелись могучие здания и дымящиеся трубы, на правом — снеговые горы. У их подножия — тесные восточные жилища и храмы индийской, тибетской и китайской архитектур.

Пологой дугой взмывал над океаном, соединяя оба берега, мост, как бы сплетённый из светящихся стрел. На него въезжали на чёрных конях два всадника, безоружные, но в броне. Левый — голубовато-серый, правый — оранжево-коричневый. Оба протягивали друг другу руки широким, свободным жестом призыва и дружбы».

Ефремов описал вымышленную картину. Но возникла она в его воображении под впечатлением полотна Н. К. Рериха «Гэсэр-хан», созданного в 1941 году. Эту картину отец подарил старшему сыну в день рождения, и Юрий Николаевич привёз её в Москву. Именно эта картина висела в его кабинете, где он принимал гостей.

Оранжево-коричневый всадник на чёрном коне, натягивающий тугой лук, на ступенчато поднимающихся серых холмах — на фоне алой зари, взвихренные облака — словно бушующий океан.

П. Ф. Беликов писал о Ю. Н. Рерихе: «Вся его деятельность была устремлена в будущее, он жил будущим. Он говорил: «…надо перекинуть мост в будущее, не надо оглядываться назад. Если ты совершил ошибку, подумай, как надо было поступить, и в следующий раз так не поступай. Не надо думать о причинённых тебе обидах. Лишь бы можно было сотрудничать. Будущее светло, надо всё ему принести».[233]

В эпилоге романа Сима и Гирин гуляют по островам и оказываются на Приморском проспекте, напротив бывшего буддийского храма. Николай Константинович Рерих принимал активное участие в его создании, консультируя архитектора Г. В. Барановского. Когда в СССР приехал Ю. Н. Рерих, возникли идеи передачи пустующего здания Институту востоковедения, шли разговоры о том, чтобы устроить здесь кабинет Юрия Николаевича.

Ефремов и Рерих, оба петербуржцы, без сомнения, беседовали о судьбе замечательного архитектурного и культурного памятника. И «массивное здание тибетской архитектуры из негладкого серого гранита с обрамлёнными чёрным лабрадоритом проёмами окон и дверей», с яркими кафельными полосами на карнизе фронтона было одинаково дорого обоим учёным.

Там же Иван Антонович высказал мысль о превращении пустующего тогда дацана в место встречи учёных — ради обмена новыми идеями, ради «вдохновенного совместного искания».

Так Ефремов в «Лезвии бритвы» расставил знаки памяти Юрия Рериха.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.