Устинов Александр Петрович

Устинов Александр Петрович

Сперва я был направлен на службу в город Иолотань Туркменской ССР. То, что вскоре окажемся в пекле затянувшейся войны, мы поняли из слов нашего замполита, остановившего собравшегося в очередной раз нас муштровать ротного, сказавшего: «Не трогай ребят, пусть едут туда, куда они едут». Спустя некоторое время, в феврале 1985-го, я оказался в Афганистане. Мы только вошли в Афган и остановились у Пули-Хумри, как нас выстроили в шеренгу и показали тело заживо сожженного «духами» солдата, найденное разведчиками в горах, фамилия его, как сейчас помню, была Костюк. Коммунисты, конечно, были мастерами психологической «промывки мозгов»: увидев обгорелые останки, мы сразу поняли, куда попали. Это впечатление у меня осталось на всю жизнь.

Задачи у моего подразделения были специфические: мы охраняли стратегически важные трубопроводы, по которым для наших войск перекачивались керосин и солярка, шедшие из Союза в Кабул на нужды 40-й армии, поэтому и эмблема у нас была необычная — с изображением трубы с вентилем. Система трубопроводов тянулась от границы с СССР вдоль дороги на Кабул. Наш взвод в количестве 22 человек прикрывал выделенный ему отрезок, причем личный состав взвода оставался неизменным с самой Туркмении, и сменяли нас тоже повзводно. Больше полугода на одном месте нас не держали, так как за этот период психологическое напряжение нарастало до максимума. Я зубы свои испортил только тем, что от нервов во время обходов трубопровода постоянно жевал конфеты. Хотя свой веселый характер я там сохранил, многие этому удивлялись, а я всегда говорил, что без юмора никак жить нельзя, к тому же смех придает человеку огромный заряд бодрости, помогая перенести тяжелую ситуацию.

Трубопровод был довольно уязвимым объектом, после нескольких удачных выстрелов «духов» начинались серьезные перебои в подаче топлива — и нам нужно было выходить к месту прорыва, чтобы прикрыть ремонтников. А выходить — это страшное дело, «духи» ведь любили повредить трубопровод и устроить рядом засаду. И мы шли, зная, что нас там может поджидать что угодно.

Наши посты охранения, которые мы называли «точками», стояли вдоль всего трубопровода на удалении 700–1000 метров один от другого, связь между ними поддерживалась с помощью проводных полевых коммутаторов. Личный состав каждого поста состоял из четырех человек, вооруженных АК-74 и гранатами, никакого тяжелого вооружения по штату не было. Старшим был сержант либо младший сержант, мог быть и рядовой, только старший по должности. Офицеры бывали у нас только на Новый год. Все сооружения «точек» были построены нашими солдатами еще в самом начале 80-х. «Точки» не прикрывались минными полями, ставили только сигнальные мины, однако на всех небольших окошках были закреплены металлические сетки, чтобы душманы ненароком не закинули нам гранату. Когда я спал, автомат всегда стоял возле моей кровати, под подушкой лежала граната — выжить всегда хотелось, для этого мы, как могли, ухищрялись.

Взвод охранял один участок ровно полгода, после чего его сменяли в полном составе. Район города Пули-Хумри, у которого мы стояли, недаром еще в XIX веке прозвали «Долиной смерти» — тогда там полегло немало англичан.

При подъеме к Салангу непривычно было ощущать нехватку кислорода — заложило уши, появилась сильная одышка, стало тяжело разговаривать, сперва я даже немного испугался. Когда мы спустились ниже, я продолжал очень громко со всеми разговаривать, пока мне не сказали, что я ору.

Дороги в Афганистане не были приспособлены для движения больших потоков техники, одновременно движение могло осуществляться только в одном направлении, так как машины попросту не могли разъехаться, поэтому разрабатывался специальный график движения наших автомобильных колонн.

У меня там была собака — немецкая овчарка по кличке Декон (по-афгански — «дочь»). Как она любила гонять местных! Сперва это была собака одного лейтенанта, но я постепенно переманил ее себе. Собака была замечательная, прекрасно выполняла все команды и была очень привязана ко мне. В казарму, когда я спал, не заходил никто: ни прапорщик, ни сослуживцы — ребята сначала стучались в окошко, и я их впускал. Очень хорошо получилось обучить ее различать своих и чужих, по этому поводу даже бывали разговоры с майором, начальником штаба, которому кто-то рассказал про моего верного охранника, на все претензии я отвечал, что обучил собаку тому, о чем меня сами офицеры и просили. Когда же настал мой черед возвращаться домой, то у меня не было возможности собрать необходимые санитарные документы, и Декона пришлось оставить. Так, накануне моего отъезда она пришла ко мне, попрощалась, и с тех пор никто в части больше Декона не видел. До сих пор жалею, что не забрал домой собаку, и если бы сейчас вернуть то время, то я, не колеблясь, забрал бы ее домой, наплевав на все.

— Кроме охранения трубопроводов доводилось выполнять еще какие-либо задачи?

— Тут скажу прямо: в боевых армейских операциях мы участия не принимали, и на рожон никто из ребят не лез, наше подразделение занималось тем, на что нам был отдан приказ. Мы стояли на «точке», зная свою задачу, выходя по графику парами на патрулирование. Вообще, перемещаться как минимум парой было там неписаным правилом. Один наш солдат по имени Юрий, родом с Украины, нарушил его и пошел куда-то в горы в одиночку. «Духи», видимо, ждали его: застрелив парня, они забрали автомат, боеприпасы и бронежилет, а он ведь был уже не молодой — уже отслужил полтора года и имел представление, что к чему. В тот момент я уже был в расположении батальона, мы как раз выходили, посмотрев кино в импровизированном клубе. Увидев убитого, рядом с которым стоял один из офицеров, я оцепенел, ведь знал я его неплохо — мы вместе были на «точках», а теперь Юра лежал с пулевым ранением в лоб — «духи» часто добивали наших солдат выстрелом в голову, так случилось и в этот раз.

Я любил темным вечером выйти и пострелять из автомата трассерами по горам для острастки — чтоб враги не спали и знали, что наши часовые тоже не спят. Всегда надо было быть начеку, потому что перерезать ножами спящих ребят для душманов было делом плевым.

Сооружение нашей «точки», стоявшей недалеко от берега горной реки, было построено на совесть: ребята делали ее для себя и бетона не жалели, даже из пушки ее разнести было нелегко. Стоявшая неподалеку баня тоже была «крепким орешком». На помывку, кстати, мы, так же как и в туалет, всегда ходили с автоматами, кто-то один обязательно должен был стоять наверху, на «точке», следя за обстановкой. Кроме того, мыться ходили как минимум вдвоем — один стоит в предбаннике, глядя по сторонам, а второй в это время моется.

— Страх смерти присутствовал постоянно?

— Поначалу, пока был молодой, как-то не беспокоился, а ближе к дембелю очень хотелось вернуться домой живым. Ведь как поется в известной песне: «Хорошо, что есть на свете это счастье — путь домой».

Начальство часто ставило на опасные участки молодых солдат, и с этим я никогда не был согласен: ведь жизнь одна у всех, у всех из нас были дома семьи, матери. И я никогда не смирюсь с тем, что вперед постоянно выставляли полностью необстрелянных юнцов.

Приведу такой пример: я, как уже говорил, был большой любитель пострелять, и вот идем мы днем с одним сержантом из Липецка. Я предложил ему пострелять по банкам и с ужасом наблюдал за тем, как этот прошедший учебку сержант не знает, как передергивать затвор автомата. Разозлился я тогда не на шутку. Заметив это, он попросил одно: «Только не бей!» Высказал тогда я все, что думаю о нем и о его «учебке». И как, спрашивается, этот вояка должен был, случись что, прикрывать меня огнем или отбивать нападение «духов» на «точку»?!

Один вновь прибывший из Союза прапорщик, даже еще не сообразивший снять блестящие звездочки с погон, видимо захотев позабавиться, взял у кого-то ракетницу и выпустил в воздух сигнальную ракету. Я уже не помню ее цвет, но именно одиночная ракета такого цвета в то время служила у нас сигналом для вызова огня на себя. Заметив эту чуть было не ставшую роковой оплошность, офицеры пришли в ярость: ближайшие полгода прапорщик был занят усердным мытьем полов. Плюс ко всему в тот период как раз стали известны разведданные о том, что крупная группировка «духов» перемещается к Салангу, в направлении расположения нашего батальона.

Ночью весь личный состав «точки» спал в помещении, часовых не выставляли. Я любил выйти ночью и пострелять трассерами по горам, чтобы «духи» знали, что мы не спим. По этому поводу я говорил своему другу Вите: «Ты как хочешь, а мне еще березку надо увидеть в России». Незадолго до демобилизации начальник штаба перевел меня с «точки» в расположение батальона. Не скрою: я был рад, тем более что я в то время уже не пил и мне изрядно надоело выходить на свои ночные стрельбы, чтобы не смотреть, как ребята пьянствуют.

Каждый хотел там выжить, а для этого было необходимо постоянно помнить, где ты находишься, всегда поступать максимально осторожно и быть всегда начеку. Нельзя было ни в коем случае задремать там, где могли быть местные, а если что, действовать всегда надо было резко и конкретно. Мне помогало еще то, что со мной всегда была собака.

— Случаи инфекционных заболеваний были частыми?

— Очень много было всяких болезней: и малярия, и тиф, и много-много всякой другой гадости. До сих пор там свирепствуют такие болезни, которых у нас нет уже очень давно, там ведь не было даже общественных туалетов. Наш замполит переболел там несколькими тяжелыми болезнями подряд, в том числе и тифом, и желтухой. А я, как и многие сослуживцы, помню, подшучивал над ним, мол: «Капитан, ты еще живой?» На что тот привычной шутливой фразой отвечал: «Не думайте, что я сдохну, — умру в России». Замполит сдержал обещание: потом ребята мне писали, что, отбыв в Афгане два положенных года, он вернулся на Родину, где вскоре умер от последствий перенесенных болезней.

После дембеля, вернувшись домой, мы еще две недели в обязательном порядке ходили в больницу и пили там таблетки от инфекций.

— Как местное население относилось к советским солдатам?

— Про себя могу сказать, что я здорово увлекся местной культурой, интересовало меня абсолютно все: их традиции, быт, религия, обряды. Очень интересная страна! Могу даже больше сказать: если бы сейчас была такая возможность, я бы вновь посетил Афганистан, уже как обычный турист, а не солдат, побывал бы на «точке», где служил.

Арбузы, дыни и мандарины там были отличные, дома я таких не видел: шесть человек держали дольку одного такого арбуза! Фрукты никто, само собой, не покупал: идет афганская колонна местных со всяким добром — «одолжишь» у них арбузик или несколько мандаринов, да и все. Однажды нам отдали целый мешок карамели с сахаром, которая дома в России продавалась тогда по рублю за кило, ели-ели эти карамельки, а они все не заканчивались — мы уже не знали, куда этот мешок деть, я даже хотел было его выкинуть.

Я не был любителем обирать местных — меня больше интересовала их очень самобытная культура. Воевать — это воевать, но познать народ, когда представилась возможность, — этого шанса я упустить не мог. Удивило, что значительной частью населения Афганистана были таджики.

Местные вообще были очень гостеприимны: однажды нас угостили пловом, а ели-то афганцы его без ложек, причем плов был наложен отдельно, а мясо отдельно — эта еда обязательно была самой лучшей, которую мог приготовить хозяин. Я сразу спросил ложку, а в ответ услышал что-то наподобие: «Неееее, шурави». Попробовали не ударить в грязь лицом и есть руками. Хозяева ели культурно, а вот у нас в плове был весь подбородок. Еще очень удивляло, что у местных практически не было туалетов. Многие женщины ходили в парандже, и заглянуть под нее чужому мужчине — это приравнивалось к изнасилованию. Обидчика женщины афганцы всегда точно вычисляли: например, когда наши выезжали на зачистку какого-нибудь кишлака, то, как правило, закрывали все опознавательные знаки на бэтээрах, но именно БТР, на котором приезжала группа зачистки, как правило, вскоре подрывался или попадал под сильный обстрел; как они это делали, я не могу понять до сих пор.

Очень удивляло, откуда они брали многие вещи. К примеру, перед дембелем я купил себе на рынке костюм на лебяжьем пуху. А вообще, если ты захотел себе свитер какого-нибудь редкого цвета и фасона, то даже если у торговца в этот день такого свитера не окажется, на следующий день можно было уверенно приходить за заказанной вещью. В лавках торговцев свободно можно было купить и меч XII века, и кольчугу — где они все это доставали в такой отсталой стране, я тоже недоумевал. Понравились и шелковые халаты, которые можно было сжать в кулаке, а потом одним махом развернуть, и он был ничуть не помятым. Аппаратуры японской было много — офицеры увозили домой очень много разных приемников, магнитофонов и тому подобного. Нам, солдатам, лишнего увезти не давали: стоимость вывозимого должна была быть не больше того, что ты заработал за время службы, то есть я, отслуживший 22 месяца, мог увести больше, чем солдат, пробывший в Афганистане год или полгода.

Очень дешевыми там были и золотые украшения. А по большому счету, если быть предприимчивым, то можно было попытаться уехать оттуда на наших же советских «Жигулях» шестой модели, которые как раз довольно часто гнали мимо нас из СССР на Кабул, посадили бы, правда, тогда, да и все. При выводе войск, как рассказывают ребята, можно было вывезти все, что угодно, единственное, на что проверяли, — это наркотики, которые искали таможенники с собаками.

Многие жители Афганистана неплохо изъяснялись на русском. Так, однажды ко мне подошел мальчик лет 14 и попросил: «Купи мне конфет». Я спросил: «А каких?» — «А п…ых!» — поразил меня истинно русским ответом афганский мальчик. «А, ну если таких — то куплю», — в такой просьбе просто нельзя было отказать. Я взял пацану конфет, мы с ним разговорились, он поведал, что в его четырнадцать лет его уже женили, правда «ханум» (женщину) свою он еще ни разу не видел, а русскому языку, и особенно мату, его научили наши солдаты. Подарив юному женатику кусок мыла, я распрощался с ним.

В большинстве селений не было электричества, афганцы и сами признавали тот факт, что очень многим обязаны Союзу, в том числе и развитием таких городов, как Кабул и Баграм.

Однажды совершенно случайно я увидел афганскую свадьбу, вообще, чужеземцам строго-настрого воспрещалось присутствовать на свадебной церемонии. Мне была очень интересна незнакомая культура, и я смог уговорить местных позволить одним глазком взглянуть на загадочный ритуал. Там так были перемешаны и индийская, и мусульманская культуры! Невеста была одета в шикарное индийское сари, а участие в ритуале принимали почти одни мужчины, женщин, кроме невесты, почему-то не было.

— Ну что, тебе хватит дома денег, чтобы третью жену там себе купить? — спросил меня тогда один из афганцев.

— Нет, на третью пока не хватает, — не растерявшись, ответил я.

— А здесь ты тогда за что воюешь? — уже с явным недоумением вновь спросили меня.

— Я долг Родине отдаю.

— Понятно, понятно. А ты не хочешь к нам? А то мы тебе сейчас все устроим, и неважно, откуда ты, мы тебе и денег дадим.

— Я знаю, что у вас денег много, — отрешенно начал я, а потом сообразил: — Вы что, обрезать меня хотите, что ли?

— А как еще? Без этого никак, зато ты в нашу веру придешь.

— Нет, спасибо, я лучше в своей останусь.

Россия немало дала тому народу, ведь в начале 80-х годов в Афганистане еще полным ходом пахали землю деревянными плугами. И если бы наши специалисты все-таки построили железную дорогу, тянувшуюся от Хайратона в глубь страны, то можно представить, с каким изумлением глазели бы на тепловозы огромные толпы местных жителей.

Однако, несмотря на строгие традиции, в Пули-Хумри был бордель, причем обслуживали там только афганцев, советским солдатам вход туда был закрыт. Я был шокирован, когда узнал, что в этот бордель нередко приводили детей и подростков — столь ужасный контраст в местных укладах я не могу понять до сих пор. Эта двойственность поражала: вежливо поздоровавшийся с тобой днем афганец или даже хозяин, днем угощавший тебя отменным пловом, ночью запросто мог взять винтовку и выстрелить тебе в спину.

Был у меня друг-коммунист. Я попросил его, чтобы он привез водки. Спустя какое-то время тот вернулся из Кабула с литровой бутылкой «Столичной», но водка оказалась с героином — нас «накрыло» на два дня. Когда немного отошли, я спросил у славного коммуниста: «Ты где учился?» Он ответил, что в России, и вообще я не спрашивал, с чем водка, вот он и не сказал ничего. С тех пор меня отвело от афганской водки раз и навсегда, выпивать вновь стал, лишь вернувшись в Россию. На «точке» в то время нас было четверо: я, Витя и двое молодых солдат, так вот молодым я сказал, что если хотят выжить здесь, то пусть с водкой завязывают. Витя, правда, продолжил, потом он стал еще и курить всякую дрянь.

Расскажу и про более страшный случай. Так, в соседнем подразделении ребята тайком от командиров взяли себе поварихой афганскую женщину, отдав за нее деньги, словно за вещь. Она добросовестно убиралась, готовила еду, пока однажды не появился замполит и не сказал: «Выгоняйте, а то я вас посажу!» Ребятам пришлось прогнать женщину, которая умоляла их оставить ее, иначе соплеменники ее убьют. Через несколько часов после того, как она вышла из казармы, местные забили ее до смерти за то, что она была с русскими.

— Бронежилеты обязывали постоянно носить?

— На «точке» каждый сам определял, надо ли ему носить бронежилет или нет, автомат всегда должен был быть с тобой, а остальное второстепенно.

— Бывали какие-либо курьезные случаи?

— Когда стояли на Саланге, один из ребят, дембель, сдававший оружие и отправлявшийся домой, перепутал автоматы и мой оставил в «КамАЗе». Спохватились поздновато — автомобильная колонна уже ушла через Саланг на Кабул. Мы вскочили на БТР и отправились наперехват, а он идет только километров 60 в час, поэтому догнали колонну мы только у Кабула.

Бывший детдомовец с прозвищем Чапа любил ходить «в гости» к местным. Ему не надо было с собой оружия, он Ф-1 брал, и все — он уже был везде свой, местные знали, что такое гранаты, и боялись их. С Чапой однажды забавный случай был: кто-то свистнул у местных целый бочонок с жиром, особисты сразу наведались к Чапе, он, само собой, сказал, что ничего не брал. Жир так и не нашли: он зарыл его в угольнике. Я потом у него спросил: «Чапа, ну зачем тебе эта банка?» — а он в ответ: «Чтоб было, чтобы они боялись». Чапа, конечно, был парень безбашенный — он заходил к торговцам и, указывая на пустое место, говорил, чтобы здесь завтра были индийские открытки для него, и они обязательно на следующий день были. Однажды Чапа шел и еле тащил за собой по земле здоровую сумку. Я заглянул в нее и обомлел: сумка была доверху набита гранатами, патронами и прочим добром; ребята, стоявшие рядом, поспешили уйти в сторону. Я тогда спросил у Чапы, понимает ли он, что его сумка запросто могла взорваться, а он в ответ: «Ничего — все нормально». Я говорю: «Где ты набрал все это?» — «На сва-а-а-алке», — последовал честный ответ.

На моих проводах был покойный Юра Сидоренков по прозвищу Гуля, так он тогда мне сказал: «Саня, мы с тобой встретимся в Афгане!» Так и случилось: мы с ним и вправду встретились на Саланге — я бежал вдоль дороги в кроссовках (кроссовки, кстати, Чапа раздобыл). Я сразу не сообразил, что подарить Гуле, а потом вспомнил, что у меня на руке новые электронные часы с музыкой, и, спросив, не отберут ли «деды» у него подарок, отдал их Гуле. Уже когда я был у себя дома, Гуля тоже мне передавал подарок из Афгана.

— Каким было ваше отношение к войне в Афганистане и изменилось ли оно сегодня?

— По афганскому летоисчислению, когда я там служил, у них был XIV век, и быт действительно был очень похож на средневековый, уклад жизни был абсолютно самобытный, пятница, к примеру, всегда была выходным днем. Промышленного производства в стране почти не было, могу вспомнить только заводик «Кабулцемент». Аллу Пугачеву и ее песни уже тогда многие афганцы знали, индийскую песенку «Джимми-джимми-ача-ача» очень любили.

Несмотря на устроенную нам коммунистической системой сильнейшую психологическую и идейную обработку, то, что нам твердили, что в далеком Афганистане мы защищаем Октябрьскую социалистическую революцию, люди и тогда не были глупыми. А сегодня я бы сказал вбивавшим мне в голову всякий бред идеологам прямо в лицо, что ничего мы там не защищали, а просто был стратегически важный регион, и Брежнев со своим окружением нас туда толкнул.

— Как было налажено обеспечение продовольствием?

— Продукты завозились на «точку» на 10 дней, и только хлеб старались завозить каждые двое суток. Кормежка была по норме № 9, в рационе был и шоколад, и сыр, остальное почти все было в банках: сгущенное молоко, картошка даже была в банках, тушенки всегда было в достатке, правда, тушенка была из запасов 60-х годов. Мне больше всего нравилось не мясо, а желе из-под крышки.

— Под обстрелы часто попадали?

— К счастью, нет. Расскажу такой курьезный случай, связанный с обстрелом. Мы днем вышли в туалет, и тут по нам неожиданно открыли огонь душманы. Я закричал прикрывавшему нас молодому узбеку, которому на минуту передал оружие: «Автомат давай!» — а тот выдал оригинальный ответ — спросил: «А какой?» По нам тем временем вовсю лупили сверху с недалекой высотки. «Дай автомат, мать честная, дай отстреляться хотя бы!» — кричал я, не имея шанса подойти к нему, а прижатый огнем тугодум тем временем продолжал тянуть.

На молодых бойцов, только приходивших из Союза, мы вообще-то никогда не надеялись.

— Дорога домой запомнилась?

— Да, мы три дня стояли на границе и сожрали все припасенные для родни гостинцы.

А совсем недавно мне приснились мои знакомые ребята из нашего микрорайона, которые тоже попали в Афган, но в самое пекло в 80-м году. Не дай бог было в те года туда попасть! Мы уже попали, можно сказать, на все готовое — необходимые сооружения «точки» уже были построены, все это делали ребята, которые на собственном опыте знали, от чего нужно защищаться, а вот им защищаться было негде — все надо было строить своими руками.

Помню, ребята рассказали мне, что Гена Катаев прислал письмо, где рассказал про их нелегкий быт, болезни, вшей. Я тогда еще учился в восьмом классе и не мог представить, что спустя несколько лет и сам там окажусь.

А сегодня я бы и сам с удовольствием посетил Афганистан в качестве гостя, накупил бы там море интересных сувениров, таких, которые тогда привезти не смог.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.