«Дискуссия о колене» и её подоплёка
«Дискуссия о колене» и её подоплёка
В середине 1950-х годов многолетние дружеские чувства Быстрова к Ефремову сменились холодом. Странная история, именуемая в дневниках Алексея Петровича «Дискуссией о колене»,[226] началась в 1955 году, когда Орлов прислал ему на рецензию рукопись о титанофонеусах. Быстров нашёл рукопись никуда не годной. Работу невозможно было исправить, её надо было писать заново — об этом Быстров и сообщил директору ПИНа настолько тактично, насколько это было возможно. Орлов отмолчался. В мае 1956 года Алексей Петрович получил письмо от Ефремова — в конверт была вложена фотография, сделанная с американской карикатуры на палеонтолога: старый учёный, похожий на Дон Кихота, едет на осле, а перед ним на дороге белеет череп единорога. Иван Антонович приписал несколько шутливо-ироничных строк.
Быстров оскорбился: он решил не отвечать, считая, что его беспощадная правка и критика орловской работы расценены как попытка «изничтожить» палеонтологию позвоночных в СССР. Однако вскоре в книге Ефремова «Фауна медистых песчаников» он обнаружил ряд ошибок. В частности, на схематичных рисунках рептилий колени были вывихнуты назад, тогда как у позвоночных колени — вперёд. Алексей Петрович воспользовался этим, нарисовав остроумную карикатуру.
Летом 1956 года он получил от Ефремова ответ — вновь фотография, на этот раз изящной девчонки в модном купальнике, и шутливая приписка про любимый профессором Быстровым вид наземного позвоночного и коленный сустав.
Алексей Петрович ответил двумя рисунками, один из которых — шутливый танец девушки и горгонопсихи — был, по его мнению, весьма язвительным. Профессор негодовал, что Ефремов считает себя гениальным и непогрешимым, и ждал от него признания собственной некомпетентности. Иван Антонович, живший в то время в Мозжинке и погружённый в работу над «Туманностью Андромеды», состязаясь в остроумии с другом, воспринимал это сначала как возможность расслабиться и пошутить.
Получив ещё раз рисунок и отправив фотографию с шутливой припиской, Ефремов через некоторое время вновь держал в руках нарисованную тушью сценку: крокодил крадёт у «пляжницы» штаны. Картинка, которая могла бы вызвать только весёлый смех, сопровождалась, однако, категорическим требованием признать в дискуссии о колене свою ошибку, иначе Быстров считает себя вправе думать, что Ефремов ничего не понимает в морфологии позвоночных.
Ивану Антоновичу стало не до шуток. Он ответил, что вовсе не защищает свою грубо и неумело нарисованную схему, что хотел посостязаться с известным остроумцем Быстровым. Но Алексей Петрович продолжал доказывать анатомическую безграмотность Ефремова. Переписка прервалась…
С тех пор прошло три года. Иван Антонович ощутил удар, когда из Ленинграда пришло известие о смерти друга. Перед лицом вечности все ошибки и недоговорённости теряли своё значение. Алексей Петрович умер 29 августа 1959 года. Шестьдесят лет — для учёного возраст, когда накопленные знания должны изливаться в мир мощным потоком. Люди должны жить дольше! Так трудно вырастить образованного, здорового человека, так много на это надо затратить сил… Люди будущего, о которых писал в последней своей работе друг, обязательно будут жить долго.
Размышляя об отношениях двух выдающихся учёных, нужно отчётливо понимать, что их дружба, длившаяся более четверти века, не могла прерваться так, как дружба гоголевских Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Чтобы понять причину их расхождения, обратимся к дневниковой записи Алексея Петровича:
«18 декабря 1955. Вот уже 25 лет как я занимаюсь научной работой.
В течение этой четверти столетия я постоянно пользовался следующими XIII-ью заповедями научной работы:
1. Не пополняй свой научный материал чужими наблюдениями, так как они могут оказаться неверными.
2. Не верь никаким авторитетам. Если ты будешь находиться под влиянием какого-нибудь авторитета, то будешь повторять его ошибки и не двинешься вперёд.
3. Не верь никому и помни, что в любой научной работе достоверно только мнение автора, а не те факты, на которые он опирается. Ты можешь сказать: «Такой-то автор, в такой-то работе, в таком-то году написал то-то» — это всё, что несомненно и достоверно в любом научном труде. Но никаким утверждениям не следует верить, а всякие наблюдения нужно проверить.
4. Не верь самому себе, так как мы часто не видим того, что не хотим видеть или не понимаем. Проверять свои наблюдения нужно долго и упорно, проверять даже тогда, когда всё кажется совершенно очевидным.
5. Никогда не забывай, что в процессе эволюции твой мозг был создан только для того, чтобы ты познавал природу. Поэтому не считай свой мозг всесильным и безукоризненным познавательным аппаратом. Memento te hominem esse (Помни, что ты человек), но не думай, что ты что-то вроде полубога. Animal es (Ты — животное).
6. Изучай всё и во всех деталях. Помни, что в природе не существует неважных или бессмысленных деталей. В природе нет ненужных мелочей.
7. Никогда не пиши о том, что кажется: сегодня кажется верным одно, завтра покажется истиной другое.
8. Когда в своей научной работе напишешь: «Всё это несомненно свидетельствует о том, что…» ит.д., то откинься на спинку стула и сделай совершенно противоположный вывод.
Во многих случаях ты легко убедишься, что «всё это» с одинаковой несомненностью свидетельствует о совершенно противоположном.
9. Считай, что ты понял изучаемое явление только тогда, когда тебе станет ясна его совершенная необходимость. Иными словами, считай явление познанным только тогда, когда ты поймёшь, что иначе и не могло быть.
10. Говори о своей научной работе со всеми, кто будет тебя слушать. Не бойся, — обокрасть тебя трудно: ты раньше закончишь свою работу, чем это сделает вор. Впрочем… для науки совершенно безразлично, чья и какая фамилия будет стоять на работе, посвящённой интересующему тебя вопросу.
11. Если ты найдёшь факт, противоречащий всем известным тебе фактам, — радуйся: ты на пороге открытия.
12. Придумывай без смущения самые разнообразные рабочие гипотезы и не падай духом, когда они будут лопаться, как мыльные пузыри. Помни, что научная работа в сущности состоит из открытий и «закрытий», и чем разрушительнее «закрытие», тем ценнее идущее ему на смену открытие…
13. Учись смотреть на свою научную работу как на художественное произведение, во всех деталях и до последнего слова отчеканенное и гармоничное, как творение художника. Научная работа от начала до конца должна быть пронизана каркасом железной логики.
Иллюстрируй свою работу так, чтобы один просмотр рисунков давал достаточно ясное представление о всём, что в ней написано. Помни, что и в подборе, и в расстановке иллюстраций должна быть логика».[227]
Ефремов не оставил нам подобного списка научных заповедей, его размышления о характере и особенностях научной работы в современном обществе рассеяны в статьях и романах, действующими лицами которых часто становятся люди науки.
Быстров утверждает: «Не пополняй свой научный материал чужими наблюдениями, так как они могут оказаться неверными… Никаким утверждениям не следует верить, а всякие наблюдения нужно проверить».
Иван Антонович не раз писал о том, что теперь науку двигают не одиночки, крупные открытия под силу только коллективам. В этих условиях неизбежно сотрудничество, когда наблюдения одного учёного становятся основой для работы многих людей. Границы познанного расширяются, древо науки разрастается на удивление бурно, и неизбежно сужается специализация учёных, усложняются приборы, средства и методы добычи фактов. Учёные одной области вынуждены принимать на веру открытия, сделанные в других областях. Тем выше ответственность каждого за результат — ведь если ошибётся один, это скажется на итоге деятельности целого коллектива.
С заповедью — «Не верь никаким авторитетам» — Иван Антонович вполне мог бы согласиться.
Откроем статью Ефремова «Наука и научная фантастика», найдём главу с характерным названием «Двойственность процесса развития науки». Иван Антонович пишет: «Наука неоднородна и представляет собой процесс, развивающийся, как и всё в мире, противоречиво. Часть учёных, наделённых могучим и живым воображением, «фантазирует» в науке, двигается в ней как бы бросками. Другая часть, консервативная, аналитическая, движется в области открытий очень медленно, но прочно отвоёвывая у природы неведомое. Такие учёные сдерживают и проверяют фантазирующих «скороходов». Если бы соотношение обеих частей было равным, то мы имели бы диалектически сбалансированное противоречие и быстрое движение вперёд. Однако консервативная часть учёных гораздо многочисленнее, особенно в науках описательных, где воображение меньше значит, чем в физике или математике.
По аналогии с механизмом наследственности сдерживание фантазирования в науке совершенно необходимо, для того чтобы наука не превратилась в бесформенную массу теоретических спекуляций, а сохранила свою сущность — проверку опытом, искусственное воспроизведение природных процессов и овладение ими».
Заповеди Быстрова великолепно иллюстрируют ефремовское описание консервативной части учёных. Трижды повторяет Алексей Петрович слово «не верь»: не верь авторитетам, не верь никому, не верь себе, призывает изучать явления во всех деталях. Часто такой подход заводит в тупики, которые «преодолеваются обходным, зачастую совершенно неожиданным путём, с помощью диалектического мышления».
Алексей Петрович указывает на возможность неожиданного выхода из тупика, когда пишет о факте, противоречащем всему известному: «…ты на пороге открытия». Но стоять на пороге — ещё не значит совершить открытие.
Чтобы увидеть обходной путь, надо оторваться от тщательного разглядывания каждого факта, суметь подняться ввысь, увидеть проблему с высоты птичьего полёта, установить общие методологические закономерности. Аналитической части учёных такой отрыв от почвы может показаться неправомерным. Однако диалектика развития науки в том, что «стимуляция научных фантазий определяет темп научного прогресса».
Подобный взгляд и возможен, и необходим, когда, по мнению Ефремова, «фантазирующая часть учёных обладает столь же высокой (и лучше даже если ещё более высокой) закалкой серьёзной подготовки и дисциплиной мышления, как и тормозящая, консервативная часть.
Пока всё же число подобных учёных в любом научном коллективе невелико, что и вызвало известное замечание Эйнштейна: «Воображение важнее, чем знание!».
Сам Ефремов, безусловно, относился к «фантазирующей части». Его идеи не могли найти моментального воплощения в науке, Иван Антонович попытался донести их до читателей в оболочке художественных произведений, которые звучат как научные гипотезы.
Сотрудничество двух типов учёных блестяще показано в повести «Звёздные корабли». С такого сотрудничества и начиналась совместная дорога в палеонтологии Ефремова и Быстрова. Диалектические противоречия снимаются на уровне творческого синтеза. В реальной жизни Алексей Петрович остался верен постулатам аналитического метода в науке, что в итоге привело к прекращению дружеских отношений.
Общему течению эволюции безразлично, «чья и какая фамилия будет стоять на работе, посвящённой интересующему тебя вопросу». С этим утверждением Ефремов, безусловно, согласен. Однако этические пути Быстрова и Ефремова различны. Алексей Петрович призывает рассказывать заинтересованным людям о своей научной работе (необходим живой обмен мнениями), понимая, что в современном обществе есть псевдоучёные, промышляющие воровством чужих идей.
Иван Антонович говорит, что никогда не опасался отдать. Его этический посыл находит отражение в «Туманности Андромеды», в идее всепланетного открытого обсуждения важнейших проблем.
Быстров постулирует необходимость железной логики, то есть следование строгой системе. Ефремов призывает выходить из конкретной системы в сверхсистему, конфигурация которой может выглядеть нелогичной с точки зрения пребывающих на более низком системном уровне.
Ефремов пишет: «Процесс этот находится в жёстком противоречии с узкой специализацией науки и научного образования. Узкая специализация учёных содействует быстрому разрешению частных вопросов, но в то же время мешает обобщению более широких проблем. Поэтому количество тупиков имеет тенденцию к возрастанию…»
Герой «Лезвия бритвы» Иван Гирин — тип «фантазирующего» учёного. В седьмой главе студент Сергей, помогающий Гирину в проведении опытов, восклицает:
«— Удивляюсь я на скотскую тупость нашего начальства. Такие учёные, как Иван Родионович, очень нужны, прямо необходимы науке. Он — бездна знания, настоящий энциклопедист и всегда будет центром кристаллизации научных идей, всегда будет держать научную мысль на высоком уровне. Специальность его не имеет значения, ведь он не прямой изобретатель, а разгребатель огромной кучи бессмысленного набора фактов. Он прокладывает дороги сквозь эту кучу, за которой большинство просто не видит пути, а громоздит её всё выше».
В предисловии Ефремов, в ответ на многочисленные просьбы о помощи больным, писал: «Сам я — не врач, а прототипом Гирина послужил мой покойный друг, врач и анатом, ленинградский профессор А. П. Быстров».
Это высказывание нельзя отрывать от контекста. Прототипом главного героя в том, что касается способности к диагностике, был, несомненно, Быстров (хотя и эта способность у автора присутствовала в немалой степени). Но в образе Гирина с его масштабностью исследователя и могучей фигурой мы справедливо видим самого Ивана Антоновича.
Голос Ефремова звучит в эпилоге романа — его устами Иван Родионович высказывает идею: необходимо «создать институт обмена безумными, как выражаются физики, идеями. Новыми предвидениями на грани вероятного, научными фантазиями и недоказанными гипотезами. Так, чтобы здесь встречались, черпая друг у друга вдохновение, самые различные отрасли науки, писатели — популяризаторы и фантасты. И, уж конечно, молодёжь! Только отнюдь не любители сенсационных столкновений и пустопорожних дискуссий, отдающие дань модному увлечению. Чтоб не было никаких научных ристалищ и боя быков! Товарищеская поддержка или умная критика… словом, не изничтожение научных врагов, а вдохновенное совместное искание».
Перечитывая эпилог «Лезвия бритвы» сегодня, спустя полвека со времени создания романа, невольно размышляешь о современном состоянии отечественной науки.
Помните — Сима предлагает отдать пустующее здание дацана под лабораторию мужа. Гирин отвечает: «Нельзя. Слишком роскошное начало. Такие замахи убивают даже хорошие намерения. Если бы организовался целый институт, большой коллектив. Но и тогда понадобится немалый срок. Иные учёные деятели думают, что дай здание и побольше вакансий — это называется штатные единицы, и разработка той или другой задачи пойдёт быстро. А на деле нужны люди, много лет подготовлявшиеся к этому направлению!»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.