П. Э.

День августовский тихо таял

В вечерней золотой пыли.

Неслись звенящие трамваи,

И люди шли.

Рассеянно, как бы без цели,

Я тихим переулком шла.

И – помнится – тихонько пели

Колокола.

Воображая Вашу позу,

Я все решала по пути;

Не надо – или надо – розу

Вам принести.

И все приготовляла фразу,

Увы, забытую потом. –

И вдруг – совсем нежданно! – сразу! –

Тот самый дом.

Многоэтажный, с видом скуки…

Считаю окна, вот подъезд.

Невольным жестом ищут руки

На шее – крест.

Считаю серые ступени,

Меня ведущие к огню.

Нет времени для размышлений.

Уже звоню.

Я помню точно рокот грома

И две руки свои, как лед.

Я называю Вас. – Он дома,

Сейчас придет.

* * *

Пусть с юностью уносят годы

Все незабвенное с собой. –

Я буду помнить все разводы

Цветных обой.

И бисеринки абажура,

И шум каких-то голосов,

И эти виды Порт-Артура,

И стук часов.

Миг, длительный по крайней мере –

Как час. Но вот шаги вдали.

Скрип раскрывающейся двери –

И Вы вошли.

* * *

И было сразу обаянье.

Склонился, королевски-прост. –

И было страшное сиянье

Двух темных звезд.

И их, огромные, прищуря,

Вы не узнали, нежный лик,

Какая здесь играла буря –

Еще за миг.

Я героически боролась.

– Мы с Вами даже ели суп! –

Я помню заглушенный голос

И очерк губ.

И волосы, пушистей меха,

И – самое родное в Вас! –

Прелестные морщинки смеха

У длинных глаз.

Я помню – Вы уже забыли –

Вы – там сидели, я – вот тут.

Каких мне стоило усилий,

Каких минут –

Сидеть, пуская кольца дыма,

И полный соблюдать покой…

Мне было прямо нестерпимо

Сидеть такой.

Вы эту помните беседу

Про климат и про букву ять.

Такому странному обеду

Уж не бывать.

Вполоборота, в полумраке

Смеюсь, сама не ожидав:

«Глаза породистой собаки,

– Прощайте, граф».

* * *

Потерянно, совсем без цели,

Я темным переулком шла.

И, кажется, уже не пели –

Колокола.

17 июня 1914

Прибой курчавился у скал, –

Протяжен, пенен, пышен, звонок…

Мне Вашу дачу указал –

Ребенок.

Невольно замедляя шаг

– Идти смелей как бы не вправе –

Я шла, прислушиваясь, как

Скрежещет гравий.

Скрип проезжающей арбы

Без паруса. – Сквозь плющ зеленый

Блеснули белые столбы

Балкона.

Была такая тишина,

Как только в полдень и в июле.

Я помню: Вы лежали на

Плетеном стуле.

Ах, не оценят – мир так груб! –

Пленительную Вашу позу.

Я помню: Вы у самых губ

Держали розу.

Не подымая головы

И тем подчеркивая скуку –

О, этот жест, которым Вы

Мне дали руку.

Великолепные глаза

Кто скажет – отчего – прищуря,

Вы знали – кто сейчас гроза

В моей лазури.

От солнца или от жары –

Весь сад казался мне янтарен,

Татарин продавал чадры,

Ушел татарин…

Ваш рот, надменен и влекущ,

Был сжат – и было все понятно.

И солнце сквозь тяжелый плющ

Бросало пятна.

Всё помню: на краю шэз-лонг

Соломенную Вашу шляпу,

Пронзительно звенящий гонг,

И запах

Тяжелых, переспелых роз

И складки в парусинных шторах,

Беседу наших папирос

И шорох,

С которым Вы, властитель дум,

На розу стряхивали пепел.

– Безукоризненный костюм

Был светел.

28 июня 1914

Его дочке

С ласточками прилетела

Ты в один и тот же час,

Радость маленького тела,

Новых глаз.

В марте месяце родиться

– Господи, внемли хвале! –

Это значит быть как птица

На земле.

Ласточки ныряют в небе,

В доме все пошло вверх дном:

Детский лепет, птичий щебет

За окном.

Дни ноябрьские кратки,

Долги ночи ноября.

Сизокрылые касатки –

За моря!

Давит маленькую грудку

Стужа северной земли.

Это ласточки малютку

Унесли.

Жалобный недвижим венчик,

Нежных век недвижен край.

Спи, дитя. Спи, Божий птенчик.

Баю-бай.

12 июля 1914

Война, война! – Кажденья у киотов

И стрекот шпор.

Но нету дела мне до царских счетов,

Народных ссор.

На, кажется – надтреснутом – канате

Я – маленький плясун.

Я тень от чьей-то тени. Я лунатик

Двух темных лун.

Москва,

16 июля 1914

При жизни Вы его любили,

И в верности клялись навек,

Несите же венки из лилий

На свежий снег.

Над горестным его ночлегом

Помедлите на краткий срок,

Чтоб он под этим первым снегом

Не слишком дрог.

Дыханием души и тела

Согрейте ледяную кровь!

Но, если в Вас уже успела

Остыть любовь –

К любовнику – любите братца,

Ребенка с венчиком на лбу, –

Ему ведь не к кому прижаться

В своем гробу.

Ах, он, кого Вы так любили

И за кого пошли бы в ад,

Он в том, что он сейчас в могиле –

Не виноват!

От шороха шагов и платья

Дрожавший с головы до ног –

Как он открыл бы Вам объятья,

Когда бы мог!

О женщины! Ведь он для каждой

Был весь – безумие и пыл!

Припомните, с какою жаждой

Он вас любил!

Припомните, как каждый взгляд вы

Ловили у его очей,

Припомните былые клятвы

Во тьме ночей.

Так и не будьте вероломны

У бедного его креста,

И каждая тихонько вспомни

Его уста.

И, прежде чем отдаться бегу

Саней с цыганским бубенцом,

Помедлите, к ночному снегу

Припав лицом.

Пусть нежно опушит вам щеки,

Растает каплями у глаз…

Я, пишущая эти строки,

Одна из вас –

Неданной клятвы не нарушу

– Жизнь! – Карие глаза твои! –

Молитесь, женщины, за душу

Самой Любви.

30 августа 1914

Осыпались листья над Вашей могилой,

И пахнет зимой.

Послушайте, мертвый, послушайте, милый:

Вы всё-таки мой.

Смеетесь! – В блаженной крылатке дорожной!

Луна высока.

Мой – так несомненно и так непреложно,

Как эта рука.

Опять с узелком подойду утром рано

К больничным дверям.

Вы просто уехали в жаркие страны,

К великим морям.

Я Вас целовала! Я Вам колдовала!

Смеюсь над загробною тьмой!

Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала –

Домой.

Пусть листья осыпались, смыты и стерты

На траурных лентах слова.

И, если для целого мира Вы мертвый,

Я тоже мертва.

Я вижу, я чувствую, – чую Вас всюду!

– Что? ленты от Ваших венков! –

Я Вас не забыла и Вас не забуду

Во веки веков!

Таких обещаний я знаю бесцельность,

Я знаю тщету.

– Письмо в бесконечность. – Письмо в

беспредельность –

Письмо в пустоту.

4 октября 1914

Милый друг, ушедший дальше, чем за? море!

Вот Вам розы – протянитесь на них.

Милый друг, унесший самое, самое

Дорогое из сокровищ земных.

Я обманута, и я обокрадена, –

Нет на память ни письма, ни кольца!

Как мне памятна малейшая впадина

Удивленного – навеки – лица.

Как мне памятен просящий и пристальный

Взгляд – поближе приглашающий сесть,

И улыбка из великого Издали, –

Умирающего светская лесть…

Милый друг, ушедший в вечное плаванье,

– Свежий холмик меж других бугорков! –

Помолитесь обо мне в райской гавани,

Чтобы не было других моряков.

5 июня 1915

Данный текст является ознакомительным фрагментом.