Птичка упорхнула

Птичка упорхнула

Приняв необходимые меры по обеспечению своего регентства в период междуцарствия, в частности, разослав соответствующие заявления, подписанные в том числе и Генрихом Наваррским, губернаторам провинций, Екатерина Медичи направила нарочного в Польшу, дабы вызвать герцога Анжуйского, теперь уже Генриха III, обратно во Францию. Король Польский, которому за несколько месяцев успели до смерти надоесть и страна, и его теперешнее положение, с готовностью откликнулся на призыв. Тайком покинув королевский дворец в Кракове, он, преследуемый пустившимися в погоню подданными, устремился к границе, которую сумел благополучно пересечь. Поскольку прямой путь через протестантские княжества Германии ему был заказан, ехать пришлось окружным путем, через Австрию и Италию. В Вене император Священной Римской империи Максимилиан I оказал ему роскошный прием, втайне рассчитывая, что новый король Франции женится на его дочери, вдове Карла IX. Продолжив путь, беглец прибыл в Венецию, где дож устраивал в его честь такие празднества, которые невозможно было и представить себе во Франции. Жизнь в Венеции настолько понравилась Генриху, что он застрял там на целых два месяца и пробыл бы еще дольше, если бы Екатерина Медичи не приняла решительные меры, дабы поторопить сына с возвращением на родину.

Когда он прибыл в родные пределы, французов поразили происшедшие с ним перемены. Их новый король, считали они, переменился не в лучшую сторону, хотя и прежде замечали в нем много такого, что не могло понравиться благородным господам, пытавшимся выглядеть элегантными и утонченными, но в сущности остававшимся солдафонами вроде Монлнэка. Когда Генрих III был еще ребенком, фрейлины его матери часто забавлялись с ним, наряжая в женское платье, опрыскивая духами и украшая, как куклу. С детства у него осталась привычка носить плотно облегающие камзолы, кольца, ожерелья, серьги, пудриться и красить губы помадой. В остальном же он был вполне нормальным принцем: участвовал в придворных попойках, не пропускал ни одной юбки и, по свидетельству хрониста, заслужил славу «самого любезного из принцев, лучше всех сложенного и самого красивого». Пребывание в Венеции, где он предался самому безудержному разгулу, резко изменило его. Костюмированные балы, фейерверки, карнавалы опьяняли его, пробудив в нем скрытую чувственность и порочную склонность к извращениям. Генрих стал любовником куртизанки Вероники Франко, подруги Тициана. Именно эта рыжеволосая красавица приобщила его к занятиям, по словам современника, «не очень приличным и крайне порочным, именуемым итальянской любовью, чего король никогда до этого не пробовал». Генрих покинул Венецию другим человеком.

По возвращении в Париж он устроил свою жизнь наподобие карнавала или бала-маскарада, преобразив свои тело и душу. Сначала он стал носить серьги, затем ввел в моду пышные короткие панталоны выше колен, напоминавшие фижмы. Наконец, как-то раз на Крещение он появился перед ошеломленным двором, одетый в казакин с круглым вырезом на обнаженной груди, с шеей в расшитых брыжах, с волосами, перевитыми жемчужными нитями, посасывая конфеты и играя шелковым кружевным веером. «Его выщипанный подбородок, — с отвращением пишет гугенот д’Обинье, — его лицо, вымазанное румянами и белилами, его напудренная голова заставляли думать, что видишь не короля, а накрашенную женщину. Он весь день не снимал этого костюма, настолько чудовищного, что при виде его в первую минуту невозможно было решить, видишь ли короля-мужчину или женщину-королеву». Генрих III ввел при дворе этикет, якобы заимствованный из придворных обычаев Византии, а чтобы придворные могли обращаться к нему как к женщине, первым принял титул Величества (Majest?), по-французски имеющий женский род. Пьер Ронсар писал одному из своих друзей: «Не удивляйся, если ты видишь, что наша Франция служит теперь посмешищем для народов и королей. При дворе только и разговору, что о Его Величестве: Она пришла, Она ушла, Она была, Она будет. Не значит ли это, что королевство обабилось?»

Впрочем, у Генриха III была и одна женская привязанность — Мария Клевская, супруга принца Конде, ставшая его любовницей. Вернувшись во Францию в качестве короля, он задумал ни много ни мало развести ее с супругом и самому жениться на ней. Только такого скандала и не хватало еще во Французском королевстве! Екатерина Медичи не могла допустить ничего подобного, но ей даже не пришлось принимать свои меры, поскольку несчастная женщина умерла при родах. Отчаяние Генриха III было воистину беспредельно, врачи даже опасались за его рассудок. Нарыдавшись до полного изнеможения, он обращался к показному мистицизму, участвуя в покаянных процессиях флагеллантов. Нередко можно было видеть его босого, в робе из грубой шерстяной ткани и капюшоне с прорезями для глаз, идущего во главе процессии кающихся придворных. Однако эти процессии всякий раз сменялись оргиями с участием «миньонов» — юных фаворитов, занявших видное положение при дворе.

В период междуцарствия Екатерина Медичи заключила перемирие с протестантами, что давало новому королю возможность определить свою собственную политику. Наконец, и сам Генрих III соизволил перейти к более серьезным делам. 13 февраля 1575 года в Реймсе состоялась его необычайно пышная коронация, на которую не пожалели средств. Когда на голову нового короля возложили корону, он лишь сказал: «Она причиняет мне боль». Все его трагическое правление оправдало пророческий смысл этих слов. На следующий день Генрих III венчался с Луизой де Водемон, герцогиней Лотарингской. Это была очень достойная принцесса, наделенная чистым и добрым сердцем, до последнего дня обожавшая своего супруга. Однако она была слишком незаметна, слишком скромна, чтобы обуздать эту своевольную натуру. Генрих III женился на ней исключительно с целью произвести на свет дофина и тем самым обеспечить династическую преемственность. Он никогда не любил Луизу, хотя и окружил ее заботой и уважением.

Вместе с тем, несмотря на свое шокирующее поведение, Генрих III обладал и бесспорными достоинствами — умом, проницательностью, политическим чутьем и даже волей — и мог бы стать неплохим королем, если бы ему довелось править в более спокойное время, однако с самого начала ему пришлось столкнуться с экстремистами обеих партий, править в расколотом королевстве. Памятуя о его победах при Жарнаке и Монконтуре, католики ждали от него небывалых чудес, тогда как протестанты люто ненавидели его как убийцу Колиньи. Те и другие были едины в своем порыве дискредитировать его, распуская о нем сплетни и публикуя пасквили. Подобно Екатерине Медичи, он, сообразно сложившейся обстановке, искал поддержку то в одной, то в другой партии и старался использовать любую возможность для укрепления своего авторитета. Когда заявила о себе партия «политиков», он не пренебрег и ею.

Для Генриха III по-прежнему оставались проблемой его младший брат Франсуа, теперь носивший титул герцога Анжуйского, и король Наваррский. Им возвратили свободу, хотя и продолжали держать под надзором в Лувре. Генрих Наваррский вел свою двойную игру, с образцовым усердием предаваясь амурным похождениям, танцам, охоте и прочим придворным развлечениям, для чего ему, разумеется, не требовалось совершать над собой усилие. Пожалуй, он даже несколько переигрывал, завязав дружбу с герцогом Гизом. Когда тот получил в сражении при Дормане ранение в лицо, оставившее глубокий рубец (из-за чего его, как и отца, прозвали Меченым), он многих удивил своим появлением у его изголовья. В отношении Генриха III и его матери он держал себя с исключительным почтением, даже несколько льстиво. Не сразу можно было понять, делает ли он это искренне или же валяет дурака. При дворе не было недостатка в соглядатаях, как наемных, так и добровольных, к тому же в распоряжении королевы-матери имелся ее «летучий эскадрон». Тем не менее ей ни разу не удалось подловить Генриха Наваррского. Казалось, он не делал различий между друзьями и врагами, подтрунивая над теми и другими, при этом никому не причиняя обиды.

Генрих III, недолюбливавший свою сестрицу Марго, пытался рассорить ее с мужем, вызвав в супругах взаимную ревность. Для этого он не упускал случая рассказать королю Наваррскому о любовниках (и даже одной любовнице) его жены. Он не знал, что тем самым дает Генриху и Марго повод посмеяться на пару. Теперь они были друг для друга не более чем добрыми приятелями. Генрих не хотел ничего знать о настойчивых ухаживаниях за его супругой господ д’Антрага и де Бюсси, точно так же, как прежде закрывал глаза на Ла Моля. Марго, в свою очередь, с иронией относилась к мадам де Сов, следя лишь за тем, чтобы та не заняла слишком много места в сердце ее супруга. Она не без злорадства наблюдала за тем, как герцог Гиз и герцог Анжуйский пытаются отбить у него любовницу. Если верить ее мемуарам, она проявила себя как хороший друг и товарищ, ухаживая за супругом, когда тот, перетрудившись на поприще любовных утех, однажды упал в обморок.

Однако, умело скрывая свои потаенные намерения, Генрих Наваррский никогда не отказывался от них, ожидая удобного случая, чтобы бежать подальше от двора, при котором, как он, сознательно преувеличивая и нагнетая страсти (сам он как-никак довольно благополучно прожил там три с лишним года), рассказывал в письме приятелю, все норовят перерезать горло друг другу, так что даже сам король не чувствует себя в безопасности. Герцог Анжуйский опередил его в реализации давнего намерения: 15 сентября 1575 года он совершил побег, прибегнув для этого к хитрости. Как всегда в сопровождении королевских гвардейцев, он прибыл в одно из парижских предместий на свидание с любовницей и у входа в дом, где жила пассия, велел им подождать, а сам тут же вышел через другой вход и укатил, спрятавшись в поджидавшей его карете дамы. Он, скорее всего, не посвятил в свои планы Генриха Наваррского, считая его своим соперником, что же до Маргариты, то она даже помогла бежать Месье, дабы досадить своему венценосному брату. Сразу же по прибытии в стан «политиков» он опубликовал манифест, который Генрих III в присутствии матери зачитал королю Наваррскому, дабы понаблюдать за его реакцией, однако тот невозмутимо заметил: «Я наслушался подобных манифестов в бытность свою с ныне покойным адмиралом и прочими гугенотами. Мы еще услышим, и довольно скоро, о Месье и тех, кто его использует. Сперва он будет их господином, но мало-помалу начнет служить им. Я это знаю как свои пять пальцев».

В этом вынужденном заявлении Генриха Наваррского было больше искренности, чем могло бы показаться на первый взгляд. Он не питал ни малейших иллюзий относительно верности герцога Анжуйского, по натуре своей лживого и вероломного человека. С другой стороны, он правильно оценивал сложившуюся ситуацию, лучше Генриха III и уж во всяком случае раньше его осознав, что от экстремистов ждать нечего, что будущее — за партией «политиков». Сам для себя он уже сделал выбор, и ближайшие события лишь укрепили его в этом.

Бегство герцога Анжуйского ознаменовало собой возобновление гражданской войны, уже пятой по счету. Губернатор Лангедока Дамвиль объединился с принцем Конде, который привел из Германии отряд наемников. Сначала в Пуату, а затем и в других провинциях умеренные католики и протестанты единым фронтом выступили против экстремистов обеих партий. Хотя Генрих Гиз в сражении при Дормане и разгромил германских ландскнехтов, роялисты предпочли пойти на компромисс, в ноябре 1575 года заключив в Шампиньи перемирие. Протестантский культ был разрешен во всех занятых гугенотами городах, а также, дополнительно к этому, в двух городах каждой провинции. Герцог Анжуйский, который еще раньше пошел на переговоры с королевой-матерью, без труда перетянувшей его на свою сторону, и не участвовавший в боевых действиях, тем не менее получил в свое распоряжение города Ангулем, Ниор, Сомюр и Ла-Шарите. Принцу Конде достался пограничный с Германией город Мезьер. Правда, Генрих III, не желавший смириться с позорной капитуляцией, медлил с передачей обещанных брату городов и тем самым подтолкнул его к дальнейшим враждебным действиям.

Шталмейстер Генриха Наваррского Агриппа д’Обинье, если верить его позднейшим мемуарам (чересчур литературным, изготовленным по лекалам греко-римских образцов), торопил своего господина последовать примеру брата короля. Генрих и сам не намерен был долее медлить, однако усилившиеся подозрения в отношении него, вызванные бегством Месье, требовали удвоенной осмотрительности. Но как бы там ни было, время поджимало. Чем дольше король Наваррский оставался в золотой клетке Валуа, тем больше он терял свой авторитет среди гугенотов, «политиков» и «недовольных». Обстоятельства побега брата короля дают основание полагать, что Дамвиль и другие вожди «недовольных» уже сбросили Беарнца со счетов. В свое время высказывалась парадоксальная на первый взгляд версия о том, что Екатерина Медичи даже посодействовала бегству своего зятя, рассчитывая на то, что между ним и принцем Конде начнется соперничество, которое внесет разлад в ряды оппозиции. Правдоподобие этой версии придает тот факт, что королева-мать на удивление спокойно отнеслась к бегству Генриха Наваррского, не предпринимая каких-либо ответных мер.

План побега разрабатывался с участием некоего Фервака, который казался надежным человеком, но едва не погубил все предприятие, оказавшись доносчиком короля. Реализацию задуманного наметили на 3 февраля 1576 года, во время охоты. Чтобы сбить с толку королевских агентов, прибегли к уловке. Как рассказывает Пьер Л’Этуаль, за два дня до побега по Парижу пронесся слух, что король Наваррский бежал. Поверили ему и король с королевой-матерью, которым сообщили, что тот не ночевал в своих апартаментах и находится в неизвестном месте. И вдруг поздно вечером появляется Генрих Наваррский собственной персоной и с деланым удивлением говорит, что его будто бы ищут как беглеца, но если бы он захотел бежать, то давно бы уже и без особого труда сделал это, однако он даже и не помышляет о побеге, а напротив, намерен верно служить королю.

Рано утром 3 февраля он пришел к герцогу Гизу и, бросившись к нему с объятиями, преувеличенно радостным тоном сообщил ему весть о том, что Екатерина Медичи пожаловала ему должность генерального наместника королевства. Затем он уговорил герцога отправиться вместе с ним на ярмарку в Сен-Жермен, где они на глазах многочисленной толпы обменивались любезностями, то и дело заключая друг друга в объятия. Когда же король Наваррский предложил Гизу поехать вместе с ним на охоту, это было уже явным перебором, и герцог отказался. Что стало бы с Меченым, если бы он согласился? Какая ловушка поджидала его? Генрих Наваррский отправился на охоту в Санлис в сопровождении двоих доверенных людей Генриха III, тогда как его сообщник д’Обинье остался в Лувре и присутствовал на церемонии отхода короля ко сну. Тогда-то он и заметил, что Фервак что-то шепчет монарху на ухо. Как только представилась возможность, он помчался в Санлис, нашел там своего господина и сообщил ему о предательстве Фервака. Надо было, не теряя ни минуты, бежать, даже подвергая себя риску, и д’Обинье опять обратился к Генриху с речью в лучших традициях античных ораторов, включавшей в себя и следующие слова: «Путь смерти и бесчестья ведет в Париж, дороги же славы и жизни — в любом ином направлении». Яркий афоризм, если только вообще когда-либо он был произнесен, поскольку сомнительно, что в тех обстоятельствах д’Обинье имел время произносить речи. Люди Генриха Наваррского хотели было расправиться с приставленными Генрихом III соглядатаями, однако король запретил это, отправив обоих агентов с донесением в Лувр. По плану побега предполагалось двигаться в направлении Седана, но чтобы сбить преследователей с толку, сначала двинулись на запад, в направлении Понтуаза.

Генрих Наваррский вновь перешел Рубикон, подобно тому, как семь с лишним лет назад сделал это, по воле матери отправившись в Ла-Рошель. На сей раз его сопровождало лишь несколько дворян, включая д’Обинье, который и рассказал обо всех перипетиях побега, явно кое-что присочинив на потребу публике, в частности, эпизод о том, как король Наваррский едва не погиб от серпа крестьянки, в доме которой собрался справить большую нужду. В каких только ситуациях не избегал гибели король Анри, пока не пробил его час!

Сколь ни удивительно, Генрих III и королева-мать не стали преследовать беглеца, более того, позволили последовать за ним его слугам, прихватившим с собой имущество, включая и личную мебель. Правда, королева Марго пишет, что Генриха III охватила ярость, и если бы не вмешательство королевы-матери, он «натворил бы бед». Сама она на сей раз не была причастна к побегу, поскольку супруг не посвятил ее в свои планы, удалился, даже не попрощавшись с ней. Несмотря на это, Генрих III запер ее в комнате и держал под стражей, дабы она не последовала за мужем.

А тот 26 февраля прибыл в Сомюр, один из оплотов протестантизма, где по его приглашению собралось около двухсот дворян. Отныне он был свободен в своих действиях и мог становиться предводителем, которого недоставало не только его партии, но и всему королевству. Но какой долгий и трудный путь — путь к королевскому престолу Франции — предстояло пройти для этого!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.