ГВАРДИЯ НА ПЕРЕПРАВЕ

ГВАРДИЯ НА ПЕРЕПРАВЕ

Во время битвы под Москвой четыре дивизии были преобразованы в гвардейские. Родилась советская гвардия, наследовавшая великие и прекрасные традиции прославленной Красной гвардии 1917 года, традиции русских гвардейских полков. В одной из четырех дивизий — в 153-й — я был в те тяжелые дни и недели, когда она обороняла переправы на Днепре и все подступы к ним, — от этих переправ зависел успех или неуспех гигантского сражения на дальних подступах к Москве. Вот короткие записи о людях 153-й дивизии, впоследствии ставшей третьей гвардейской.

1

В темную и дождливую ночь мы двигались по лесным тропам в поисках командного пункта дивизии. Наш проводник, молодой красноармеец Сергей Зеленков, обладал, очевидно, каким-то чудовищным зрением, потому что он без особого труда находил «маяки», как называют на фронте регулировщиков движения, узнавал их, подшучивал над ними, обнаруживал столетний дуб или «развилку дорог» там, где, нам казалось, простирается сырая и непроглядная тьма. Мы спустились по ступенькам под землю, где нас ослепил яркий свет. Это был просторный блиндаж с аккуратным деревянным настилом, ходами сообщения, крепким и надежным накатом. Большая керосиновая лампа горела на столе, на котором лежали карты, донесения, книги, опрятная стопка блокнотов. Сбоку на скамейке сидел командир 153-й стрелковой дивизии полковник Николай Гаген.

Только что закончился бой и наступила удивительная тишина.

Командный пункт находился у самой передовой линии, но Гаген требовал, чтобы блиндажи сооружались крепкие, удобные, чистые, которые бы хоть в какой-то мере облегчали суровую и трудную фронтовую жизнь. Война загнала людей под землю, в окопы, в блиндажи. И все же воин не должен опускаться, всюду, даже здесь под огнем, должен сохранять свой культурный облик, подтянутость, собранность, чистоплотность. Командиру же в нынешней войне надо проявлять не только храбрость и волю, но и ум; нашим войскам приходится драться с сильным и хитрым врагом. В таком блиндаже есть все условия для размышления над картой. Все это полковник Николай Гаген говорил с присущим ему спокойствием и неторопливостью, как бы взвешивая и осмысливая каждую фразу. Командир дивизии уже две ночи не спал, во время боя простудился, сильно кашлял, — он пролежал в каком-то болоте, наблюдая за врагом, и теперь к тому же напомнил о себе застарелый ревматизм. И кажется странным, что Николай Гаген встречает комиссара дивизии Михаила Хлызова укоризненной фразой:

— Ты чего под таким дождем ходишь? Пора бы отдохнуть.

Полковой комиссар Михаил Хлызов снимает каску, плащ-палатку, с которой стекают дождевые ручейки, шинель. Он ходил по ротам, сидел в окопах, у бойцов. «Все поужинали, помылись, почистились и снова рвутся в бой. Какой народ. Ведь три дня никто не отдыхал», — говорит Хлызов.

— Да и тебе, полковник, пора бы уснуть, — замечает комиссар.

Их связывает давнишняя дружба, теперь она испытана и закалена в бою. Они уже знают, что требовательность, настороженность, мужественное спокойствие нужны им на войне так же, как винтовка пехотинцу или снаряд артиллеристу. Николай Гаген — человек с большим жизненным и боевым опытом.

Командир и комиссар дивизии с восхищением отзываются о своих бойцах: «Это все — уральцы». Хлызов тоже вырос на Урале. В годы гражданской войны он пошел добровольцем на фронт, потом учился в военной академии. Гаген же во время мировой войны окончил школу прапорщиков, командовал взводом, ротой, батальоном, так же, как и Хлызов, много учился. Был начальником военного училища, затем служил на Урале. Он хорошо знал своих бойцов, верил им.

Низкорослый и коренастый повар Павел Поздняков принес ужин и чай, доложив, что у входа в блиндаж ждет политрук Василий Самсонов. Командир дивизии встрепенулся:

— Как он сюда попал?

Самсонов был в старой шинели и рваных сапогах. Он как-то неловко сутулился. Полковник спросил:

— Что случилось? Зачем пришел? Почему в рваных сапогах?

— Не могу я там быть, — ответил Самсонов, — тоска… Да и поправился я…

— За два дня?

— Разрешите быть в полку?

— Ну, ладно, садись чай пить… У врача был?

— Они сказали, что позвонят вам…

— Кто — они?

— Доктор и сестра… Не пускали… Говорят, опозорил я их госпиталь… Но у них хорошо, а все-таки тянет что-то в полк…

В этом «что-то» было, может быть, неосознанное, но очень сильное чувство, которое так взволновало Николая Гагена. Он налил чай Самсонову, и вскоре мы узнали его историю.

Дивизия готовилась к серьезной операции. Надо было занять господствующую высоту. Предстоял наступательный бой. Но командир дивизии привык идти вперед не вслепую, не очертя голову, а лишь после тщательной разведки. Полковник хотел «прощупать» слабые места вражеских войск, занимавших высоту. Нужен был опытный и смелый разведчик, который смог бы пробраться в расположение противника, нанести на карту огневые точки, проследить за продвижением войск. Выбор пал на политрука Василия Самсонова. Он слыл в полку человеком храбрым, находчивым, спокойным. Ночью Самсонов и двенадцать солдат поползли к вражеским окопам. Ночь была темная, дождливая, по обочинам и тропам текли ручьи, тринадцать разведчиков, завернувшись в плащ-палатки, двигались ощупью по грязным и мутным потокам. Никто, казалось, не замечал, что приходится ползти по грязи. Самсонов шепотом передавал приказания, его бойцы выполняли их с точностью и аккуратностью.

Они должны были пролежать у вражеских окопов двое суток. Им дали с собой сухари, консервы, колбасу. Вскоре Самсонов наткнулся на проволочные заграждения. Он пополз в сторону, нашел более свободный проход, повел туда своих красноармейцев. На рассвете их обнаружили. Начали обстреливать из пулеметов и автоматов. Разведчики окопались, спрятались, притихли. Смолкли и фашистские пулеметы. Так Самсонов и его солдаты пролежали до вечера. Правда, один раз ему приходилось подползти к четырем красноармейцам, которые были ранены. Самсонов перевязал их. К тому же он сам нуждался в помощи. У него оказались три раны — в левую ногу, в руку и грудь. «Пуля прошла в бок, — сказал Самсонов. — Потерплю…» Зарывшись в землю, пользуясь пасмурным днем, они перевязали свои раны, выбрали удобную лощину для наблюдения и притихли. Самсонову предложили отползти к нашим окопам: три раны — это все же серьезное дело. Самсонов отвернулся и ответил: «Ничего — потерплю».

Двое суток они лежали и наносили на карту свои наблюдения. Малейшая неосторожность грозила им гибелью. Фашисты считают их уничтоженными, а они живут, действуют. Это очень радостное ощущение, которое придавало Самсонову бодрость, силы, помогало терпеть боль — раны напоминали о себе, особенно ночью, когда разведчики лежали на холодной и сырой земле.

Они вернулись на третьи сутки. Потом командир дивизии долго сидел с Самсоновым у карты. Был назначен час наступления.

— Теперь в госпиталь… До полного выздоровления, — сказал Гаген.

Но уже через два дня в дивизии снова появился Самсонов. Он не мог, не хотел оставаться в постели, чувствовать себя беспомощным, когда дивизия ведет бой за высоту. Пользуясь наблюдениями Самсонова, наша артиллерия подавила огневые точки противника. Пехотинцы под командованием Гавриила Соколова прорвали линию обороны и штыковой атакой выбили врагов с высоты. Командир дивизии в эту решающую минуту был среди атакующих. «Теперь нужно закрепиться», — сказал он Соколову. Люди уже рыли окопы, блиндажи, создавали пулеметные гнезда. Младший лейтенант Иван Опалько тянул связь от командного пункта, переносил сюда аппараты. Тем временем Соколов выставил крепкое охранение, потому что близилась ночь. А для новой разведки, для дальнейшего наблюдения за врагом, были высланы старшина Сергеев с солдатами, вооруженными автоматами.

Но командир дивизии не успокаивался. Он знал уже, что фашисты подтягивают танки и артиллерию к роще у села Радчино. Очевидно, они хотят ударить во фланг дивизии. Гаген вскоре был там, у рощи, готовил людей к бою. Командир полка майор Юлдашев тоже знал, по данным разведки, о передвижении вражеских танков и артиллерии. Наша артиллерия начала обстрел подступов к роще.

К вечеру бой закончился, фашисты подошли к роще, но занять ее не смогли, танковая колонна и две артиллерийские батареи врага были разбиты. Вражеская пехота попыталась окружить рощу, но Гаген приказал выставить пулеметчиков, которые преградили путь врагам. Не страх перед окружением, не отступление, а активное противодействие нужно было в это мгновение. Пулеметчики не только задержали врагов, но и уничтожили их наступавшие цепи. Но в бою погибли и они, эти храбрые пулеметчики, которые не хотели докладывать о своих ранениях и расстреливали врагов из пулеметов до последних минут своей жизни.

Наступила тишина, командир дивизии ушел в блиндаж. Он видел этих людей, видел, как они дрались во время дождя, как по грязи они переползали от окопа к окопу, не задумываясь, отдавали свою жизнь. Кровью и потом, муками и упорством наполнен каждый день войны. Гаген с гордостью вспоминал о своих бойцах — и погибших, и оставшихся в живых, — они выдержали это величайшее напряжение нервов, испытание сил и воли. Даже идя на смерть, они несли поражение врагу.

Ночью дивизия отдыхала, но уже к рассвету снова открыла огонь наша артиллерия.

2

В окопах у переправы через Днепр еще с вечера готовились к атаке, к внезапному удару по укреплениям противника в селе Радчино. В полку был разработан план наступательной операции. Село Радчино, расположенное на берегу Днепра, в штабе называли важным тактическим пунктом, маленьким плацдармом для обороны переправы. Фашисты установили в селе минометы и пулеметы и держали под обстрелом узкий изгиб реки. Нашим войскам предстояло пройти под вражеским огнем переправу, выбить противника из укрепленных блиндажей, занять село Радчино… Операция требовала выдержки, храбрости и стойкости от наших людей. Не так-то просто переправляться через реку, когда разрываются мины и свистят пули. Возникает желание лечь, не двигаться, прижаться к земле, окопаться. Но на сей раз нельзя было ни ложиться, ни зарываться в борозды или окопы. Надо идти! Бой начался на рассвете и уже стих к полудню. Артиллерийские снаряды взрывали укрепления, минометы, огневые точки. Меткость попадания изумляла пехотинцев: «Это все Киржнер», — говорили они, хоть и не знали, какая батарея ведет огонь. Удар, нанесенный нашими батареями, заставил противника отойти от берега к селу.

Командир полка подполковник Соколов повел своих красноармейцев к переправе в штыковую атаку. Фашисты уже не могли задержать атакующих. Пулеметы врага открыли беспорядочный огонь. К ним присоединилась артиллерия. Но наши пехотные цепи двигались с упорством и решимостью, не обращая внимания на пули и осколки снарядов. На правом берегу реки уже опустели окопы, бойцы ворвались в село Радчино, кололи врагов, которые еще пытались отстреливаться, уничтожали гранатами фашистские пулеметные гнезда. К вечеру красноармейцы укрепились в селе Радчино. Соколов вызвал лейтенанта Солодова, сказал ему:

— Теперь держите Радчино… Здесь лежит ключ к переправе через Днепр. А переправа — это ключ к победе…

Две недели фашисты пытались вернуться в село Радчино. Дни и ночи у села рвались вражеские снаряды и мины, не стихал пулеметный огонь. Но пехотинцы с беспримерным мужеством отражали все атаки. Солодов признавал: мы дружим с артиллерией. И мы снова услышали о младшем лейтенанте Семене Киржнере. Это был лучший наблюдатель в артиллерийском дивизионе, которым командовал капитан Михаил Лушников. Капитан посмеивался: природа одарила Киржнера феноменальной оптикой. Младший лейтенант видел хорошо и далеко, умел находить огневые позиции врага, с его помощью наша артиллерия мгновенно уничтожала ее меткими выстрелами. Артиллеристы любили Киржнера. С какой-то убежденностью и верой относились к каждому наблюдению, которое передавал Киржнер. Естественно, когда для обороны подступов к радчинской переправе потребовалась и артиллерия, возник сразу же образ младшего лейтенанта Киржнера. Это был самый важный и опасный пункт, а Киржнер прослыл бесстрашным и умным наблюдателем.

Он доставил врагам немало хлопот и огорчений. Орудия и минометы не успевали пристреливаться, как их уже поражали снаряды наших артиллеристов, а Солодов уже предпринимал ночные атаки, забрасывал вражеские окопы гранатами, уничтожал мотоциклы, бронеавтомобили. Разведчик Гаврилов ходил по заданию Соколова к противнику, подсматривал наиболее слабые места. Ночью наносился удар. Враги открывали по селу, по окопам артиллерийский огонь. Но тогда появлялся на наблюдательном пункте всегда деловитый, сосредоточенный и молчаливый младший лейтенант Семен Киржнер. Он подсчитывал, корректировал и передавал команду тихо, спокойно, монотонно. Оживали орудия, их снаряды заставляли умолкать фашистов. И многих — навсегда!

Киржнер создал свой наблюдательный пункт в хорошо замаскированном месте. Его трудно было найти, а для любопытных глаз он поставил чучело на колокольне полуразрушенной церкви.

Ночью гитлеровцы сильными ракетами освещали окопы, обстреливали поляну, боясь внезапных атак лейтенанта Солодова. Днем они искали Киржнера. Но он был неуловим, хоть глаз его всегда точно определял место, где прятались орудия врагов. Очевидно, колокольня привлекла их внимание. В течение часа продолжался артиллерийский обстрел уже разбитой фашистскими самолетами церкви. Снаряды взорвали купола и колокольню. Но меткость огня советских батарей от этого не менялась. После короткой пристрелки наши орудия разрушали вражеские позиции, хоть вели они непоседливый, даже кочевой образ жизни. На следующий день обстрел церкви возобновился, словно в этих мертвых осыпающихся каменных стенах таился тот магический глаз, который вел точно наблюдение за немецкой артиллерией.

До вечера враги уже сровняли с землей скелет сельской церкви, сожгли и домики, стоявшие на пригорке. Но Киржнер спокойно сидел высоко над селом, в стволе старого дуба, и наносил на карту огневые гнезда врага. На рассвете младший лейтенант доложит о своих наблюдениях капитану Михаилу Лушникову, и тогда можно будет сильным артиллерийским ударом уничтожить все батареи фашистов, которые еще сохранились здесь, в районе села Радчино. Но перед вечером у наблюдательного пункта разорвалась мина. Киржнер продолжал следить за новыми позициями минометов. Вскоре обстрел усилился. Очевидно, немцы решили снести, сжечь и эти редкие и старые дубы. Киржнер смотрел на них с сожалением. Он уже сроднился с ними, знал каждую ветку, любил слушать шелест листвы, когда стихала канонада и приходилось ждать сумерек, чтобы покинуть наблюдательный пункт. Мины разрывались уже совсем близко, Киржнер решил хоть на время переменить место наблюдения. Он спустился вниз, пополз, двигался медленно, оглядывался вокруг, искал холм или высокую сосну. Его старый наблюдательный пункт уже был охвачен огнем, там рвались снаряды.

Врагам пришлось искать Киржнера почти две недели. И теперь их огонь приближался к его наблюдательному посту. Что ж, все-таки к утру можно будет напомнить о себе — все вражеские огневые позиции были нанесены на карту Киржнера.

Семен Киржнер издали увидел крепкое дерево, он побежал туда. Но в это время где-то совсем близко разорвалась мина. И осколок ее попал в артиллериста. Он начал кружиться, словно потерял точку опоры. К нему подбежал связист Андрей Величко. Подхватил его на руки: Киржнер, как всегда, смотрел на мир спокойными и ясными глазами. Он прошептал: «Я ранен…» Величко показалось, что младший лейтенант произнес эту фразу каким-то виноватым голосом.

Величко ответил:

— Ничего, ничего… Ложитесь ко мне на руки…

Киржнер опустился на землю, сказал: «Машину, машину…»

Величко уже смотрел — нет ли поблизости санитаров, но потом решил нести его на руках. Киржнер взглянул на молодого связиста и тихо сказал: «Я умираю, карты у меня».

Но уже бежали артиллеристы, они понесли Киржнера к орудиям. По очереди подходили к своему легендарному наблюдателю, прикладывали ухо к его сердцу: Киржнер был мертв. Артиллеристы молчали, им не хотелось верить, что этот отважный, не знавший страха человек не сможет указать им точный ориентир для поражения врага. Киржнер был очень дорог им всем, его любили и за знания, и за артиллерийский талант, и за смелость, и душевность.

Его положили на шинели. Теперь нужно было сообщить командиру — капитану Михаилу Лушникову. Никто не решался идти. Это слишком горькая весть. Как воспримет ее командир?

Лушников пришел и сразу остановился. Так простоял в каком-то оцепенении, пока его не позвали артиллеристы. «Надо хоронить», — сказал он. Лушников разгладил измятую карту, найденную у Киржнера, подсчитал огневые точки противника.

— Мы похороним его как настоящего артиллериста и отважного советского воина… С салютом… как подобает.

Потом он собрал командиров орудий и батарей, каждому дал все расчеты, начатые еще Киржнером. Он лежал тут же, за блиндажом, но все еще продолжал действовать, уничтожать вражеские гнезда, его наблюдения переводились уже на язык огня. Даже мертвый Киржнер нес поражение врагу.

На рассвете артиллеристы хоронили младшего лейтенанта Семена Киржнера. Встав у открытой могилы, Лушников сказал, что за все придется фашистам расплачиваться… Но за кровь Киржнера они должны заплатить сейчас же, сию минуту, сторицей…

— В память нашего друга, — сказал командир, — все орудия дают троекратный орудийный салют. Но это должен быть боевой салют, ни один снаряд не будет выпущен впустую. Вот сам Киржнер дает нам команду… Этим салютом мы должны уничтожить все минометы и артиллерийские точки, нанесенные на карте. Понятно?

Его голос дрогнул, и все ответили: «Ясно!» Потом молча зарыли могилу. Лушников сказал: «Пора!» Люди встали у орудий. Теперь артиллеристы напрягали все свое умение, все свои знания и опыт, чтобы снаряды попали в цель. Это были пристрелянные ориентиры и цели. Киржнер аккуратно прокорректировал их. Раздался троекратный оглушительный залп со всех орудий по вражеским батареям, минометам, окопам. И новый наблюдатель уже доносил о взорванных блиндажах, об уничтоженных орудиях, о фашистах, взлетевших в воздух.

Но капитан Лушников не успокаивался. Он кричал: «Огонь, огонь!» Салют превратился в канонаду. Гитлеровцы бежали, а «салют» Киржнера не стихал. Вражеские окопы, орудия, машины, люди уже смешались с землей, а артиллеристы посылали снаряд за снарядом, нащупывая новые цели, перенесли огонь к пригоркам, дорогам, били по резервам.

3

«Это важный тактический пункт», — говорит Гаген. Враги его заняли после упорных боев и укрепили. Высокая гора, окруженная холмиками, удобными лощинами, перелесками. Возвышаясь над равнинами, которые кажутся бескрайними, она приобретает большое значение. С вершины горы можно наблюдать за дорогами, полями, селами, вражескими коммуникациями, а главное — за переправами на Днепре. Перед человеком, притаившимся где-нибудь в окопе на этой господствующей высоте, открывается широкий мир, отодвигается горизонт, возникают «узлы сопротивления» с замаскированными блиндажами, минометами и пулеметами. Артиллерия, поднятая наверх, может держать под обстрелом, под постоянным огнем и тракты, и проселки, и леса. Дивизии Гагена был дан поэтому приказ атаковать «высоту вблизи реки Днепр», сбросить оттуда фашистов, укрепиться и оборонять ее, не отдавать, держать любыми силами.

В дивизии начали готовиться к атаке. Операция требовала стремительности, напора, решительных и смелых действий. Гаген разработал план овладения высотой, продумав все детали, предусмотрев даже уловки, на которые может пойти враг. Ночью в блиндаже собрались командиры. Громко кашляя, кутаясь в шинель, Гаген излагал этот план. Уже наступил рассвет, дважды адъютант менял свечи на широком дощатом столе, а люди еще сидели над картой. Прощаясь, полковник еще раз напомнил, что успех операции зависит от тесного взаимодействия артиллерии и пехоты. Эта фраза относилась главным образом к командиру пехотного полка Гавриилу Соколову и командиру артиллерии Дмитрию Воробьеву. Их называли «неразлучниками», хоть встречались они редко. Но в боях, в упорных и ожесточенных сражениях, возникла эта трогательная дружба. Соколов может долго, с восхищением и теплотой отмечать заслуги артиллеристов, а Воробьев всегда вспоминает о храбрости пехотинцев и их командира Соколова. Только изредка Соколову приходится звонить к Воробьеву:

— Прибавить огня!

Тогда у артиллеристов начинаются поистине «жаркие часы». Снаряды очищают путь пехоте, выбивают врагов из окопов, уничтожают пулеметные гнезда и земляные оборонительные точки. Воробьев следит за движением пехоты, всегда приходит ей на помощь. И теперь, готовясь к атаке высоты, они собрались вдвоем, Соколов и Воробьев, условливаясь о всех деталях наступления. Они остановились у входа в блиндаж, но их увидел Гаген.

— Идите отдыхать, не стойте под дождем, — сказал он.

Они ушли по узкой тропе ощупью, потому что еще не начинался рассвет. Дождь стекал по плащ-палаткам, но двигались они быстро, не запутываясь, — очевидно, они хорошо знали эту лесную тропу. Вблизи взорвалась мина, и командиры поползли.

В течение дня дивизия готовилась к бою. В блиндажи и окопы приползал комиссар Михаил Хлызов. Он напоминал бойцам, какое значение имеет для нас высота, господствующая над фронтовой линией. «Вот она — сопка», — говорил он, применяя дальневосточное выражение. Комиссар знал своих солдат, он видел их в бою, в самые опасные минуты, под ураганным огнем, в атаке они не дрогнут. Комиссар пошел к артиллеристам. Встретил лейтенанта Потапова.

— Ужинали? — спросил Хлызов.

Потапов кивнул головой в темноте. Комиссар не заметил, переспросил. Лейтенант сказал:

— Все сыты, ждем вот… Скоро?

По полянам и лугам ползли уже наши пехотинцы, которых в дивизии зовут «соколовцами». Сам Соколов тоже продвинулся со своим командным пунктом к скату высоты. Младший лейтенант Иван Опалько уже тянул провод, устанавливая связь. В темноте наши красноармейцы подползли к подножию горы. Окопались, притихли. Фашисты обстреливали из минометов лес, дальнюю проселочную дорогу.

Ночь была сырая и ветреная. Шинели промокли, в траве потекли ручейки, люди устали. Хотелось спать. Но уже близился рассвет. И как всегда в самую трудную минуту, появился в окопах Соколов. Его плащ-палатка промокла, но двигался он быстро, проворно, словно торопясь. Вскоре командиры сообщили, что наша пехота будет наступать на высоту за огневым валом.

Точно в условленную минуту раздался артиллерийский залп. Он казался особенно оглушительным после затишья, которое восстановилось на передовой линии. Началась канонада. Воробьев начинал артиллерийскую подготовку. Снаряды ложились в цель — на верхушке горы. Орудия грохотали, не умолкая в течение получаса. Они заглушали слова команды, и командирам приходилось кричать.

Фашисты попытались ответить огнем своей артиллерии, но лейтенант Потапов прямой наводкой уничтожил два орудия, осколки поразили, очевидно, и людей, потому что вражеская артиллерия смолкла. Наблюдатели доносили, что враги покидают высоту, сползают на холмы, наши снаряды разрушают блиндажи, оборонительные точки.

Уже наступил день, дождь стихал. Солнечные лучи блеснули на касках бойцов. Воробьев приказал создать огневой вал. Капитан Лушников стоял у орудий. Начиналось наступление. Пехота поднялась во весь рост. Впереди рвались снаряды, они сжигали, уничтожали, взрывали все на своем пути. В этом состояло искусство артиллеристов, чтобы вести обстрел с абсолютной точностью, создать такой шквал огня, который может очистить дорогу наступающим солдатам. Михаил Лушников продемонстрировал свое великолепное мастерство. Наши пехотинцы поднимались к вершине горы без единого выстрела — впереди них стояла сплошная, страшная по своей силе стена огня.

Как только Соколов подвел своих пехотинцев к вершине, Лушников перенес эту свою артиллерийскую стену или вал на триста метров вперед. Это уже было на обратных скатах высоты. Там окопались враги, пытаясь задержаться. Но неожиданный и мощный артиллерийский шквал выбил их оттуда. Высоту обороняла одна из пехотных дивизий СС. Она отступала с большими потерями. Фашистов настигал огневой вал нашей артиллерии, который капитан Лушников отодвигал все дальше и дальше.

Вражеские минометы начинали обстреливать позиции наших батарей. Тогда лейтенант Потапов поднялся на дерево, на высокую верхушку. Он потянул за собой провод и аппарат. Там мгновенно создал наблюдательный пункт. С верхушки сосны он видел вражеские минометы. Он быстро подсчитал их, передал командирам орудий. Прошли мгновения, Потапов скомандовал батарее: «Огонь!» Минометы начинали умолкать. Потапова заметили. У его наблюдательного пункта рвались снаряды, горели ближайшие сосны, но лейтенант не слезал, командиры слушали его спокойный голос: «Огонь по минометам».

Тем временем полк Соколова уже поднялся на высоту, занял окопы. Бой закончился в полдень. Соколов пошел по склонам. Земля, поросшая травой, цветами, исковеркана, покрыта оврагами, воронками, окопами. «Живого места нет, — подумал Соколов, — это все Лушников». У воронок лежали трупы фашистских солдат. Вот она, дивизия СС. Куда девалась ее спесь? Соколову захотелось подсчитать хоть издали — сколько мертвецов дивизия оставила на высоте. Но в это время его начали обстреливать из пулеметов. Он лег и присмотрелся. «Очевидно, здесь где-то оставлены наблюдатели. Надо взять их живьем». Соколов пополз к разведчикам. Приказал старшине Сергееву ночью выследить наблюдателей и привести на командный пункт.

Теперь господствующая высота завоевана солдатами 153-й дивизии. Соколов, еще в возбуждении от только что законченного боя, пошел к артиллеристам. Он встретил младшего лейтенанта Николая Крупина, который разбил прямой наводкой моторизированную колонну противника. Она пыталась приостановить атаку, но наша артиллерия, тот самый вал огня, который сметал укрепления, минометы, людей, взорвал и танки, и мотоциклы, и бронеавтомобили. Николай Крупин ранен в ногу, руку и лицо. Но он хочет идти на высоту. «Посмотреть на свою работу», — говорит он.

Соколов идет по изрытой и взорванной земле с уверенностью хозяина.

Вечером он послал своих разведчиков на поиски наблюдателей, спрятавшихся где-то в окопах. Но этой же ночью нашей разведке пришлось встретиться не с наблюдателями, а с батальонами противника, которые двигались к высоте. В течение трех ночей фашисты пытались вернуть себе господствующую высоту у днепровских переправ. Это были тяжелые ночные бои.

4

На командном пункте дивизии тем временем ждали возвращения разведки. Гаген выглядывал из блиндажа, прислушивался, ходил к телефонистам. Была темная и ветреная ночь. Изредка был слышен артиллерийский выстрел или где-то в стороне разрывался снаряд. Это фашисты «нащупывали» наши огневые позиции. По-видимому, они готовили новую атаку на высоту.

В блиндаж пришел Соколов, командир пехотного полка. Он вытянулся, доложил о разведке, но Гаген попросил его сесть, налил ему чаю.

— Ты что полез один вперед? — спросил Гаген. Он закашлялся, отставил чай, спрятал лицо в платок.

— Пора подумать о кашле, — сказал Соколов.

— Вот пришел и куришь здесь, — засмеялся Гаген.

Соколов хотел бросить папиросу, но Гаген его остановил: «Кури, кури, я пошутил!» Он взглянул на часы, скоро должен вернуться старшина Сергеев со своими разведчиками. Гаген и Соколов вышли из блиндажа.

На передовой линии никто не спал. Наши войска заставили фашистов драться и ночью, хотя в ночных боях они теряют еще больше солдат, чем днем. Только что вернулся разведчик Филиппов, он весь вечер ползал у вражеских блиндажей, видел, что там готовятся к атаке. Стало быть, враги хотят все же вернуть себе высоту. «Что ж, посмотрим», — заметил Соколов.

Тем временем старшина Сергеев бродил по гребню высоты, искал вражеских наблюдателей. За ним ползли его разведчики, вооруженные автоматами и ручными пулеметами. Их было шестнадцать человек. С привычным проворством они залезали в пустующие окопы, блиндажи, ощупывали даже воронки. Неожиданно они услышали чей-то говор. Он становился все громче и яснее. Очевидно, кто-то двигался. Разведчики притаились. Вскоре они увидели, что к скатам высоты движется колонна пехоты. Перед подъемом враги развернулись, сомкнутым строем, во весь рост пошли к гребню. Впрочем, продвигались они очень медленно, словно опасаясь какой-то ловушки. Офицеры шли позади и кричали: «Вперед, быстрее, вперед!» Но солдаты продолжали идти с той же неторопливостью и настороженностью, с какими воры на цыпочках идут по чужому дому.

Старшина Сергеев понял, что гитлеровцы пытаются внезапной ночной атакой вернуть себе господствующую высоту у радчинской переправы. Мгновенно возникло решение — ударить врагов с фланга. Сергеев присмотрелся — в атаку шла пехота дивизии СС, которая была выбита с высоты. Старшина был уверен, что у линии нашей обороны с таким же напряжением, каким наполнен и он, сидят в окопах пулеметчики, минометчики, красноармейцы. Они ждут его, Сергеева.

За пехотой уже двигались телефонисты, они тянули провод, на лошадях к высоте враги поднимали минометы и легкие орудия. Вот они уже поравнялись с нашими шестнадцатью разведчиками. Сергеев крикнул: «Огонь!» Пулеметы и автоматы начали обстреливать гитлеровцев. В сомкнутом строю возникло замешательство, кто-то остановился, упал, впереди закричали раненые. Сергеев и его шестнадцать разведчиков с методическим спокойствием вели свой меткий огонь по атакующим. В ту же минуту открыли огонь и наши станковые пулеметы, минометы, очнулась вся высота. Фашисты не ожидали такого отпора. Весь расчет был на внезапность, неожиданность, панику, которую так легко создать темной ночью, когда даже звезды и те спрятались за облаками. Но Соколова трудно было застать врасплох.

Высокая, худая, стремительная фигура Соколова уже появилась на высоте. Двойной огонь — в лоб и с фланга — внес панику в колонну. Фашисты начали отступать. Вокруг них уже сжималось кольцо, уничтожающий огонь косил целые роты. Враги поползли назад, пытаясь спастись. Но Соколов повел своих красноармейцев в контратаку. Они завершили ночной бой. На склоне горы все стихло. Только одиночные выстрелы и стоны раненых напоминали о провалившейся фашистской атаке. На рассвете вернулся в полк старшина Сергеев. Он доложил, что у них все в порядке, все живы. «Хорошо действовал», — только сказал ему Соколов и опустил голову, чтобы вздремнуть.

Днем гитлеровцы начали наступать на редкий лесок у деревни Радчино.

Сосредоточили здесь всю артиллерию. Даже зенитные орудия били прямой наводкой. Но там их встретил полк майора Юлдашева. Вновь наши артиллеристы напомнили о страшной силе меткого орудийного огня. Старший лейтенант Самович из своих батарей уничтожил четыре грузовика с пехотой, тракторами, орудиями. С железным упорством под вражеским огнем обороняли наши люди этот лесок.

Гаген сказал Соколову: «Приготовьтесь к отражению ночных атак. Враги могут изменить тактику».

Это предсказание сбылось. Во вторую ночную атаку фашистская пехота уже пошла не сомкнутым строем, а ползком. Вражеская артиллерия начала усиленный обстрел гребня высоты. Соколов позвонил Гагену:

— Тоже хотят идти за огневым валом… Может быть, Лушников вмешается… Как он там живет?

Лушников, артиллерийский капитан, уже разгадал замысел врагов. Он с теплотой вспомнил о своих разведчиках. Позиции врага были еще с вечера пристреляны, вряд ли они выдержат шквал огня, который сейчас поднимут наши артиллеристы. Действительно, вражеские снаряды все реже и реже падали на высоте. И тогда Соколов поднял своих солдат и повел их в контратаку.

В этом ожесточенном ночном бою враги оставили на склоне высоты до двухсот солдат и офицеров. Когда к утру привели пленного унтер-офицера дивизии СС, он озирался, пристально вглядываясь в каждого красноармейца. Это были все обыкновенные, но не знающие страха люди. Фашист долго молчал, потом он произнес: «Когда вы ночью поднялись и пошли под огнем нашей артиллерии — мы думали, что сама смерть идет против нас…»

Но Соколову и его красноармейцам суждено было отразить и третью ночную атаку на высоту. На сей раз атакующие были поддержаны танками. Фашисты попытались посеять панику стремительным обходным движением бронированных машин. Тогда навстречу им выполз старший лейтенант Аниканов. Это был сильный, высокий, увлекающийся человек. Он собрал солдат и спросил их: «Кто со мной пойдет драться с танками?» Он вытащил гранаты и пополз, не оглядываясь назад, будучи уверенным, что к нему присоединятся те самые люди, которые три дня назад еще боялись поднять голову из окопа. Вскоре донесли, что три головных танка взорвались, шесть остальных — повернули назад. Но пришла и печальная весть: погиб старший лейтенант Аниканов. В него попала мина. В блиндаже наступило молчание. Гаген отвернулся, слезы текли по его усталому лицу. Он только сказал:

— Конечно, мина… Пуля бы не взяла его… Какой храбрец!

У высоты наши пулеметы и минометы уничтожали фашистских солдат, которые начинали метаться, потеряв танковую поддержку. Дивизия СС бросила к высоте все свои резервы, но и третья атака была отражена. Гаген пошел туда, где еще не стихал бой. Враги отступали. Командир дивизии приказал капитану Лушникову открыть по отступающим артиллерийский огонь. «Пусть эта высота будет могилой для дивизии СС».

В этот ад пришел или, вернее, приполз повар Поздняков. С своей обычной усмешкой он принес кашу и мясо на передовые позиции, а Гагену протянул флягу с чаем. Но Гаген отвернулся, покачал головой: «Потом». Начинался новый день, напряженный и трудный день. Повар не отходил. «Что бы там ни случилось, — сказал он, — но без еды жить нельзя даже под огнем мин».

И все вытащили свои ложки.

Западный фронт, 1941, сентябрь

Данный текст является ознакомительным фрагментом.