СТАРОВЕРЫ

СТАРОВЕРЫ

В редакцию газеты „Енисейская правда" я устроился без хлопот и сразу же — при содействии Миронова — был назначен специальным „таежным" корреспондентом. Отныне моей обязанностью было посещать селения староверов и, так сказать, освещать в печати их быт и дела.

Староверы, как известно, самые многочисленные изо всех прочих религиозных сект. Они возникли в результате церковного раскола, происшедшего в России в XVII веке, в годы царствования Алексея Тишайшего. При нем и затем при временном правлении его дочери, царевны Софьи, обновленная „никонианская" церковь подвергала раскольников жестоким гонениям. И большинство из них тогда ушло в леса, на восток. Когда же на престол взошел Петр Первый, российский „раскол" уже окончательно сложился, обрел свою историю, свои легенды, свои специфические традиции. Среди этих традиций была и такая, которая повелевала — „спасаясь от антихриста" — добровольно сжигаться живым. Причем всем семейством, с женщинами и малыми детьми… Это называлось „отплывать в царствие небесное". И долгие годы над петровской эпохой стоял жутковатый запах раскольничьих гарей.

„Отплывали" порою целыми посадами — по 100, по 200, по 300 семей. И так продолжалось до тех пор, пока Петр Великий не обнародовал специальный указ. Он предложил староверам платить двойной налог и пообещал.„откупившимся" полную неприкосновенность.

С того момента на протяжении трех столетий раскольники мирно трудились, заселяя и осваивая просторы севера. Основным их промыслом была охота на пушного зверя, смолокурничество, а когда началась золотая лихорадка, многие из них занялись старательством.

Старателями в Сибири называют всех, кто добывает золото. Но тут существуют две категории. В одну входят те, кто работает на рудниках и в шахтах. В другую же — те, кто занимается вольным поиском золота в тайге. И так как староверы всегда предпочитали держаться подальше от властей предержащих, то среди них особенно распространен был именно этот, второй тип, — вольный…

С приходом советской власти ситуация кое в чем изменилась.

Вольное старательство, например, осталось, но теперь это было уже не частное предпринимательство, а работа по государственным договорам.

Заключая такой договор, старатель выбирал себе определенный „квадрат" на карте района и обязывался все добытые там образцы представлять в местную приисковую контору.

Существовала твердая такса. За находку больших самородков полагалась премия. И особенно крупную премию давали тому, кто обнаруживал золотую жилу или перспективную россыпь.

Старатели, таким образом, зарабатывали неплохо. Хотя, конечно, разбогатеть, как встарь, уже не могли.

Хозяином золота и всех природных ценностей отныне стало государство. И заботясь об охране своей собственности, оно ввело суровые законы.

Что же касается социального положения староверов, то оно в какой-то мере стало еще более тяжким… До революции раскольники были отщепенцами, изгоями, и такими остались при новой системе. Но если раньше они могли хотя бы „откупаться", то теперь эта привилегия была у них отнята. Любопытное обстоятельство: новая атеистическая власть стала преследовать религиозных сектантов гораздо активнее, чем старая.

В годы свирепого сталинского режима дело дошло даже до того, что кое-где над тайгою снова запахло раскольничьими гарями…

После смерти „кремлевского горца" режим смягчился. Новый вождь, Хрущев, упорно подчеркивал, что он не жаждет крови. И так оно, в общем-то, и было. И для многих тогда настала пора надежд.

Староверы, конечно, не рассчитывали на то, что им предоставят полную свободу вероисповедания. Они были бы вполне довольны, если бы их просто оставили в покое. Перестали бы вмешиваться в их личную жизнь. Прекратили бы постоянные издевки и травлю… И надежды эти в какой-то мере оправдались. Кое-где, например, в Енисейске, с газетных полос стали исчезать устаревшие, примитивные лозунги, сохранившиеся с двадцатых годов, вроде — „религия — опиум…" И вот вместо „воинствующих атеистов" в тайгу, в глухие раскольничьи места стали теперь наведываться люди иного сорта — отказавшиеся от казенных стандартов и сознающие всю сложность религиозных проблем.

Не знаю, принес ли я староверам какую-либо ощутимую пользу. Но, во всяком случае, я их не корил за отсталость и не брался перевоспитывать. А время от времени, по мере сил своих пытался даже помогать в делах практических, житейских… Так, однажды случилось мне помочь одному вольному старателю, Семену Потанину.

* * *

Был Семен мужик на редкость невезучий. Неудачи преследовали его постоянно. За что бы он ни брался, все распадалось, рушилось, шло наперекос… И происходило это отнюдь не по его вине. Он не был ни глупцом, ни лентяем, ни пьяницей. Староверы, кстати сказать, вообще презирают алкоголь так же, как и табак. Известная поговорка — „человек — кузнец своего счастья" в данном случае была неприменима.

Детство Семена прошло в раскольничьей общине, в низовьях Ангары. И он натерпелся там лиха… Преследованиями и поборами власти вконец разорили общину. Начался голод. Тогда он переехал в таежное село Ручьи, расположенное в 16 километрах от Енисейска. С великими трудами купил там дом. Три года назад женился. И вот после свадьбы по непонятной причине в доме начался пожар…

Изба сгорела дотла. И в первую зиму с молодой женою он провел, ютясь у соседей на задворках — в холодном сарае. Затем он все-таки отстроился. Но влез в большие долги. И до сих пор еще не мог с ними расплатиться полностью. В прошлом году, желая поправить дела, Семен вышел на охотничий промысел. Он заключил договор с кооперативом „Заготпушнина" и получил там денежный аванс и охотничий провиант. Но внезапно случилась новая беда.

В том году в тайге Енисейского кряжа кедровые орехи уродились мелкие, плохие и в малом количестве. А так как эти орехи — основная пища белок, то все они откочевали в другие районы. Ушли также и бурундуки, и мыши. А ведь ими кормится все семейство куньих, в том числе и драгоценный соболь. И в итоге Семен, проплутав два месяца, вернулся домой, в сущности, ни с чем. Только зря израсходовал дорогие патроны да оборвался весь, лазая по кустам. И потерял в „Заготпушнине" доверие и кредит.

Теперь он с начала весны искал в тайге золотишко. Но пока безуспешно. Удача в руки не шла.

Причем участок ему выделили западный — на Сорок седьмой версте. Места там были тяжелые, сырые, болотитлые. И Семен за это лето уже два раза просил дополнительную ссуду. „Надо же ведь как-то самому жить и жену обеспечивать! Ну, я-то ладно, прокормлюсь охотой… А она? Ей много чего нужно".

Так он объяснялся в конторе местного прииска. И в первый раз его просьбе вняли и ссуду выдали. Но во второй — отказали.

Обычно сдержанный, немногословный, Семен вдруг разбушевался, нашумел… И вот тут-то я как раз и подоспел. И вовремя вмешавшись в конфликт, сумел уладить дело! Я говорил от имени газеты, а ссориться с ней приисковому начальству, конечно же, не хотелось.

И, в конце концов, Семену деньги выдали. И отойдя с ними от кассы, он оглядел помещение, отыскал меня взглядом. И коротко сказал, кивнув на дверь:

— Пойдем!

Мы вышли. И я спросил:

— Куда ж теперь?

— В чайную, — ответил он.

— А стоит ли, — замялся я, — тратить лишние деньги?..

Но он оборвал меня резко:

— Перестань! Я угощаю… Ты ж меня, знаешь, как выручил! И тут же добавил с усмешечкой:

— Или ты, может, с нами, верующими, не пьешь, гнушаешься? В чайной он заказал мне водочки, а себе взял кружку пива.

И так состоялось наше знакомство. А потом мы долго сидели с ним, толкуя о жизни. И тогда-то я и узнал подробности всех его передряг и бедствий.

Судьба его чем-то напомнила мне мою собственную. Нас обоих как бы роднила фатальная невезучесть. И я смотрел на него с искренним сочувствием, с интересом.

Он был некрупен, невысок ростом, но крепок, жилист, с выпуклой грудью, сильной шеей и твердым взглядом карих, широко расставленных глаз. Лет ему на вид можно было дать немного — не более тридцати. Однако в черной его челочке, косо спадающей на лоб, уже поблескивала седина. И виски тоже заметно серебрились. От неудач, подумал я, от разочарований. Что ж, понятно…

И немного погодя спросил:

— Ну, а как на твоем участке? Наклевывается что-нибудь?

— Да пока ничего, — проговорил он устало. — Хотя, конечно, надо искать. Места здесь вообще-то перспективные. Может, Бог даст, мне еще улыбнется фортуна… Должна же она когда-нибудь улыбнуться?!

— Конечно, должна, — убежденно сказал я. — Тем более — здесь! Эта тайга, говорят, на диво богата. О ней, знаешь, сколько легенд?

— Знаю, — махнул он рукой. — Мои предки на север попали еще при патриархе Никоне. Тогда здесь в „каменных людей" верили, „Золотую Бабу" искали…

— Ее, кажется, искали в низовьях Оби?

— Сначала там, а потом повсюду… Был, понимаешь ли, слух, будто самоеды увезли ее тайком вниз по реке Туруханке. Стало быть, на Енисей. Тогда-то и хлынул сюда народ. Что говорить, легенд было много!

— И если вдуматься, были они не зря!

— Да, пожалуй.

— Золотую Бабу не нашли, ладно. Но весь этот край действительно оказался золотым.

— Да, — повторил Семен, — пожалуй… Вообще-то жить здесь можно было бы, если б не мешали. — Он коротко вздохнул. — Мешают уж очень. Мочи нет.

— Это ты о ком? — спросил я, понижая голос. — О начальстве? О местных бюрократах?

— И о них тоже, — усмехнулся Семен. — Но тут всякого дерьма хватает… Народ, понимаешь ли, зажат, как в тисках. С одной стороны начальнички, с другой — жиганы.

Он отхлебнул пива, утер губы ладонью. И помолчав:

— Есть у меня дружок, Иннокентий Бровкин. Тоже, как и я, все время бедствовал, искал свой фарт.[26] А когда наконец нашел — жиганы его в тайге прихватили. И все золотишко забрали. Все! Подчистую! Без жалости! Ну, а в конторе ему не поверили, решили, что он схитрил, обманул… Ну и оформили на него уголовное дело.

— И что же с ним теперь?

— Да что? Дожидается суда. А здешние органы тоже ведь жалости не знают! Это известно. Суд всегда дает полную катушку.[27]

— Вот чертовщина, — проговорил я, — действительно, ситуация, как в притче о воробушке. Знаешь, который в навозе завяз. Он клюв вытащит — хвост застрянет, хвост вытащит — застрянет клюв.

Потом мы заговорили о жиганах. И я поинтересовался, много ли их здесь? Семен ответил, усмехнувшись, что достаточно, хватает с избытком…

— В позапрошлом году, — добавил он, — появилась новая банда. „Черная кошка", таково ее имя. О ней жуткие вещи рассказывают.

— „Черная кошка"? — сказал я, внутренне весь напрягшись. — В позапрошлом году, говоришь?

И опять мне припомнились далекие Очуры и все, что я слышал там об этой банде и о ее вожаке…

— Кто же в этой „Черной кошке" верховодит? Уж не Каин ли?

— Верно, — удивился Семен, — Каин… Откуда ты знаешь?

— Слышал.

— О нем вообще-то многие слышали. А вот каков он на вид, никто не знает.

— Отчего ж так?

— Да он, говорят, бережется, прячет свой лик от посторонних… Ну, а тех, кто его увидит, сразу кончает. Не любит оставлять живых свидетелей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.