4. Колледж

1961 год, Биробиджан, ЕАО,

28 лет до подъема в Иерусалим

Неправильное знание хуже, чем незнание

Адольф Дистервег

Лента новостей: 1961—1965 годы

31 октября 1961 г. Тело Сталина вынесено из Мавзолея.

6 февраля 1962 г. Подавление демонстрации рабочих в Новочеркасске.

11 мая 1963 г. Судебный процесс по делу шпиона Олега Пеньковского.

17 апреля 1964 г. С большой помпой отмечено 70-летие Н. С. Хрущева.

23 апреля 1965 г. Налет американской авиации на Северный Вьетнам.

У бабушки с дедушкой

Поступив в Биробиджанский медицинский техникум (ныне – колледж), я переехал жить к маминым родителям. Мне было 14 лет. Настроение было приподнятым, ощущения – удивительными, неизвестность – радостной, эндорфины «бурлили» в моей крови26. «Я свободен, уже не школьник, выучусь и стану врачом», – такие мысли-мечты пьянили, а самооценка обрела крылья.

Всем хорошо известны анекдоты о заботливости еврейской мамы, но это цветочки по сравнению с еврейской бабушкой, главный смысл жизни которой – это накормить внуков. Например: «Если ты не будешь кушать, я убью себя!»

Мои бабушка Ривка и дедушка Аарон выглядели старенькими, хотя им было шестьдесят с небольшим. Жили они самостоятельно в домике в центре Биробиджана. К нему примыкал небольшой участок земли с грядками овощей и кустами смородины и малины. До пенсии дедушка работал мастером на мебельной фабрике, а бабушка была домохозяйкой (но какой!). Кроме двух дочерей (моей мамы и тети Фиры) и дяди Миши Брен, остальные их дети жили в Биробиджане. Они навещали бабушку и дедушку почти еженедельно. Было весело и шумно! Жил я как «у Б-га за пазухой». Этот год невозможно забыть. Они обо мне заботились, как могут заботиться, баловать и любить только бабушки и дедушки. Типичная зарисовка: я сижу на кухне, учу анатомию человека, засунув ноги в духовку кирпичной печки. Бабушка что-то варит и суетится вокруг меня. Она заглядывает подслеповатыми глазами в мой учебник анатомии, ставит табуретку возле меня и, используя ее в качестве столика, кладет на нее струдель, домашнее варенье, семечки и вкусный чай. Когда же я делаю перерыв и перехожу в гостиную комнату, бабуля покрикивает на деда Аарона: «Арчик, Арчик, играй с ним в домино. Ты что, не видишь, что ему скучно и он устал читать свои книжки?» Это надо было видеть и слышать!

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Перейдя на второй курс, я получил место в общежитии. И вот тогда-то началась моя самостоятельная жизнь. Года через три бабушка и дедушка уже не могли жить самостоятельно, бабушку взяла к себе тетя Фира, а дедушка стал жить у моих родителей.

Бабушка и дедушка Брен скончались в один

и тот же день. Во мне живут их гены…

Светлая им память!

Классные «мамы»

Обучение в колледже было четырехлетним. На каждом курсе было по две группы. Я учился в группе на фельдшерском отделении, но была еще акушерская группа. Всего было 33—35 человек в каждой группе. Таким образом, в восьми группах на четырех курсах было около 300 студентов. Программа включала все общеобразовательные предметы, как в средней школе, и специальные медицинские предметы с практикой. Другими словами, учебная нагрузка была больше, чем в школе.

В школе я учился без особого труда и получал хорошие оценки. Первый год учебы в колледже показался мне очень трудным. Ежедневно надо было усвоить нового материла в три-пять раз больше, чем в школе. У меня появились тройки и даже двойки, особенно по физике, за что классный руководитель Земфира Алексеевна Макарова (1931—2004) меня третировала. Она была еще молодой женщиной, среднего роста, с желтоватым цветом кожи со следами оспин. Губы она красила очень яркой красной помадой. Земфира Алексеевна казалась мне недоброй и циничной по характеру. Мои юношеские впечатления подтвердились через десять лет, когда я стал преподавать в том же колледже. Земфира Алексеевна окончила физико-математический факультет Хабаровского педагогического института. Систематически унижая меня за плохие оценки, она повторяла вслух при любом случае: «Миша, хорошие оценки в школе ты получал по блату, так как папочка был директором». Другие студенты тоже учились не лучшим образом, но у них папа не был директором и школьный табель не был так хорош. Такое унижение продолжалось весь первый год, хотя я отчаянно старался доказать, что мои школьные оценки получены не по блату. И только во втором семестре мои оценки стали заметно улучшаться.

Мне повезло, когда после второго курса группе поменяли классного руководителя. Им стала Софья Константиновна Дризо – редкой души человек, терапевт, лет сорока, с худенькой фигурой и большими красивыми глазами. Софья Константиновна заботилась о нас как «еврейская мама». Когда она пыталась нас пожурить, то нам становилось ее просто жалко. Меня она любила и поэтому прощала мне мелкие проделки, например прогулы уроков и гулянки, приговаривая: «Ах Миша, Миша, ну как вы это себе позволяете? Ну почему же вы не пользуетесь своей головой?» Софья Константиновна не была замужем, жила одна и нередко приглашала меня и других студентов к себе домой «на разговоры» о планах, интересах и о жизни вообще. Я любил эти беседы, так как во всем ее облике и поведении проглядывали не только ум, но и особая деликатность, искренность и доброжелательность. Софья Константиновна, в свою очередь, гордилась мной и не скрывала это. Когда, окончив медицинский институт, я был распределен врачом-преподавателем в Биробиджанский колледж, мне не надо было напрягаться, чтобы выразить ей мое уважение, благодарность и любовь.

Учеба и не только

Последующие три года я жил в общежитии. Здание было двухэтажным и деревянным, с печным отоплением. Печи открывались в коридор. Во дворе была куча угля, топили сами. Общежитие имело 130 мест, в нем проживало 120 девушек, остальные – юноши. Меня поселили в комнату с двумя парнями: Мишкой Семыкиным (из моей группы) и Левкой Каплан (на курс старше). Оба были красивыми парнями, на которых девушки просто «вешались». Была еще одна мужская комната, с моими сокурсниками Юрой Гребенцом и Петей Сединым. Девушки не оставляли нас без внимания и очень облегчали нашу холостяцкую жизнь: стирали и гладили наши белые халаты, мыли полы, приглашали ужинать и оказывали другие знаки внимания. Одна симпатичная студентка, которая в свои 22 года казалась мне «старухой», преподала мне первые уроки секса. Затем были другие симпатии, вечеринки, танцы и романы, сплетни, расставания и слезы. Однако основное время занимала учеба.

Приходилось учиться пользоваться рано упавшей на меня свободой, распоряжаться деньгами (стипендией 24 рубля в месяц), свободным временем и т. д. Домой я ездил сначала еженедельно, потом раз в две недели. Отчаянно не любил стирать свое белье и мыть посуду. С Мишкой Семыкиным мы стали друзьями. Он жил на станции Бира, недалеко от Биробиджана. Однажды мы поехали к нему на день рождения, где я впервые перепил водки, не желая отставать от других. Это состояние мне не понравилось, болела голова, тошнило, была рвота и т. д. После этого случая научился контролировать дозу принимаемого алкоголя.

В те годы были очень популярны «Битлз». В нашей фельдшерской группе учился один очень музыкальный парень, Валера Унчиков, который организовал мужской квинтет. Мы с энтузиазмом пели тирольские и иные песни под его гитару. Выступали на вечерах студентов и конкурсах, были популярны. После окончания колледжа Мишку призвали в армию. А когда он демобилизовался, я помог ему поступить в медицинский институт. Он стал хорошим анестезиологом и много лет работал в Хабаровске.

В колледже студентам приходилось сдавать зимнюю и летнюю сессии по 4—5 экзаменов в каждой. Мы изучали медицинские предметы: анатомию, физиологию, терапию, хирургию, акушерство и так далее, то есть почти все, что учат врачи. Судя по оценкам, я учился из года в год все лучше и лучше. Летние каникулы я отдыхал дома, читал книги и работал: на складах сбивал ящики для овощей (по 10—15 копеек за ящик) или бетонировал фундамент под будущий дом на стройке. Платили мало, но заработанные деньги повышали самооценку и уменьшали зависимость от родителей. На первую стипендию (28 рублей) купил капроновые чулки сестре, потом – фотоаппарат (марки ФЭД), заказал портнихе сшить модные и стильные рубашки. Сейчас я бы такие не носил.

Естественно, что студенты были заняты не только учебой. Мы развлекались, особенно на вечерах танцев, которые устраивали в большом актовом зале учебного корпуса. Приходило на эти вечера (в наш «девичник») много городских парней. Хотя девушек было много, случались драки, когда желание и выбор партнеров не совпадали. Так, однажды ко мне в перерыве между танцами подошла одна девушка-«дюймовочка» и попросила станцевать с ней следующий танец и таким образом спасти ее от нежеланного ухажера. Звали ее Галина Бекерман, она училась в параллельной акушерской группе, но лично мы не были знакомы. Я охотно «спас» ее в этот раз, так мы познакомились, и, как оказалось, надолго.

На другой вечеринке завязалась драка за девушку между пришедшими городскими парнями и студентами. Один из студентов, Слава Геллер, попытался защитить девушку, но в итоге ударил ножом кого-то из нападавших ребят. Слава уже отсидел в лагере один срок за драку, и его посадили вновь. Он был крупным парнем, около двух метров ростом, и очень силен, головой его тоже природа не обидела. Кроме того, он очень красиво матерился и знал много анекдотов. В лагере Слава работал медбратом, много читал книг и журналов по медицине. По освобождении окончил медицинский колледж и биофак пединститута. Позднее Слава обучился цитогенетическим методикам в Москве и работал цитогенетиком в психиатрической больнице, которую я открыл в Биробиджане в 1976 году.

Флеш-нокдаун

Как и многие подростки, мне хотелось быть сильным, и поэтому я накачивал мышцы гантелями и занимался в спортзале. Вскоре мне этого показалось мало, и я записался в городскую секцию бокса. Тренер-энтузиаст готовил группу таких же подростков для городских соревнований. Примерно через полгода он отобрал меня и еще пятерых лучших и послал на нас заявку на городские соревнования. Я уверенно выиграл два боя, но проиграл третий, пропустив удар слева и оказавшись во флеш-нокдауне27. Я помню даже фамилию моего «обидчика» – Аксельрод. Мои ошибки были неизбежными из-за плохого зрения на левый глаз. Меня вообще не должны были допустить к занятиям боксом. Поняв это таким способом, я оставил бокс и пошел в секцию тяжелой атлетики. В подвале колледжа взрослые крепкие мужчины арендовали помещение, где занимались штангой и качались гирями. Они ничего не имели против моего желания стать сильным и составили мне план тренировок. Все мужики работали здесь тяжело, и мне приходилось попотеть. За год тренировок я серьезно окреп, накачал грудь, плечи и ноги. Впереди были опять соревнования, но меня спортивные результаты не привлекали. До окончания колледжа я увлекался в основном настольным теннисом и шахматами. Занятия спортом прибавили мне не только силу мышц, но и уверенность в себе, способность постоять за себя.

Медицинская практика

В летние каникулы после второго курса была месячная санитарная практика. Как назло, меня распределили в родильный дом. Будучи шестнадцатилетним юношей, мне пришлось выполнять все гигиенические процедуры женщинам до и после родов: перестилать кровати, подмывать их, присутствовать при родах и т. д. Это был шок: я смущался, стыдился, страдал, обильно потел, чуть не плакал, но… все это делал. К концу месяца я стал «опытным» санитаром, охотно помогал акушеркам при родах и делал внутривенные вливания. Стрессовых реакций стало меньше, почти привык, но пережитый шок не забыл до сих пор.

После третьего года обучения была сестринская практика в хирургическом отделении. Запомнились хирурги, операции, ночные дежурства, спасенные больные, тяжелая работа и простые диагностические алгоритмы. Типичная картинка: ординаторская комната, столы и диван, уставшие хирурги после операции принимают по «пять капель» спирта, жадно курят и обсуждают ход операции. Была в этом какая-то романтика, напоминавшая молодых врачей из фильма «Коллеги» (1962), снятого по одноименной повести Василия Аксенова. Неудивительно, что мне хотелось стать хирургом!

Государственную практику после четвертого курса я проходил в Николаевской районной больнице с ротацией в трех отделениях: терапия, хирургия и гинекология. Там же проходили практику и девушки из акушерской группы: Галина Бекерман, Люда Плоткина, Лиля Кравец и кто-то еще, уже не помню всех имен. Нас поселили в домике на территории больницы, девушки заняли единственную комнату, а я спал на кушетке, что оказалась на большой веранде-прихожей. Это было счастливое время.

С Галей я сошелся ближе, чем с другими. Она была маленькой, симпатичной, с темными глазами, красными щеками (за что ее прозвали «тыблочко»), с хорошей фигуркой и очень отзывчивой. Подруги любили ее, что было видно. Она отвечала на ухаживания какого-то местного парня. Однажды я видел, как они целовались перед входной дверью в наш домик. Увидев меня, она инстинктивно отстранилась от него. Так совпало, что в период этой практики мой отец заболел бронхиальной астмой и был госпитализирован в Николаевскую больницу. Он быстро поправлялся, и из всех медсестер в терапевтическом отделении ему очень понравилась именно Галина. Подначивая меня, он как-то спросил, знаю ли я эту прекрасную девушку, и добавил:

– Слабо тебе понравиться ей, а уж жениться на ней – никогда!

– Запросто, – ответил я, не отдавая себе отчета.

Так мой отец своими вопросами привлек мое внимание к девушке. Я стал оказывать ей знаки внимания, которые были взаимными. Мы поженились через три года (1968). А несколькими месяцами позже папа обратит мое внимание на загадочную науку «генетику», с которой у меня тоже начнется серьезный роман. Эти два романа и составили основу моей семейной и профессиональной жизни. Спасибо папе и Судьбе!

1965 год. Наконец я получил диплом фельдшера, он оказался «красным», то есть с отличием. Выпускной бал был праздничным. Мне еще не было 18 лет! Надежды легко брали верх над неизвестностью, а юношеский оптимизм – над реальностью. Шампанское и танцы, веселье и ночное гулянье до утра. Мы с Галей прогуляли эту ночь в большом городском парке, встретили рассвет и проводили раннюю юность. Через пару дней мы надолго разъехались, договорившись не терять друг друга. Меня ждали вступительные экзамены в медицинский институт. Гале надо было ехать на работу акушеркой в какой-то район Хабаровского края. Жизнь набирала обороты!

За кулисами

25 февраля 1956 года, когда мне не было девяти лет, Н. С. Хрущев сделал доклад с разоблачением преступлений И. Сталина. Точнее, это были только обвинения, суда и приговора не было. Это политическое землетрясение я не помню. Однако в стране стали происходить перемены, которые вслед за Ильей Эренбургом назовут «оттепелью».

Когда мне было 14 лет, в 1961 году, состоялся ХХ съезд КПСС, который мне запомнился тем, что у бабушки стал временно жить ее сын – мой дядя Миша Брен28. Дядя окончил педагогический институт и был партийным работником. Он целыми днями слушал по радио доклады съезда, внимательно читал газеты, конспектируя что-то. Спали мы вместе на одном большом диване. Я не понимал, как все эти длинные речи могут быть интересными. Тоска, и только!

Съезд принял программу построения коммунизма, что мне тоже было малоинтересно. Запомнился хлесткий лозунг: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» А ночью труп Сталина убрали из Мавзолея и захоронили в Кремлевской стене. В Мавзолее до сих пор остается труп Ленина, или то, что от него осталось. Грешен вельми был дедушка, вот и не вознесся на небеса. Затем поднялась волна переименований улиц и городов, расстреляли восстание рабочих в Новочеркасске (1962). Огромная страна не могла прокормиться, хотя пропаганда все активнее «тарахтела» о коммунизме. К середине 1960-х некоторая часть советской интеллигенции уже была охвачена «инакомыслием». Приятное ощущение некоторой свободы вскоре испарилось. «Голос Америки» и «Свобода» сообщали, что пятого декабря 1965 года на Пушкинской площади в Москве состоялся митинг в поддержку арестованных писателей Юлия Даниэля и Андрея Синявского. В преддверии этой акции распространялись листовки с призывом выйти на площадь и требовать гласного суда над литераторами. Автором гражданского обращения был диссидент Александр Есенин-Вольпин, сын Сергея Есенина. Все эти события никак не укладывались в моей голове, где еще была вполне благостная картина «самого передового строя с самым прогрессивным народом». В этот период отец стал более открытым, больше рассказывал о пережитом, о реабилитации репрессированных людей, о реформах Хрущева, говоря при этом: «Все равно у него ничего не выйдет. Экономика социализма не может работать без принуждения, в ней нет внутренней пружины для развития». Папа оказался прав. Шестидесятые годы мне запомнились публикацией стихов С. Есенина, О. Мандельштама, А. Ахматовой, Е. Евтушенко и М. Цветаевой, рассказов И. Бабеля и М. Зощенко, романа Д. Гранина «Иду на грозу» и других книг. Полюбившиеся стихи я стал записывать в тетрадку. Другим «маркером» времени стали записи песен А. Галича, Б. Окуджавы, В. Высоцкого, Ю. Кима и других бардов.

Однако в эти годы ключевыми словами в моей жизни были «учеба», «самостоятельность» и «друзья». Я был еще слишком молод, и оттепель не оставила в моей памяти такой серьезный след, как у тех, кто причислял себя к «шестидесятникам» или к «детям XX съезда». Из магазинов исчез белый хлеб, подходило к концу правление Н. С. Хрущева. Он устраивал позорные разносы творческой интеллигенции и непристойно бранился. Власть закупала зерно, чтобы не дать своим гражданам умирать от голода. Бывало, я стоял в очереди за хлебом. Когда 14 октября 1964 года Н. С. Хрущева сняли с работы, он заметил, что возможность сместить лидера без крови и есть главное достижение его жизни. «Единственное, что он сделал хорошего, – освободил и реабилитировал сотни тысяч политзаключенных», – сказал отец. О теории коммунизма и ее реализации в стране я стал размышлять всерьез только пять лет спустя (см. «Инакомыслие»).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.