Глава 13 АНАКРЕОНТИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

Глава 13

АНАКРЕОНТИЧЕСКИЕ ПЕСНИ

Что мне, что мне суетиться,

Вьючить бремя должностей,

Если мир за то бранится,

Что иду прямой стезей?

Пусть другие работают, —

Много мудрых есть господ;

И себя не забывают,

И царям сулят доход.

Но я тем коль бесполезен,

Что горяч и в правде черт, —

Музам, женщинам любезен

Может пылкой быть Эрот.

Стану ныне с ним водиться,

Сладко есть и пить и спать;

Лучше, лучше мне лениться,

Чем злодеев наживать.

Державин написал эти стихи и крупно вывел сверху: «К самому себе». Он уговаривал себя, что должен так поступать — лениться, бросить дела, не наживать злодеев. И знал, что жить этим советом никогда не будет, до могилы останется «горяч и в правде черт». Но плохое настроение требовало выхода.

А шустрый бог любви Эрот был зван в стихи недаром. Державина не тянуло к оде, он не находил вокруг, кроме подвигов Суворова, важных предметов для своей лиры. И в годы царствования Павла I упражнялся в легкой поэзии, писал анакреонтические песни. Так было принято называть небольшие стихотворения, воспевавшие радости жизни и любви. Для кипучей натуры поэта-бойца это было формой протеста против того, что происходило при дворе, демонстративным отказом вести поэтическую летопись событий, к которой привыкли современники за двадцать лет литературных трудов Державина.

Стихи Анакреона — греческого поэта V века до нашей эры — полюбились людям, и еще в глубокой древности им стали подражать другие поэты. На русский язык в XVIII веке Анакреона переводили Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков, Львов. Лучше всех это делал Державин. Он сохранял тему и дух каждого анакреонтического стихотворения, но в своих подражаниях Анакреону создавал чудесный русский колорит, и его стихи становились подлинным украшением нашей национальной поэзии.

Державина привлекал к себе как светлый мир поэзии Анакреона, так и образ самого поэта, жизнелюбивого мудреца, довольного своим покоем и презирающего шум света. В стихотворении «Венец бессмертия» (1798), посвященном Анакреону, он писал:

Цари его к себе просили

Поесть, попить и погостить;

Таланты злата подносили,—

Хотели с ним друзьями быть.

Но он покой, любовь, свободу

Чинам, богатству предпочел…

Об этом мечтал для себя и Державин.

Высокую оценку эти стихи Державина заслужили у Белинского. «Что в Державине был глубоко художественный элемент, — писал он, — это всего лучше доказывают его так называемые «анакреонтические» стихотворения. И между ними нет ни одного, вполне выдержанного; но какое созерцание, какие стихи». В своей статье Белинский выписывает стихотворения «Победа красоты» и «Русские девушки» для доказательства того, «какими превосходными стихами мог писать Державин».

Действительно, стихи эти великолепны. «Русские девушки» отлично передают направление и характер державинской анакреонтики. Державин в этом стихотворении обращается к Анакреону:

Зрел ли ты, Певец Тиисский!

Как в лугу весной бычка

Пляшут девушки российски

Под свирелью пастушка?

Как, склонясь главами, ходят,

Башмачками в лад стучат,

Тихо руки, взор поводят

И плечами говорят?..

Как сквозь жилки голубые

Льется розовая кровь,

На ланитах огневые

Ямки врезала любовь?

Как их брови соболины,

Полный искр соколий взгляд,

Их усмешка — души львины

И орлов сердца разят?

Красота этой русской пляски и обаяние девушек кажутся Державину не имеющими себе ничего равного, и он с уверенностью говорит Анакреону:

Коль бы видел дев сих красных,

Ты б гречанок позабыл,

И на крыльях сладострастных

Твой Эрот прикован был.

Мифических персонажей аиакреоновских од Державин переносит в обстановку русского быта. В стихотворении «Птицелов» (1800), например, он описывает шалость Эрота:

Эрот, чтоб слабым стариком

Казаться, гуню [5] вздел худую,

Покрылся белым париком

И, бороду себе седую

Привеся, посох в руки взял.

Пошел в лесу ловить дичину…

Бог любви принимает, таким образом, вид старого крестьянина. И конец стихотворения снова говорит нам о русской деревне:

Не верьте, красные девицы,

Вперед и бороде седой!

Мраморный Купидон работы Фальконета, изображающий бога любви с колчаном и стрелами, приложившего указательный палец к губам, которого Державин видел в коллекциях князя А. А. Безбородко, вызывает у него сюжетное стихотворение «Фальконетов Купидон». Державин развертывает перед читателем шутливую сценку.

Дружеской вчерась мы свалкой

На охоту собрались,

На полу в избе повалкой

Спать на сене улеглись.

Картинка ночлега охотников перед полем насыщена просторечными словами. Купидон будит автора:

Встал я и, держась за стенку,

Шел на цыпках, чуть дышал;

За спиной он в туле [6] стрелку,

Палец на устах держал.

Тихой выступкой такою

Мнил он лучше дичь найти;

Мне ж, с плешивой головою,

Как слепцу велел идти…

Ночное приключение складывается довольно обычно, барин пробирается в девичью, но

Молодежь вкруг засмеялась, —

Нас схватили у девиц.

Испугавшися смертельно,

Камнем стал мой Купидон:

Я проснулся, — рад безмерно,

Что то был один лишь сон…

Вот на какой сюжет натолкнула старого Державина — ему шел шестьдесят первый год — скульптура Фальконета и какую сценку помещичьего быта зарисовал он, глядя на статую.

В стихотворении «Гостю» (1794–1795) он изображает домашнюю обстановку:

Сядь, милый гость, здесь на пуховом

Диване мягком, отдохни;

В сем тонком пологу, перловом,

И в зеркалах вокруг, усни;

Вздремли после стола немножко;

Приятно часик похрапеть;

Златой кузнечик, сера мошка

Сюда не могут залететь…

Благодушный хозяин уверяет гостя, что

Любовные приятны шашни,

И поцелуй в сей жизни клад.

В этих стихах читателя поражает свойственное Державину чувство живой природы и любование ею. Он передает окружающую жизнь в цвете и звуках:

Смотри: как цепью птиц станицы

Летят под небом и трубят;

Как жаворонки вверх парят.

Как гусли тихи, иль цевницы[7],

Звучат их гласы с облаков;

Как ключ шумит, свирель взывает,

И между всех их пробегает

Свист громкий соловьев.

Смотри: в проталинах желтеют,

Как звезды, меж снегов цветы;

Как распустившись роз кусты

Смеются в люльках и алеют…

Державин изображает приход весны, освобождение земли от ледяного покрова:

Чешуятся реки златом;

Рощи, в зеркалы смотря,

На ветвях своих качают

Теплы, легки ветерки…

Рыбы мечутся из вод;

Журавли, виясь кругами

Сквозь небесный синий свод,

Как валторны возглашают;

Соловей гремит в кустах.

И наконец:

Горстью пахарь дождь на нивы

Сеет вкруг себя златой.

В этой картине ничего не забыто, ничто не упущено, и венцом ее является человеческий труд — пахарь оплодотворяет землю.

В нескольких строках, пользуясь наиболее точными приметами, Державин умеет изобразить круговорот времен года, представить смену их:

Время все переменяет:

Птиц умолк весенних свист,

Лето знойно пробегает,

Трав зеленых вянет лист;

Идет осень златовласа,

Спелые несет плоды;

Красножелта ее ряса

Превратится скоро в льды.

В стихотворение «Праздник воспитанниц девичьего монастыря» (1797) Державин вставляет картину птичьего перелета в низовьях Волги, сравнивая с нею игры и веселье «юных дев»:

Там бы на песчаных стогнах

Зрел пернатых он стада,

Что, собравшись в миллионах,

Как снегов лежат гряда;

Кроткие меж них колпицы

В стае гордых лебедей,

Сребророзовые птицы

Лоснятся поверх зыбей,

И шурмуют, и играют,

И трепещутся средь волн,

С перьев бисер отряхают

Разноцветный влажный огнь…

Для Державина поэзия была «говорящей живописью»: поэт должен рисовать словом, как художник кистью, считал он, и так поступал в своем творчестве. И в стихах Державин, с детства любивший рисование, всегда оставался художником, отлично разбирающимся в композиции, цвете, линии. Многие его стихотворения содержат описания картин современных художников или навеяны ими, ряд анакреонтических стихотворений отражает впечатления Державина от предметов искусства, которые он видел во дворцах Екатерины и ее вельмож.

Природа видится Державину во всех своих красках, в их контрастном сочетании. Он отлично различает цвета, не боится их пестроты, зная, что для природы нет ничего недозволенного.

Рассекши огненной стезею

Небесный синеватый свод,

Багряной облечен зарею,

Сошел на землю новый год.

Следом за описанием некой кометы, пролетавшей по синему небосводу, с таким же вниманием и мастерством, с живым любованием увиденным поэт рисует, например, павлина с его ярким оперением;

Лазурно-сизо-бирюзовы

На каждого конце пера

Тенисты круги, волны новы

Струиста злата и сребра:

Наклонит — изумруды блещут!

Повернет — яхонты горят!

Чутким ухом Державин слышит самые разнообразные звуки в природе — от гремящего грома до шуршанья листа и стремится воспроизвести их в стихах;

Он слышит: сокрушилась ель,

Станица вранов встрепетала,

Кремнистый холм дал страшну щель,

Гора с богатствами упала,

Грохочет эхо по горам,

Как гром гремящий по громам.

Осенние листья шуршат под ногами путника;

Шумящи красножелты листьи

Расстлались всюду по тропам…

Бой на мечах передается звукоподражанием;

Частая сеча меча

Сильна могуща плеча,

Стали о плиты стуча,

Ночью блеща, как свеча,

Эхо за эхами мча,

Гулы сугубит звуча.

Поэт, считал Державин, всегда должен наблюдать, «одета ли каждая мысль, каждое чувство, каждое слово им приличным тоном; поражается ли ими сердце; узнается ли в них действие или образ естества». Поэзия должна быть согласна с музыкой «в своих чувствах, в своих картинах и, наконец, в подражании природе».

Позднее, в 1804 году, Державин выпустил отдельным изданием свои «Анакреонтические песни», куда вошел, кроме непосредственно связанных с темой сборника, ряд стихотворений, близких к ним по содержанию и лишенных политически злободневного смысла — таких, как «На рождение в Севере порфирородного отрока», «Праздник воспитанниц девичьего монастыря», «Возвращение весны», «Призывание и явление Плениры», «Тончию», — а кроме того, многочисленные поэтические миниатюры: «Цепочка», «Чечетка», «Горы», «Горки», «Виши», «Пчелка», «Нине» и другие.

Выход этой книжки явился литературным событием. Слава Державина как поэта была велика, за его стихами следили по журнальным публикациям и отдельным их изданиям. «Анакреонтические песни» явились сборником, представлявшим «певца Фелицы и бога» с новой стороны его творчества.

Эту новизну Державин хорошо ощущал и потому в предисловии к «Анакреонтическим песням» попытался объяснить читателям их происхождение и как бы извиниться за то, что автор «Вельможи» и «Водопада» занимается «легкой поэзией». Он рассказал, что «для забавы в молодости, в праздное время и, наконец, в угождение моим домашним» сочинял эти песни, а напечатал их потому, что перестал быть должностным лицом, стал частным человеком и может теперь публиковать то, что неприлично было бы видеть за подписью президента коллегии или министра юстиции. Это серьезно-простодушное разъяснение Державина очень для него типично по своей неуклюжей грациозности.

Перед «Анакреонтическими песнями» Державин ставил важную задачу: «По любви к отечественному слову желал я показать его изобилие, гибкость, легкость и вообще способность к выражению самых нежнейших чувствований, каковые в других языках едва ли находятся».

Ломоносов в 1755 году утверждал, что российский язык имеет «великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка». Державин, одухотворенный теми же мыслями, наглядно показывает эти качества русского языка, в чем приходилось еще убеждать дворянских читателей, зараженных французоманией. Он делает это с поистине блестящим мастерством и пишет, например, десять стихотворений, в которых не употребляет буквы «р». Вот строки из стихотворения «Соловей во сне» (1797):

Я на холме спал высоком,

Слышал глас твой, Соловей;

Даже в самом сне глубоком

Внятен был душе моей:

То звучал, то отдавался,

То стенал, то усмехался

В слухе издалече он…

Такие стихи Державин, по его словам, писал «для любопытства» и в доказательство «изобилия и мягкости» русского языка, — он превосходно, умело пользовался его богатейшими возможностями.

Выход в свет «Анакреонтических песен» Державина был отмечен в журналах «Северный вестник» и «Патриот» не рецензиями, нет, — поэт был выше критики в глазах современников, — а торжественными оповещениями читателей об этом событии. Журнал «Северный вестник» писал: «Желая известить публику о сем новом произведении лиры г. Державина, что можно сказать об нем нового? Державин есть наш Гораций — это известно; Державин наш Анакреон — и это не новость. Что ж новое? То, что в сей книжке содержится 71 песня, то есть 71 драгоценность, которые современниками и потомками его будут выучены наизусть и дышать будут гением его в отдаленнейших временах. Читайте же и благодарите его!»

И читатели восторженно приняли сборник новых стихов Державина.