10. Тромсё
10. Тромсё
— Вринс!
Голландец неторопливо повернулся, хотя оклик капитана после многочасового молчания явился для него полной неожиданностью.
— Петера Крулля нигде нет. Наверно, сбежал в Свольвере?
Петерсен испытующе посмотрел в лицо молодому человеку, и ему тут же стало стыдно — так оно осунулось от усталости, тревоги и особенно печали, хотя в нем, может быть, впервые появилось нечто зрелое, подлинно мужское.
Капитан собирался вырвать у него неожиданное признание, какую-нибудь фразу, которая выдала бы его, но сразу сообразил: это не к месту и не ко времени.
Справа от Петерсена закутанный в шубу лоцман вытягивал шею, вглядываясь в темноту: они сегодня видели столько сигнальных огней, что будет чудо, если буи не станут мерещиться там, где их нет.
Рулевой в своей рубке — и тот был на пределе: он судорожно вцепился в медное колесо и не отрывал глаз от компаса. Каждые десять секунд «Полярную лилию» встряхивало так, что трещали все шпангоуты, и людям приходилось напрягаться, чтобы устоять на ногах.
Три волны, одна за другой, взлетели до самого верха красной с белым трубы, и третья, сорвав спасательную шлюпку, которая держалась теперь лишь на шлюпталях, унесла ее в кипящую бездну.
— Капитан!
Лоцман явно напрягал все свое внимание.
— Разбираете, что нам сигналят?
И он указал на мигающие огни, которые Петерсен разглядел не сразу.
— Как! Уже Тромсё? — удивился он.
— Да, Тромсё. Но ручаюсь: нам приказывают не заходить в порт. Разве не видите?.. Минутку — опять начали. Три белых… Один красный… Один белый…
— Два белых! — глухим голосом поправил Вринс.
— А потом?.. Ну, видите?
Капитан шагнул вперед, обеими руками схватился за поручни и все же пошатнулся под водопадом ударивших в лицо брызг.
— Стоп машина! — скомандовал он. — Не уверен, но…
Световые сигналы с берега непрерывно повторяли одно и то же.
— Надо ответить… пари держу, наши сигнальные фонари не готовы.
Петерсен тут же пожалел о своих словах. Вринс был уже в рулевой рубке и сам зажигал фонари.
— Посигнальте: «вас понял», — бросил капитан и, обращаясь к подошедшему лоцману, пояснил:
— Передают, чтобы мы оставались на внешнем рейде. В порт не войти: затонувший нынче вечером траулер загородил фарватер.
Он взялся за ручку машинного телеграфа:
— Средний вперед!
И снова ни огонька. Потом из тьмы выступило расплывчатое пятно света, и гудок «Полярной лилии» трижды издал долгий рев.
Тромсё лежал слева, за поясом скал, прохода между которыми еле-еле хватало для судна среднего тоннажа.
На молах вокруг затонувшего траулера несомненно велись работы — оттуда доносился скрип подъемного крана. Течение сносило пароход на подводные камни.
Пришлось маневрировать: двигаться вперед, останавливаться; давать задний ход, снова останавливаться, несмотря на это, «Полярную лилию» по-прежнему сносило, и всякий раз стоило больших трудов вернуть ее на курс.
Прибежал второй помощник.
— К нам идет катер с почтой, — объявил ему Петерсен. — Готовьте штормтрап. Лапландца спускать как можно осторожнее.
Он был даже доволен новым происшествием: в Тромсё его все знали, местный агент компании был не дурак выпить, и капитану пришлось бы со многими здороваться и разговаривать, чего ему сейчас никак не хотелось.
Во мраке затарахтел мотор катера, но лишь спустя несколько минут его белый сигнальный фонарь скользнул под бортом «Полярной лилии», от кормы к носу.
Началась серия нудных маневров: «Вперед!.. Стоп!..
Задний ход!.. Малый вперед!..»
Раз десять катер оказывался в нескольких сантиметрах от трапа, раз десять его отбрасывало волной.
Наконец его удалось пришвартовать. На палубу вынырнули двое в дождевиках. Петерсен встретил их, пожал руки.
— Что там у вас случилось?
— Новенький траулер с отличным дизелем, в первый раз шедший на лов трески к югу от Шпицбергена.
Лоцмана, ясное дело, не взяли, на борту никто здешние воды не знает. Немцы полагаются только на свои карты. Это их не спасло: пошли ко дну прямо на фарватере.
— Кто-нибудь погиб?
— Юнга лет пятнадцати: при толчке свалился в воду. Наши спорят, не взорвать ли траулер динамитом.
Экспедитор принес мешки с почтой. Три матроса со всеми предосторожностями вынесли лапландца на палубу. Бедняга, которому невозможно было что-нибудь объяснить, исступленно отбивался, издавая нечеловеческие вопли.
— Этого в больницу. И немедленно…
Спустить лапландца на катер оказалось еще трудней.
Он так вырывался из рук, что в конце концов свалился с двухметровой высоты, стукнулся головой о планширь и потерял сознание.
— А знаете, ваших бортовых огней в кабельтове — и то не видно.
— Знаю, — пробурчал Петерсен.
— Будьте осторожны! Из Киркинеса идут два английских рудовоза. Должны быть здесь еще ночью.
— Ладно.
Капитану не терпелось поскорее все закончить.
«Полярная лилия» находилась в опасной близости от города, огни которого уже проступали сквозь ледяной туман.
Опять налетел снеговой заряд; снежная крупа крошечными иглами колола кожу, проникала в обувь и под одежду.
Петерсен ни на секунду не переставал наблюдать за суетой у катера. Как только отдали швартовы, он пересчитал людей на суденышке и дал сигнал отправления.
Маневром руководил с мостика Вринс, и капитан внимательно прислушивался: он испытывал известное беспокойство. Но винт стучал без перебоев. Едва катер отвалил, пароход повернул на полрумба вправо, и телеграф передал в машину: «Восемьдесят оборотов!»
Потом — «Сто оборотов!»
А ведь мальчишка наверху бледен сейчас как мел, пальцы его стискивают ручку телеграфа, глаза сверлят темноту, где видны только беловатые гребни ближайших волн.
Петерсен не сразу поднялся наверх — сперва зашел в ресторан, где на одной из банкеток растянулся землисто-серый стюард.
— Что? Нехорошо?
— Вы знаете, я всегда так: слабую качку выдерживаю, но такую!..
— Кого-нибудь видел?
— Позвонил господин Эвйен: потребовал минеральной воды.
— Худо?
— Есть малость. Но все-таки держится. Собирался лечь.
— Как остальные?
— Не знаю. Инспектор только что пытался выйти, но тут же вернулся. Раскис почище, чем я.
Стекло на лампе разлетелось, фитиль едва тлел.
Капитан посмотрел на тускло освещенный коридор и неожиданно направился к каюте Арнольда Шутрингера.
Собрался было постучать, но пожал плечами и распахнул дверь.
Немец, сняв очки, без которых глаза у него приобретали нормальные размеры, сидел на краю койки; лоб у него был в испарине.
Капитан с первого взгляда понял, что пассажиру пришлось прибегнуть к бачку из промасленного картона — тот еще стоял посреди каюты.
— В котором часу будем в Тромсё? Что за маневр сейчас выполняли?
— Тромсё мы прошли.
— Что вы сказали?
Немец рывком вскочил на ноги, и лицо его сделалось почти угрожающим — так он был возмущен.
— Прошли Тромсё? Без захода?
Свеча еле теплилась. Тем не менее Петерсен разглядел на шишковатом лбу Шутрингера капли пота.
— Вчера вечером на фарватере затонул траулер.
— Ну и что?
— Почту доставили нам прямо на борт. Груз сдадим на обратном пути.
Шутрингер впервые утратил хладнокровие; было видно, что он разъярен.
— Интересно, имеет ли компания право… — заворчал он.
— Вы хотели сойти в Тромсё?
— Нет, просто дать телеграмму.
— Почему же не предупредили заранее? С почты прислали бы кого-нибудь. Вы, видимо, собирались затребовать из Германии перевод?
Молодой человек промолчал.
— В таком случае могу заверить, что ваши деньги вскоре будут найдены. Мы уже разыскали золотые монеты в матрасе угольщика Крулля. Сам он скрывается где-то на судне.
— Благодарю! — сухо бросил Шутрингер и потянулся к дверной ручке с явным намерением закрыть каюту.
Петерсен шел, опустив голову и вздрагивая всякий раз, когда пароход бросало особенно сильно. Будь у него свободные люди, он приказал бы любой ценой найти Петера Крулля: в нем сидела уверенность, что после отхода из Свольвера угольщик все еще оставался на борту.
Он медленно поднялся по трапу в салон и различил в темноте чье-то лицо.
— Капитан!
Голос был Катин — и пока что неуверенный. Петерсен молча стоял на пороге.
— Послушайте, мне надо видеть Вринса. Хотя бы на минуту. Он на мостике?
Капитан по-прежнему не отвечал.
— Умоляю вас! — настаивала девушка. — Клянусь, он не виноват! Все это должно наконец разъясниться. Мы что, ушли из Тромсё?
— Мы в него и не заходили.
Она вскочила и бросилась к нему. Эффектное зрелище! Черное платье сливается с темнотой, лицо искажено непривычным освещением.
Петерсен заметил, что прыщ на лбу пассажирки побагровел, пересохшие губы потрескались. Да у нее жар!
— Нет, это невозможно! Отвечайте же, почему без захода? Когда следующая стоянка?
— Завтра вечером в Хаммерфесте.
Катя вцепилась в него, и он почувствовал, что ее бьет дрожь.
— Но тогда…
Девушка провела рукой по лбу, болезненно поморщилась и умоляюще простонала:
— Кто остался на борту?
— Все, кто был. Вернее, исчез только один — некий Петер Крулль.
Петерсен не сводил с нее глаз. Ноги у него подрагивали от нетерпения: с минуты на минуту его могут вызвать наверх. Место капитана — на мостике. Разглядят ли Вринс с лоцманом Шервейский буй, один из тех, что видны хуже всего?
В то же время он сознавал всю исключительность момента. Собеседница на пределе. Страх и шторм сломили в ней всю волю к сопротивлению.
Но не дай ему Бог произнести хоть одно неосторожное слово! Она еще способна напрячься, обрести былое присутствие духа.
С Петерсена капала вода — на нем было мокро все: и кожанка, и большие сапоги, в которых ноги его казались живыми колоннами.
— Я могу передать Вринсу ваше поручение. Из-за найденных у него денег он фактически под арестом. А в Хаммерфесте будет передан…
— Нет! Нет! — вне себя крикнула Катя. — Замолчите! Дайте мне сказать! Вернее…
Она озиралась вокруг, словно ища, за что ухватиться.
— Во-первых, его привлекут к ответственности за кражу. Во-вторых, он обязан будет доказать, что не имеет ничего общего с неким Рудольфом Зильберманом.
Девушка отступила на шаг и неприязненно посмотрела ему в глаза.
— Вы о ком?
— Об убийце Мари Барон, убийце и племяннике советника фон Штернберга. О Рудольфе Зильбермане, инженере из Дюссельдорфа, едущем на «Полярной лилии» под чужим именем.
Катя села. И — странно! — стала так спокойна, что капитан даже испугался.
Она сидела в двух метрах от него, опершись локтем на стол, где еще стояла пустая бутылка, и, опустив голову на руку, смотрела себе под ноги.
— Что вам еще известно?
Она отбросила упавшие на лицо волосы, машинально поискала рукой сумочку, чтобы достать папиросу.
Но сумочка, видимо, осталась в каюте.
В этот момент пароход так качнуло, что Катя упала бы вместе со стулом, если бы не успела уцепиться за стол. Петерсену и тому пришлось схватиться за дверной наличник.
Заревел гудок. Капитану не терпелось вернуться на мостик. Перед глазами у него неотступно стоял черный океан, в котором он должен разглядеть Шервейский буй.
«Еще минуту», — мысленно дал он себе срок и продолжал:
— Зильберман в сопровождении какой-то женщины бежал в Гамбург, где сел на «Полярную лилию», совершив буквально чудеса, чтобы сбить полицию со следа. Придумал даже мифического пассажира.
Девушка нервно рассмеялась.
— Ну, дальше!
— От самого Гамбурга он ловчит, стараясь все запутать. Его спутница постоянно ему помогает. Он убил Штернберга. А теперь, чувствуя, что его обложили со всех сторон, попытается, вероятно…
— Перестаньте!
От недавнего спокойствия Кати ничего не осталось.
Она раздирала ногтями голубоватый носовой платочек.
— Дайте мне поговорить с Вринсом, капитан. А еще лучше… Нет, бесполезно. Теперь все бесполезно.
— Зильберман ваш любовник, так ведь?
— Перестаньте! И уходите.
— Отвечайте.
— Да нет же! Ничего вы не поняли. Идите.
— Кто же он?
Девушка была так издергана, что малейшее прикосновение — и она подскочила бы на стуле. Ее потрескавшиеся губы судорожно подергивались.
— Зачем все это? Слишком поздно.
— Вы можете предотвратить новое преступление!
— Умоляю, оставьте меня. Пощадите! Клянусь вам, не могу… Скажите Вринсу… И поверьте: он не виноват ни в чем, в краже — тем более. Скажите ему… — она подбирала слова, затравленно озираясь, — что все кончено и он может…
— Что?
— Ничего. Ничего я не знаю. Разве вы не видите, что я на пределе, что у меня… Уходите! Тем хуже!..
И, повалившись пластом на банкетку. Катя обхватила голову руками и неудержимо разрыдалась.
Гудок ревел с необъяснимой настойчивостью.
Глядя на фигурку Кати в черном, на ее белокурые волосы, Петерсен все еще колебался. Задерживаться он больше не мог, он охотно оставил бы здесь кого-нибудь вместо себя, например Эвйена, — пассажирка не на шутку его тревожила.
Однако спускаться в каюты было уже некогда.
Он поднялся на мостик, и по пути его дважды накрывало волной. У рулевой рубки Вринс, не дожидаясь вопросов, задыхающимся голосом выдавил:
— Слышите? Вон там…
Голландец указал рукой в пространство:
— Шум машины… Явно один из рудовозов… Дважды ответил, потом замолчал…
Пальцы его вцепились в ручку гудка. Оба судна тонули в таком вихре снега, что если бы на них и обнаружили встречные огни, все равно было бы слишком поздно.
— Шестьдесят оборотов! Сорок! — скомандовал Петерсен.
Даже лоцман, ходивший на этой линии тридцать лет, и тот больше не скрывал беспокойства.
— Эти англичане плюют на все правила… Да где же они, наконец!
Если бы не шторм, англичане услышали бы его слова, потому что в ту же секунду меньше чем в тридцати метрах от судна проскользнул красный огонь.
С «Полярной лилии» различили туз пик на белой трубе и ярко освещенный ют.
Не обращая внимания на воду, струившуюся по одежде, Вринс с вымученной улыбкой отер лоб мокрым платком, словно пот досаждал ему больше, чем ледяные брызги.
Петерсен, стоявший вплотную к нему, не столько расслышал, сколько угадал подавленный всхлип. Этот звук затронул лучшее, что было в капитане, — его морскую душу, и он все понял.
Мальчишка в первом рейсе! И больше четверти часа провел один на мостике, напрягая нервы и высматривая во мраке это чудовище — рудовоз, идущий двадцать узлов!
Красный огонь пронесся мимо, как метеор.
Сейчас у Вринса ноги словно ватные. И его задним числом колотит от страха — это-то Петерсен знал наверняка.
Тихий всхлип…
Молодой человек сунул платок в карман, прислонился к штурманской рубке и опять уставился в темноту, высматривая сигнальные огни.
— Вринс…
Капитан тут же пожалел, что окликнул голландца: он представил себе недоверчиво повернутое к нему лицо, издерганное, бледное от усталости.
Ему так хочется сказать парню что-нибудь ласковое.
Нет, успокоительное.
Он, Петерсен, еще не все разгадал. Но уже смутно представляет себе, какую роль сыграл его третий помощник.
— Слушаю, капитан, — хрипло отозвался тот.
— Гудок каждые тридцать секунд! Нас предупреждали о двух рудовозах; значит, остался еще один, — устало закончил Петерсен.
В таких материях он чересчур неловок, и это сдерживает его.
Легко ли, да еще в теперешних обстоятельствах, взять и сказать мальчику:
«А знаете, я вам верю».
Особенно, когда чувствуешь, что вот-вот добавишь:
«Извините, что я был так суров, но…»
Нет, в море, когда пальто на тебе набухло, а ноги застыли, гораздо проще выдавить:
— Гудок каждые тридцать секунд!
Гудок ревел так, что чуть не лопались барабанные перепонки.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.