Глава XI. Я твой солдат, партия!

Глава XI.

Я твой солдат, партия!

В город Дмитриев-Льгов не пускают. Немцев наши части выбили, но самолеты фашистов, видно, решили оставить одни развалины и бомбят освещенный плошками и пожарами город. А вот и над нами пикирует мессер. Майор Шафран дает команду шоферам. В секунды машины рассредоточились, Вася Черноусое командует: всем на землю! Испуганные, летим на землю. Я подползла к врачу Зверевой. Капитан Александров подбадривает: не бойтесь, обойдется, хуже бывало, да миновало! Земля сухая, теплая. Дремотно, и сон быстро закрыл мне глаза. Только свирепые растревоженные муравьи щипались, заползая под гимнастерку. Рассветает. «По машинам!» У большинства серые заспанные, утомленные лица, травинки в волосах. Машины рванулись вперед. Ветер освежает. Дорога в город открыта. На улицах беспорядок, дороги завалены, воронки, дома разрушены, дымятся. Огонь поутих, жителей нет. Колонна наших машин рассыпалась по дворам, маскируя машины. Хочется есть. Наша машина встала у дома. Во дворе разбросан скарб, через забор из огорода торчит ботва картофеля. Накопала и начистила картофель, старший лейтенант Ася Максимова собрала топливо и разожгла огонь. Скоро, сидя за столом с доктором Зверевой, вдыхали чудесный аромат и ели горячую вкусную картошку. Доктор Зверева предложила, пока нет работы, не теряя времени, лечь и отдохнуть. Но не тут-то было. Не успела я улечься, как вошла надменная, горластая, совершенно невоспитанная политрук Австриевская. Отобрав у меня шинель и простынь, завалилась на приготовленную кровать, а меня: «Кругом марш! Дневалить!» - и выставила на крыльцо. Сижу на ступеньке. Ветерок утренний прохладен. Солнце медленно поднимается и начинает пригревать. Почему, думаю я, в нашем госпитале такой нескладный политрук? В тяжелую минуту не поможет не только делом, но и тем вдохновенным словом, которым владеют политработники или раненый Шестаков, врач Воронина Этерия Георгиевна, да и многие люди, встречающиеся на моем пути. Комиссар «катюш» и тот вывез на грейдер, а она пистолетом под носом вертит и плеткой по сапогу все стегает.

Мои мысли прервал офицер, спускающийся с чердака соседнего дома. Через минуту он вышел из-за угла: «Окажите помощь, пожалуйста. Царапнуло руку, но не сильно, «кукушек» ищем». Смазала йодом, забинтовала. «Как записать?» «Капитан Зима! Спасибо». Первый раз летом Зиму встретила! Дома через два крыша и бревна вдруг приподнялись слегка и рванулись кверху. Мина! Стекла звоном ответили и рассыпались. Мои сони ничего не слышали и проснулись в 12 часов. По машинам!

Вечереет, приехали в деревню Лозливое. Раненые лежат везде: в домах, сараях, на улице. Вербую легкораненых в санитары, соблазняя тем, что по выздоровлении дадим документы с направлением в часть, где он служил. Вот один уже поит раненых. Спрашиваю фамилию, скромно произносит: «Толя Золин». Оформляю санитаром. Докладываю врачу: санитары есть. Раненые поступают, машин нет. А вечером на улице очень холодно. Толя Золин целыми днями старается около раненых, набрал группу легкораненых, носят воду, умывают и поят раненых, организовал обед из вареной картошки. С питанием плохо. Где-то кухня заблудилась. Хромающий санитар отозвал меня: «Идите к начальнику госпиталя».

- По вашему приказанию прибыла, товарищ майор!

- Приказываю собрать всех ходячих раненых, отвести в Доброводье, это по проселку, километров 10 с гаком.

- Есть вести в Доброводье!

По деревне пошли санитары и сестры. Собирают из всех домиков ходячих раненых, снимают с чердаков и сеновалов. Шура Лобзова и Валя Ханина привели в школьный двор человек 200. Пошли медленно. Впереди идут покрепче, а я с отстающими сзади. Первые километра три шли бодро. Но вот температурящие, изнуренные кровопотерей, отстали. Подбадриваю. Впереди идут Вася Романов и его товарищи. Они ребята смелые. Надеюсь на них. Предупреждают и командуют: в кювет! А в небе то один, то два пролетают самолеты. Обстреливают и дальше летят. Не рассчитали силенок, и человек 18 отстали, еле двигаются, ослабли. Просят пить, большинство ранено в плечо. «Дойдем, товарищи!» Один сел в канаву и решил отдохнуть. Оставлять одного нельзя, погибнет. Остальных надо вести, должна сдать в госпиталь. Слышу, машина тарахтит. И правда, пыль клубится вдали с боковой дороги. Машина встала посередине дороги, а раненые сзади меня всю дорогу загородили. Посмотрела на них - душа слезами обливается: стоят, друг на друга опираются, поддерживают один другого. Клубы пыли, тарахтя, приближаются. Если шофер не захочет взять раненых, а такие встречаются, то чуть успеешь увернуться от колеса, так мимо и промчится. Машина все ближе и ближе, а скорость не сбавляет. Конечно, наступление, нужны боеприпасы. Но на нашу радость, стоп - хороши тормоза! «Возьмите до Доброводья!» «Сажай скорее!» Я бегаю вокруг облепленной ранеными машины, подпихиваю, подсаживаю что есть силы.

- Милые! Влезайте скорее! Скорее! Потерпите немножко! Подняв пыль до небес, вторая машина рявкнула и остановилась.

- Дорогие мои! Переваливайтесь через борт! Сама стою на крыле машины, уговариваю шофера:

- Не оставь в беде! Помоги раненым!

- Сажай!..

Вылез из кабины и, видя, с каким трудом, однорукие, усталые солдаты никак не одолеют борт машины, кому ловко подставит плечо, кого руками подсадит. Машины тронулись, радостная, стою на крыле.

- Товарищ водитель! Вон пылят еще несколько раненых. Это все со мной идут, погрузи, пожалуйста!

Подъехав к ним, я спрыгнула с крыла, машу рукой первой машине:

- Скажите, скоро прибудем!

Вот еще остановилась машина. Эти раненые покрепче, влезли сами. Молоденький солдат угостил кислющими яблоками. Стою на крыле, поглядываю в кузов, и все жуем кислые, но такие приятные яблоки. Нас обогнало несколько машин. Они сами уже подбирают раненых. Вот и Доброводье. Шофер еще дал яблок. В это время первая группа подошла к околице. Сдаю раненых в сортировочное отделение. Вышел майор Иванов: «Здравия желаю!» Он взял яблоко. «Много там у вас раненых?! «Можете радоваться, без работы не останетесь, около двух тысяч было!» Подошли врачи, разобрали все яблоки. Пока сдала всех, время пробежало. Ну, вот и все. Пора торопиться. Начало смеркаться, когда я дошла. Надо было посмотреть в кюветах, не отстал бы кто. Доложила о выполнении задания. Усталая, голодная свалилась на лавку у домика и заснула. Проснулась - сереет утро. Скорее к раненым.

А 18 августа, поздним вечером, получаю приказ выехать на автомашине в Лозливое. Старший лейтенант Максимова, санитар из легкораненых Романов Вася и я. Шофер фары не зажигает, то и дело машину подбрасывает на неровной дороге. Машина остановилась у начала разрушенного села. Ночь темная, холодные облака мчатся с севера. На горизонте заметна колокольня. Мы слезли. Объясняю, что надо собрать все листовки фашистов - пропуска. Холодный ветер сразу обрушился на нас. Порывами носится по улице. Жителей нет в деревне. Да и сама деревенька в это время выглядит бедной и покинутой. Мы под порывами ветра гоняемся за листовками, стараясь далеко не отходить друг от друга. Вот кажется все. Собрали! Нет! Ветер опять несет мелькающие белые листки. И мы опять, в который раз, бегаем за ними. Несколько раз обойдя с начала до конца деревни, все проверили. Чет! Больше нет ни одной. Усталые, еле передвигая ноги, навстречу несущемуся ветру, дошли до машины. Быстро приехали на место. Пачки листовок сдали в особый отдел. Мне так хочется оставить одну: останься жива, показала бы маме, братьям, знакомым. Вот как фашист уговаривает коммунистов: и корову, и паспорт на проживание, и деньги... Только продайте Родину.

А раненые все идут и идут. Теплые дни сменяются ветреными, холодными, особенно ночью.

24 августа 1943 года начальник штаба старший лейтенант Березинский И. приказал собраться и выехать на автомашине. Приехали в политотдел армии. Александр Прокофьевич, фотограф штаба, сфотографировал и отпечатал фотокарточку. Начало рассветать. Тучи разошлись, небо заголубело, изредка быстро проплывает облако. Приказали незаметно пройти за деревню, в лес. За лесом на поляне столы. А вокруг маскируются все виды войск. Ждем общего построения перед большим наступлением. Солнце взошло. Какой радостный день! Из леса приказ выйти на опушку. Все выходят и становятся стеной. Генерал объявил наступление. Комиссар зачитывает списки принятых в члены партии. Торжественно вручают новенькие партбилеты. Часто слышится: «Вчера погиб... Не вернулся из разведки... Выбыл... В госпитале...» Вот и моя фамилия. Подхожу к генералу. Вся сияю. Генерал доброжелательно пожал руку, спросил: «Чем бы отметить этот день, перед наступлением, чем наградить?» Все замерло. Что же я скажу? «Товарищ генерал! Подарите мне на память комсомольский, мой старенький билет! Это память и юность моя! А награда? Достойна буду - наградят!» Засмеялся генерал, а за ним и офицеры. Солдаты захлопали в ладоши, передавая мой ответ.

Трясемся на машине в госпиталь. «Чего медаль не попросила?» «А за что?» «Ты же видала, он медаль достал? Дура!»

А раненых опять полно. Прежние все эвакуированы. 4 сентября, наступление. Возобновился поток раненых, Как их много и какие страдания еще от холода! Работы много. Прошло около двух тысяч.

Проснулась от холода. Сегодня 11 сентября. Светло. Пора в перевязочную. Там работают без сна. Перевязываем быстро, накопили на эвакуации большую группу раненых. Вызывает меня начальник госпиталя, бегу. «Потрудись, Петр I , раздобудь машины!» Это не приказ. Это больше чем приказ. Части ушли, фронт теперь в стороне. «Будет сделано!» Взяла красную тряпочку от старого плаката, привязала к палке и пошла к дальней дороге, где подобрали раненых машины. Устала стоять у этой дороги. Села. Неужели не будет машин? А они так нужны. Уж полдня прошло, машин нету. Заплакала: Ленин, дорогой, пошли машины по этой дороге. Надо раненых отправить, спаси их жизнь! Стою в пыли на коленях, плачу. Только холодные облака плывут над головой. Слышу, вроде тарахтит. Вроде нет? Тарахтит, тарахтит! Вскочила, отряхнула пыль. От радости сама себе не верю. Приняла важный вид: красный флажок в руке, ремень винтовки придерживаю на виду. Вот и колонна. На первой машине лейтенант. Флажком остановила машину. Взяла проверить документы. Положила в карман себе. Поехали! Стою на подножке. Там мины, показываю. Лейтенант клянет свет, без ругани не обошлось. Все выслушала молча. Колонну развернули к домикам, и пока лейтенант разговаривал с майором, персонал не зевал - битком загрузили ранеными даже кабины. Вон Толя Золин. Поправляется, рана зарастает. Раненый в руку Александр Пунгар не хочет в тыл, не желает от части отстать. У него там свои счеты. Но доктор, посмотрев, требует срочной эвакуации. Сажаю его быстро в кабину. Могут налететь мессера, они сегодня еще не беспокоили нас. Колонна тронулась и исчезла в пыли. Не успели мы съесть приготовленную нашим поваром Избицким Костей картошку и кашу, как подъехали еще машины. Мое слово «мины» сработало: шофера на это мастера, по колее увидали, куда их машины поехали. Опять погрузка и отправка. К ночи осталось несколько десятков тяжелых раненых. Их трогать пока нельзя.

12 сентября вызывает меня старший лейтенант Максимова. Идем с доктором Винокуровой Цилей Исааковной. Встречает нас Рычкова Гура. Санитар Степанов заварил чай. Только сели за стол, заходят Жирновой и Норкин. Ася всех угощает чаем с печеньем. Вспоминаем дом, родных. Полчаса прошло. И тут заглянула политрук. У всех сразу нашлись дела и все врассыпную. Не любят ее у нас.

Ночью привезли раненых. Белье, матрацы заложили в дезкамеру. И вдруг тревога. Все сгорело. Говорят, запал остался в кармане. Конечно, всем попало: недосмотр или...?

А вот и поручение: подготовить штабника Бахтина для вступления в партию (по книге И.В.Сталина).

Прибыл госпиталь, принял тяжелораненых, а мы погрузились и 14 сентября выехали в город Шостка. Большой богатый город. Фашисты отступили, перепугав всех расправой. Ночь провели в госпитале, который остался без персонала. Позже санперсонал стал приходить на свои рабочие места. Утром поехали в Гамаллиевку. Госпиталь развернулся в монастыре. Начальник 1-го отделения капитан Лерман. Раненых много. Поселили у монашек в келье. Живут тесно, постно, тихо. Прошмыгнут, как тень в полутьме, в черном. Нам не помогают, смотрят настороженно. Стараемся быстро эвакуировать раненых. Мои раненые занимают церковь. Они лежат в первой большой зале и у входа. Пол холодный, голодно. Церковный праздник. Батюшка очень вежлив, добился разрешения служить службу. Прошел в основной зал, за ним народ. Смотрю, раненым дают хлеб, яблоки, пироги, яйца, табак: «Братики! Не берите!» - умоляю их, но они не слушаются. Едят, курят с удовольствием и еще отборно поругиваются. Постепенно из церкви отэвакуировали всех раненых, остались только в бараке. Монастырь наводит тоску. Когда много работы, ничего не замечаешь, а сейчас тяжело. Вышла из ворот и пошла по дороге. Ночь темная, осенняя, ветра почти нет. Воздух сырой, нездоровый. По черному безлунному небу, усеянному звездами, движутся кучи осенних облаков. Завернув за угол монастырской крепости, дорога ведет к аллее высоких деревьев, ветви которых купаются в воде. Аллея делит пополам водоем, но там, дальше, под мостиком соединяются обе стороны водоема. Пригляделась. Вода течет, значит, здесь протекает речушка. За оградой монастыря заиграла гармошка. Послышался девичий смех. Песня поплыла во все стороны. Величественные контуры монастыря отражаются в речке. В воде отражаясь, мелькают звездочки. Они, как живые: блестят, манят к себе. По краям аллеи горят пни, гнилушки. Мне кажется, это места Гоголя. Мгновение, и раскроется река, и выбегут, резвясь, русалки, расскажут про трагедии монашек... И правда! Всплеснулось в реке, и кругами пошли волны к берегу. Густой туман медленно скользит по воде: живые русалочки в белом забираются, заползают на аллею, подкрадываются. Неприятно. Туман окутал деревья. Ничего не видно, сырой туман. Монастырь исчез. Почти бегом до ворот добежала. Спать. Старшина Горбунов увидал меня и начал отчитывать, почему удалилась из части.

После тумана на обочинах и прямо на дорогах растут грибы, маслята. Кругом монастыря лес. Питание плохое. Мне хочется грибов. Под деревьями великое множество их, но почти все червивые. Собираю да бросаю. Больше никаких грибов не растет. Смотрю, из свежевырытого песка торчат стопы ног, коленки. Вот рядом голова, руки, пальцы торчат. Это хоронили трупы, раздевая их. Бросила грибы и скорее в госпиталь.

Работы мало, занялись художественной самодеятельностью. 5 октября ставим водевиль «Мимолетное виденье». Ира Скопецкая играет квартирантку. Такая милая, с огромным бантом в волнистых волосах, в гражданском цветастом платье. Виктор Быкадоров, очень высокий ефрейтор из легкораненых (не первый раз в госпитале) играет инженера. Они очаровательны. Раненые смеются и аплодируют. Но вот послеоперационный солдат от смеха повалился. Швы разошлись, кровь льется из забинтованной раны, лицо бледнеет на глазах... Долго политрук, держа меня по стойке смирно, ругала при всех за самодеятельность. Раненые быстро разошлись. Мне запретили заниматься самодеятельностью.

Раненых на машинах отправляем в госпитали. Приказ нам погрузиться в эшелон. Днепровская операция. 22 октября 43-го года. I Белорусский фронт.