"ЧАС БЫКА"

"ЧАС БЫКА"

Наутро за завтраком Гринберг заявил, что он намерен слегка задержаться в Эрдени-Цзу, и предложил ребятам добираться до Улан-Батора уже без него.

— И без меня! — сейчас же отозвался я. — Мне тоже хочется побродить по монастырю, по этим развалинам.

Гринберг посмотрел на меня искоса, хотел, видимо, что-то сказать. Но промолчал. И полез, сопя, за папиросами.

— А сколько вообще-то осталось до Улан-Батора? — поинтересовался я затем.

— Четыреста пятьдесят километров, — сказал Митя. — Пустяки!

— Вот именно, — сказал, закуривая, Гринберг. — И к тому же, тракт здесь большой, хороший, машин ходит много. Так что проблем нету. Ждите нас к завтрашнему утру!

Когда мы, наконец, простились с ребятами и грузовичок ушел, утонув в пыли, Осип хмуро поворотился ко мне:

— Ну чего ты вяжешься, черт возьми? У меня дела, а тебе что надо?

— Да ничего, просто любопытно, — пожал я плечами. — Но я не пойму: боишься ты, что ли? Какой-то ты стал нервный…

— Если и боюсь, так не за себя, — проворчал он.

— А за кого же? За Дамдина?

— За него, главным образом…

— А еще за кого?

— Ладно, — сказал со вздохом Осип. И выплюнув окурок, сильно растер его каблуком. — Объясню… Но — уговор! — Он погрозил пальцем. — Ничего не записывать и вообще не трепаться. Идет?

— Идет, — покивал я, — о чем речь! Повторяю: можешь мне верить.

— Тогда слушай. К Дамдину, оказывается, приехал один родственник, тоже монах. Причем человек знатный. Он является специалистом по предсказаниям; должность эта называется Гуримч. И кроме того, это крупный астролог, звездочет, Зурхайч.

— Зурхайч — его имя? — спросил я, начиная смутно догадываться кое о чем.

— Нет, тоже ученое звание. Одно из самых высоких!

— А как же монаха зовут?

— Не знаю, — замялся Осип, — не запомнил… Да и какая разница? Назовем его просто звездочетом.

— Так. И приехал этот звездочет издалека, не правда ли? Откуда-нибудь с гор…

— Если уж быть точным, то с Каракорума… И, оглядевшись, медленно добавил:

— Ты, наверное, знаешь, что существуют два Каракорума? Один — вот он лежит, погребенный в пыли… А другой — это высочайшая горная страна у западных границ Тибета.

— Знаю, — сказал я, — что ж, будем считать, что наш звездочет возник, словно дух, из здешних развалин… Такой вариант тебя устраивает?

— Вполне. — Осип похлопал меня по плечу. — Ты, я вижу, парень понятливый.

— И когда же должна состояться встреча с этим духом?

— Да вечерком. Как только стемнеет, мы и пойдем.

— Ого, у вас настоящая конспирация!..

— А что ж ты думаешь? Иначе, брат, нельзя. Встречи с „духами" строго запрещены… И Дамдину, естественно, надо беречься, а мне совсем не хочется его подводить! И того — другого — тоже… Да и вообще было бы крайне обидно потерять доверие этой касты.

— А как ты, собственно, добился ее доверия?

— Ну, оказал кое-какие мелкие услуги Дамдину, — отмахнулся Осип. — Долго рассказывать… Да это и неважно. Главное в том, что мне повезло, понимаешь? Случайно удалось сблизиться с людьми, хранящими древние тайны, принадлежащими к одной из самых загадочных культур… Согласись, на долю простого этнографа такие удачи выпадают редко. Может быть, раз в жизни!

Весь этот день мы слонялись по развалинам ханской столицы — ждали вечера. И, казалось, он никогда не наступит. Наконец стало смеркаться. Мы пошагали к монастырю. Однако остановились не у главного входа, как в прошлый раз, а возле низкой калиточки, за углом… И Осип здесь сказал озабоченно:

— Мы вот о чем не подумали: Дамдин, очевидно, ждет меня одного. Может получиться конфуз… Надо что-то придумать.

— Скажи, что я тоже монголовед и потому интересуюсь…

— Но он уже видел тебя и знает: ты полный профан.

— Ну, тогда представь меня просто как поклонника Будды!

— Как поклонника? — Осип оглядел меня скептически. — Будды? Думаешь, этот номер пройдет? А впрочем, рискнем. Только веди себя соответственно…

— То есть как же?

— Будь сдержан, не суетись. И на всякий случай запомни такую фразу: „Ом-ма-ни-пад-мэ-хум", что означает: „О, благословен ты, сидящий на лотосе!" Это заклинание должен знать каждый поклонник Будды… Повторяй его время от времени — и все будет в ажуре. А ну повтори!

Я повторил. Осип сказал строго:

— Чего тебе не хватает, так это благочестивого выражения. Но тут уж ничего не поделаешь. Таким уж уродом ты, видать, родился… Ладно, пошли!

И он усмехнулся, поджимая губы. И постучал в дверь тихим, условным стуком.

* * *

И вот опять мы сидели в юрте Дамдина. Помещение было теперь нарядно убрано и повсюду вдоль стен дымились серебряные курильницы. И воздух пропитывал терпкий, чуть сладковатый, дурманящий аромат. А на полу, поверх бараньих шкур, постелен был новый яркий ковер с традиционными синими и красными цветами. И на нем на деревянном подносе стояли блюда с сыром, с творогом, с „бовами" (монгольскими коврижками) и пиалы, полные молока и чая.

Я прихлебывал душистый чаек и разглядывал таинственного гостя. Был он примерно одного возраста с хозяином, но на этом их сходство кончалось. Ничего родственного, во всяком случае, я в их облике не нашел. В отличие от длинного, костлявого Дамдина человек этот был приземист, плотен, широкоскул. Плоское лицо его казалось выкованным из темной бронзы. Узкие, чуть запухшие глаза были полуопущены. Он сидел, скрестив ноги, перебирая в пальцах коралловые четки, и не спеша вел беседу с Осипом.

О чем они толковали? Трудно было угадать. Звездочет казался спокойным, невозмутимым; бронзовое лицо его было неподвижным, как маска. Но зато Осип заметно нервничал, он то всплескивал руками, то настораживался, поникал…

Затем на какое-то время разговор их прервался; Дамдин приготовил новый сорт чая. В Монголии, вообще говоря, существует множество вариантов этого напитка. Есть чай с молоком, с солью, с бараньим салом, с мукой, а также с рисом, пшеном, ячменем. На сей раз был подан ячменный вариант. И вот тут звездочет оживился, охотно принял пиалу в широкие твердые свои ладони… Воспользовавшись паузой, Осип негромко сказал, обращаясь ко мне:

— Знаешь, он поразительные вещи рассказывает… Даже как-то жутко.

— Какие вещи? О чем?

— О нашем мире… О силах зла…

— Но что он конкретно-то говорит?

— По его словам, в некоторых монастырях Каракорума и Тибета монахи давно уже ведут своеобразную летопись, зла". Понимаешь? Регистрируют всякие бедствия, войны… Началось это после Чингисхана, а потом вошло в традицию. И сейчас они продолжают вести эту хронику уже в масштабах целой планеты.

— Но они же отъединены от мира! Что они знают о нем?

— Не беспокойся. Они все-таки ведь живут не в каменном веке. Дамдин, например, регулярно читает газеты, слушает радио.

— Так это здесь…

— А там — тем более. Там-то они сами себе хозяева! И возможности у них большие.

— Ну, допустим, — сказал я, — и что же?

— В общем, монахи эти убеждены, что на земле существует закон сохранения зла, ну, такой же, как, скажем, закон сохранения энергии… Насилие не исчезает, оно лишь трансформируется. То оно предстает в форме античного рабства, то в виде чингисхановского нашествия. Иногда оно оборачивается расистским террором. А порою — классовой борьбой. В наши времена его особенно активно плодят политические фанатики, всякие террористы… И есть помимо политического еще и террор уголовный. Но разница тут только внешняя, а глубинная суть одна. В основе всего — древняя тяга к насилию… И главное, она неискоренима в людях!

— Мрачная философия. Хотя я как-то уже думал об этом…

— Слушай дальше! Зло не исчезает, наоборот, оно постепенно накапливается, растет. И ламаисты подсчитали, что уровень его уже приближается к предельной черте.

— Ну, ясно, — сказал я, — дальше начинается апокалиптический сюжет! А кстати, ты интересовался: они с Евангелием знакомы?

— Знакомы, — кивнул Гринберг. — Звездочет говорит, что черные ламы… Прости, — спохватился он, — я не объяснил. Черными ламами монголы называют христианских священников… Так вот, черные ламы приобщены ко многим истинам. Но все же не знают точных дат и сроков.

— А им, стало быть, известно все!

— Вот именно. И не стоит иронизировать…

Звездочет в этот момент допил чай. Отдулся. Обтер рукавом халата бритый череп и седые вислые усы. Затем взял с ковра четки и опять застыл, закаменел.

Сейчас же Осип придвинулся к нему и что-то проговорил. И странный гость, помедлив, ответил. А потом Осип начал переводить… Но тут я хочу упростить ситуацию. Надо как-то избавиться от ненужных подробностей. И потому диалог пойдет прямо между мной и Звездочетом. А Гринберга мы как бы упрячем в суфлерскую будку.

* * *

— В монгольском „зверином" календаре, — сказал Звездочет, — сутки делятся на двенадцать часов. Каждый двухчасовой отрезок совпадает с образом какого-нибудь животного. И время от двадцати четырех до двух — называется „Ухэр цар", то есть Час Быка. Это самый тоскливый и самый опасный период ночи; это пора, когда пробуждаются духи смерти, демоны тьмы… И все это имеет также символическое значение, философский смысл… Ну, так вот. На земле, по нашим подсчетам, вскоре должен наступить Час Быка. Он уже близится, этот Час.

— Какая-то мистика, — вздохнул я. — Не пойму… Что, собственно, должно наступить? О чем идет речь?

— О мировой катастрофе, — медленно сказал Звездочет и впервые за весь вечер поднял узкие, чуть припухшие глаза.

— Вы имеете в виду войну, что ли?

— Нет… Беда придет из космоса. Случится это в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Осталось двадцать семь лет — не так уж много…

— Но какая беда?

— В том году все планеты солнечной системы сойдутся в одну линию, выстроятся прямо против нашего светила. И это вызовет на солнце гигантскую ответную приливную волну… Ведь сила тяготения объединенных планет будет огромна! И солнце тогда обрушит на землю всю свою ярость и всю свою мощь.

— И что же станется с землею?

— Она содрогнется в конвульсиях, — сказал Звездочет, — по ней пройдут чудовищные землетрясения. — И он передвинул на четках коралловый шарик. — Пробудятся все вулканические пояса. Оживут все „огненные" зоны. Но, мало того, — он передвинул еще один шарик, — спустя четыре года после первой катастрофы может произойти вторая… В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году вблизи земли пронесется большая комета. Причем очень близко. И возможно, вызовет новые беды — наводнения, ураганы…

— Господи, — пробормотал я с перехваченным горлом. — Наступит, значит, конец?

— Не думаю. Мир, скорее всего, не погибнет, но сильно изменится.

— Вы так спокойно об этом говорите…

— Эмоции тут все равно не помогут.

— Но вы уверены, что не ошиблись?

— Через двадцать семь лет сможете сами во всем убедиться… Время у вас есть!

Я закурил. Пальцы у меня подрагивали. Теперь я уже больше не топорщился, не пытался иронизировать. И Осип тоже казался растерянным, каким-то придавленным. На нас обоих словно бы легла непомерная тяжесть…

— Вы говорили о переменах, — заговорил я после минутного молчания. — Каковы же они, по-вашему, будут?

— Трудно что-нибудь сказать, — задумчиво ответил Звездочет. — Но не забывайте о силах зла! Они и так уже переполняют мир. И когда придет Час Быка, они могут вырваться на волю и станут царить безраздельно. А это будет, пожалуй, пострашнее всяких вулканов.

— Странно, — сказал я, — до сих пор я ничего об этом не читал и не слышал…

— Еще услышите, — пообещал Звездочет. — Ваши астрономы тоже не такие уж плохие.

— Ах так, — усмехнулся я, — что ж, это утешает! Ну, а сейчас…

— А сейчас, — сказал Звездочет, вставая, — остается только одно: молиться!

Что-то быстро шепча, он стал перебирать четки. Дамдин молча воздел руки над головой. Гринберг потупился. А я произнес заунывным голосом: „Ом-ма-ни-пад-мэ-хум!"

Данный текст является ознакомительным фрагментом.