Глава 1 У САМОГО СИНЕГО МОРЯ (1959–1977)

Глава 1

У САМОГО СИНЕГО МОРЯ (1959–1977)

Моя Одесса — это люди-одесситы…

Хоть ироничны, но зато душой открыты,

Порой язвительны — зато юмористичны,

Всегда приветливы, добры, оптимистичны…

Помнится, Эрнст Хемингуэй (кто из того поколения, к которому принадлежал Вадим Негатуров, не увлекался в свое время творчеством бородатого симпатяги «папы Хэма», чей портрет можно было увидеть во многих советских квартирах?) назвал далекий Париж «праздником, который всегда с тобой». Можно сказать, что подобным праздником для жителей других, более северных регионов была в советские времена Украина. Не забыть, как просыпаешься утром в купе поезда и видишь за окном необъятный степной простор, озаренный ярчайшим солнцем, висящим в выцветшем от жары небе, высоченные узкие тополя, нарядные белые домики, яркие цветы мальвы у заборов (в Москве она тогда еще не росла)… Это было что-то совершенно непохожее на российскую среднюю полосу и в то же время свое, родное — не то что загадочная Прибалтика, хотя и тоже тогда своя, но представлявшаяся некоей «советской заграницей».

А что вы можете сказать «за Одессу», которую местные жители упорно именовали не то «маленьким», не то «вторым», но определенно — Парижем, то есть тем городом, который повсеместно именуется «столицей мира»? Хотя признаем справедливости ради, что не все одесситы согласны с этим «парижским» сравнением. Свидетельство тому мы находим в стихотворении Вадима «Моя Одесса»:

Моя Одесса — не столица! Это — принцип!!!

Но трижды поц, кто назовет ее провинцией!

И как сказал мой друг, что жил полдня в Париже:

«Одесса — пу?п земли! Париж гораздо ниже…»

Итак, Вадим Негатуров родился в Одессе 5 декабря 1959 года, так что в конце того самого трагического для него 2014-го он мог бы отметить почти круглую для себя дату — «две пятерки».

В автобиографии он писал с тонким одесским юмором: «Родился 5 декабря 1959 года. Случилось это в Одессе (я не старался — просто повезло). В этом Благословенном Городе отлично учился и честно женился. В Одессе живу и работаю…» И далее — «В Одессе хотел бы и умереть в свыше назначенный час…»

Сбылось. Опять — предчувствие поэта?

Назвать семью Негатуровых, в которой рос Вадим, «интернациональной», потому как папа — русский, а мама — украинка, просто язык не поворачивается. Вот когда у кого-то вдруг случается, что папа какой-нибудь эфиоп или малазиец, тогда как мама из Молдавии — это да, полный «интернационал»! А если в семье русские, украинцы, белорусы — чего уж тут заморачиваться?! Всё — наши люди, все одной крови, все россияне — с Великой, Малой и Белой Руси, как это раньше говорилось. На том сыновья Негатуровых — Вадим и Александр — были воспитаны… Тем более что мама их, Надежда Дмитриевна, родом с Черниговщины, как раз из тех самых мест, где сошлись воедино земли России, Украины и Белоруссии. В 1955 году она окончила Одесский финансово-кредитный техникум, поработала по специальности в родных местах — и возвратилась в так полюбившуюся ей Одессу. Трудилась крановщицей на Одесском заводе прессов, вышла замуж, а после рождения первенца, с сентября 1960 года, работала инспектором по кадрам на шиноремонтном заводе. С февраля 1978 года, с того времени, когда Вадим уже окончил школу, стала бухгалтером одесского шахтоуправления.

Папа, Виталий Борисович, — коренной одессит. В 1956 году он окончил Автомеханический техникум по специальности «Обработка металлов резанием», и с 1964 года, сменив по каким-то причинам несколько мест работы, поступил на Одесский ремонтно-механический завод, где проработал до 1984 года, став начальником отдела труда и зарплаты. Затем работал на «Январке», как называют в городе Завод тяжелого краностроения им. Январского восстания, где занимал такую же должность. В 1995 году возвратился на ремонтно-механический завод, где и трудился до самой своей пенсии — до 2003 года. 1 февраля 2013 года Виталий Борисович скончался.

События Великой Отечественной войны в немалой степени коснулись семей родителей Вадима.

Виталий Борисович не раз рассказывал сыну, как страшно начиналась для него война, — и Вадим не только записал и выложил этот рассказ в Интернете, но и переложил его в стихотворение, названное «Сентябрь. Двенадцатое. Сорок первый год». Указав, что «в основу стихотворения положены детские воспоминания моего отца», поэт ведет повествование от его имени:

Поселок Троицкий. Окраина Одессы.

Сентябрь. Двенадцатое. Сорок первый год.

Светло и ясно в обозримом поднебесье,

Денек мой детский легким облачком плывет.

Мне нет пяти еще. Уже привык к войне я,

Верней, не помню довоенных мирных дней…

Грохочет Юг, в сраженьях Запад пламенеет,

Горячим Север стал от взрывов и огней…

С утра затишье. Я на трассе, возле дома,

Ведь там «полуторка», ведь там солдат-шофер,

Не унывая из-за множества поломок,

Чинить пытается израненный мотор.

Я рядом с ним. Я с интересом «весь в ремонте»

(О, бремя сладкое мужских серьезных дел!)

«Где твой отец?» — шофер спросил. «Отец — на фронте!» —

Я отвечаю, вместо эР кристалла эЛ…

«А мамка где?» — «А вон, с сестрицей, под навесом». —

Я тычу в сторону родимого жилья,

Где мать стирает для защитников Одессы

Огромный ворох гимнастерок и белья.

«Так ты за старшего? — Солдатский дрогнул голос. —

У нас с женой, таких как ты, — три малыша…»

И в этот миг земля как будто раскололась,

Горячим звоном резануло по ушам.

Я чуть оглох, но слышу, как осколки с треском

Борта? «полуторки» в щепу крушат-крошат…

Снаряд осколочный — «привет от Антонеску»

Лег между домом и дорогой в аккурат…

Мама Виталика погибла, прикрыв собой от осколков дочь, и так и не узнала, что чуть позже, в том же 1941-м, в боях под Ленинградом погибнет ее муж — сотрудник милиции, ушедший на фронт… Виталию и его сестренке по-настоящему заменят родителей ближайшие родственники, дядя и тетя, до конца своей жизни остававшиеся для них самыми родными людьми. Но он конечно же будет помнить своих родителей и не только сам приходить на могилу мамы, но и приводить сыновей, а потом уже — внуков. Цветы они будут приносить не только ей, но и на соседнюю братскую могилу, где похоронены двадцать семь краснофлотцев, павших в боях за Одессу в тот же день, 12 сентября… Останки их вскоре привез тот самый водитель полуторки, с которым разговаривал Виталик. И мальчик, как мог, помогал ему копать для этих героев братскую могилу — их вечный матросский кубрик…

Надежда Дмитриевна совсем еще маленькой девочкой оказалась на оккупированной территории. «Во время войны у нас были немцы и бандеровцы, — вспоминает она. — Сколько эти бандеровцы горя сделали — больше, чем немцы! Это были изверги!»

Удивляться тому не приходится: своих прислужников из ОУН, Организации украинских националистов, которую возглавлял пресловутый Степан Бандера, гитлеровцы считали не то что за «второй сорт», а вообще — за «недочеловеков» (по-немецки — Der Untermensch). Вот только оуновцам такой немецкой «классической философии» поначалу понять было не дано, и потому они возомнили себя не то что людьми, а более того — «сверхчеловеками», вполне равными немцам, и всячески пытались это доказать всеми доступными способами.

Ворвавшись впереди нацистов в город Львов, с чего начиналась гитлеровская оккупация Украины, они устроили там кровавую резню, в которой особенно отличился батальон с поэтическим названием «Nachtigall» (по-русски — «Соловей»), как раз и составленный из украинских националистов. В старинном городе они в первую очередь расстреляли цвет интеллектуальной элиты — сорок пять выдающихся ученых и общественных деятелей, поляков, евреев и украинцев, — в том числе и людей с мировым именем. Неудивительно: особи, которым нечем гордиться, кроме как принадлежностью к определенной национальности, ненавидят всех тех, кто их умнее. После этой кровавой и нелепой расправы во Львове было проведено так называемое «Национальное собрание». Его неизвестно кем выбранные «делегаты» — исключительно активные члены ОУН и сторонники других близких им по духу националистических группировок — объявили о создании своей независимой республики. Копия «Акта провозглашения Украинского Государства» была сразу же направлена в Берлин — и тут-то произошел, как теперь любят говорить, «облом». Третий пункт этого документа гласил:

«Восстановленное Украинское Государство будет тесно взаимодействовать с Национал-Социалистической Великой Германией, которая под руководством вождя Адольфа Гитлера создает новый порядок в Европе и мире и помогает Украинскому Народу освободиться из-под московской оккупации. Украинская Национальная Революционная Армия, которая создается на Украинской земле, будет бороться в дальнейшем с Союзной Немецкой Армией против московской оккупации за Суверенное Соборное Украинское Государство и новый порядок в целом мире. <…>»

Руководство «Великой Национал-Социалистической Германии» было возмущено тем, что с ним вдруг намеревается «тесно взаимодействовать» какое-то самопровозглашенное «Украинское Государство», а некая «Украинская Национальная Революционная Армия» вообще объявляет вермахт своим союзником! В соответствии с этим документом получалось, что отныне «Великая Германия» имеет как бы две равнозначные задачи: «создавать новый порядок в Европе и мире» и… «помогать Украинскому Народу»! (Хорошо хоть ума хватило не объявлять своего Степана Бандеру «верным учеником и продолжателем дела» рейхсканцлера Адольфа Гитлера!)

И все равно возмущенные нацисты мгновенно объяснили бандеровцам, «кто в доме хозяин». Всякие самовольные действия ОУН были строжайше запрещены оккупационными властями, правительство «Украинского Государства» объявили незаконным и сразу же распустили, а тех самозваных «союзничков» и «верных учеников», кому это не понравилось и кто решился подать голос протеста, арестовали. Часть активистов ОУН даже расстреляли — в назидание прочим и чтобы поменьше шумели.

Лидеры ОУН Степан Бандера и Ярослав Стецко также были задержаны немецкими властями, и им объяснили, что ни о какой «независимой Украине» речи идти не может и что эти «освобожденные от большевиков территории» отныне должны стать немецкой колонией, а их население, соответственно, становится рабами «высшей расы». Бандеру вновь вернули на нары — как террорист, он с 1936 года отбывал пожизненное заключение в польской тюрьме и был освобожден гитлеровцами в 1939-м… Что оставалось делать гордым «западенцам»? Только призывать своих земляков, как это сделал в августе 1941 года пока еще остававшийся на свободе Стецко, «помогать всюду Немецкой армии разбивать Москву и большевизм» и ревностно выполнять свои, в полном смысле этого слова, «недочеловеческие» обязанности. Вот потому-то они и бесились, срывая зло на беззащитных и безоружных людях… Известно ведь, что ненависть холуя гораздо страшнее и опаснее ненависти хозяина.

Итак, семья оставалась в оккупации, а тем временем отец Надежды Дмитриевны, дедушка Вадима, прошел через всю войну — буквально с первого и до самого последнего ее дня, дошел до Берлина. Однако во время войны, в оккупации, умер брат Надежды, а сразу после войны — ее сестра.

Можно сказать, что память о войне Вадим получил по наследству и что осознанная ненависть ко всякой нацистской, неонацистской и националистической сволочи была у него в крови…

Но всё это будет понято и осознано потом, а пока было «детское время», вторая половина 1960-х — 1970-е годы — блаженные для большинства из тех, у кого они остались в памяти. Пожалуй, это было самое лучшее время советской эпохи! А тем более — в замечательном, солнечном городе Одессе, на берегу «самого синего в мире» Черного моря! Город этот достаточно молодой по возрасту — основана Одесса была в 1793 году, в конце правления Екатерины Великой, — и вечно молодой по своей природе. В нем смешались самые разные национальности, создав совершенно оригинальный, ни с чем не сравнимый тип одессита, родной язык для которого русский — но с изрядным, скажем так, «местечковым прононсом» (причем вне зависимости от «исходной» национальности говорящего).

Один из друзей Негатурова сказал так:

— Мы все живем в этом чудесном городе. Кто пятьдесят, кто тридцать лет. У нас, конечно, разные взгляды. Но Одесса всегда была очень толерантна. У тебя есть свое мнение? Флаг тебе в руки! Мы друг другу жить не мешаем!

Так было. Наверное, и Вадим думал точно так же. Как истинный одессит, он искренне любил свой удивительный город, чему в подтверждение еще несколько строф из стихотворения «Моя Одесса»:

Моя Одесса — это чудо-одесситки,

Очарования и шарма фаворитки.

В них гармонирует упитанность с фигурой,

А нрав веселый — с прагматичною натурой.

Моя Одесса — это наша супермама.

Она вполне самодостаточная дама.

Она заботой окружит, даст пропитание,

И скажет пару нежных слов для воспитания.

Моя Одесса — это лень сезонов пляжных

И деловитость важных офисов вальяжных,

Бульваров музыка, дорог разбитых проза,

«Толчка» империя, республика «Привоза».

Моя Одесса — это борщ… форшмак… оладьи…

Дружок с Пишоновской… подружка из Аркадии…

И старых снимков фото-листья золотые,

Где счастье детское, где мамы молодые…

«Где счастье детское, где мамы молодые» — как это точно написано и как это было на самом деле здорово! Надежда Дмитриевна вспоминает то блаженное время:

— Вадик был очень послушным и по характеру покладистым. Уже в садике читал книжки, сказки сам сочинял. Я иногда оставляла его на целые сутки, так воспитатели только радовались: как хорошо, что Вадик ночевать остается. Другие дети сами бегут вечером в постель и сразу замирают — сейчас Вадик начнет рассказывать сказки небывалые. Сочинять он любил с детства, но тогда этому мы значения не придавали. Когда пошел в школу, стал сочинять стихи, писал для себя…

Мама уверена:

— Вадик вообще в жизни никого не обидел. Даже учителя в школе удивлялись, что он занимается, другие ребята в этот момент у него «по голове ходят», а Вадик все равно спокоен. И вообще, он все конфликты мог разрешить и погасить — и его никто никогда не трогал. Даже у нас на улице, где было много тех, кто в тюрьму потом попал, ни Вадима, ни Сашу никто не задевал. Он мог уладить любую ссору, чтобы всё было гладко и хорошо… Никогда у него не было конфликтов ни с маленьким, ни со взрослым.

Здесь-то, конечно, мама — как и подавляющее большинство других мам — несколько заблуждается. Рассказывает Александр Негатуров:

— Вадим — мой старший брат, у нас с ним разница пять с половиной лет. Я всегда считал, что шесть. Разница для братьев большая, у нас не должно было бы быть чего-то общего. Но он был как бы моим опекуном. В школе, в первом классе, один раз я с кем-то там закусился, попросил помочь Вадима, а он говорит: «С ровесниками своими ты сам решай, а со старшими — там я уже буду». Даже в том возрасте у него была такая мудрость, я бы сказал, преподавательская… Вот он шел гулять с ребятами — по поселку — здесь много мест, где бегать можно было, а я за ним хвостом. Вадим меня не отгонял, типа, уйди отсюда, а говорил маме: сделай что-то, чтобы он с нами не шел. Мы хотим ножиками в дерево покидаться, еще что-то погонять, халабуда у нас своя. Зачем он с нами? Еще случится что! При этом мне он ничего не говорил и не ставил меня в противовес себе, так что у нас никогда не было каких-либо конфликтов. А мама тогда говорила: мол, Саша, что ты идешь туда? И не пускала меня, как ребенка. Маму мы слушались… А вообще, с братом я всегда был спокоен. С началом июня нас каждый год и на все лето отправляли в деревню, в Авдеевку, в Черниговскую область, к деду и бабушке. Мы с Вадиком любили грибы собирать. И всегда, сколько бы я грибов ни собрал, — а считали только белые, большие, — всегда у него было больше. Мы еще маленькие были — мне было лет восемь, ему — тринадцать, а леса там дремучие, настоящие «партизанские», — но ходили мы в лес вдвоем. Сейчас бы разве в лес одного тринадцатилетнего отпустили, да еще и с кем-то из младших! А с ним было легко. Хотя как-то раз мы по-настоящему заблудились. Но он меня успокоил — и мы сами вышли из леса. Кстати, костров в лесу мы не палили — это было опасно, и Вадик в этом был очень пунктуальный. Брали с собой запасы, резали сало, чесночок, лучок… Тут бы и костерок запалить, но нельзя — значит, нельзя.

В общем, можно понять, что воспитан Вадим был в разумной строгости при том, что природные задатки у него были великолепные.

— В школе он заикался немножко, — вспоминает Надежда Дмитриевна.

(Уточним, что заикался он и раньше и по такой причине посещал специальный детский садик для детей с расстройством речи, что находился на знаменитом Французском бульваре. На том самом, что в известнейшей одесской песенке «был в цвету»… Друзья считают, что из-за своего заикания Вадим старался говорить меньше, а потому обдумывал каждую фразу, которую хотел произнести, и был очень точен и четок в своих лаконичных разговорах.)

— Я волнуюсь, спрашиваю учительницу: тяжело ему? Смеются над ним ребята? А она отвечает: «Боже упаси, он же так много знает! Когда Вадика вызываешь, класс затихает — все внимательно слушают. Он больше расскажет, чем я на уроке». Он действительно много читал художественную литературу, книги по математике. Он везде старался быть первым, но по-честному первым, без обмана. В школе за это Вадика уважали…

Любимыми писателями Вадима Негатурова в детстве были Жюль Верн, Джек Лондон и Фенимор Купер, чьи имена современным школьникам, увлеченным компьютерными играми и «фэнтезийными» книжками, не всегда известны. А вот сочетание художественной литературы и книг по математике — это редкость! Хотя стоит отметить, что «Занимательной физикой», «Занимательной математикой» и «Занимательной арифметикой», автором которых был Яков Перельман, в те годы зачитывались даже те, кто откровенно ненавидел эти школьные предметы.

— Он и дома без дела не сидел, — рассказывает Надежда Дмитриевна. — Когда школьником был, дома плитой занимался: и золу вычистит, и дрова наносит. И ждет меня: мама, что будем готовить? Мол, я под рукой, только позови! Зимой растапливал печь — ее нужно было растопить в пять часов вечера, чтобы тепла хватило до утра… Не помню, чтобы я когда ругалась на него или кричала. Как-то я иду с работы, он бежит, встречает: «Мамочка, чашка разбилась!» Разве же я буду его ругать? «Ничего, — говорю, — сынок, купим другую».

По одному воспоминанию о разбитой чашке можно понять, что семья Негатуровых жила очень скромно. Представить это можно и по тому старому дому на окраинной Житомирской улице, расположенной в так называемом поселке имени Дзержинского, где выросли братья Негатуровы и где до сих пор живет их мать. Очевидно, в этом поселке, носящем имя «Железного Феликса», что находится на самой окраине Одессы, получил жилье в частном домике с участком прадед Вадима — сотрудник милиции. Получил еще до войны…

Добираться сюда на автобусе из центра нужно довольно долго. Но если центр Одессы украшен разными достопримечательностями — тут и знаменитая Потемкинская лестница, и Воронцовский дворец, и дворец графов Толстых, и памятник герцогу Ришелье, и комплекс Дерибасовской улицы, — то путь на Житомирскую улицу проходит мимо потрепанных пятиэтажек «непрестижных» спальных районов, пока, в конце концов, не приведет к железной дороге, вдоль которой она и протянулась. Зато с другой стороны, за домами, раскинулось поле Селекционного института, на котором росли горох и кукуруза. Наверное, можно не объяснять, что в летний период здесь каждый день проходил самочинный «сбор урожая». Между домами и полем была посадка из акаций — ребята, в том числе, конечно, и Вадик — проводили там много времени, предаваясь нехитрым запретным удовольствиям: жгли костры (это же не глухие леса, тут безопаснее) и кидали перочинные ножики в деревья, чтобы воткнулись. Улица вдоль домов была обсажена плодовыми деревьями, и в каждом дворе — сад…

«Наша улица называется Житомирская, это частный сектор (т. е. там нет многоквартирных домов, наш дом — это именно дом, с огородиком, курятником, хозпостройками… в общем — кулацкий хутор, и тем не менее — тоже Одесса). Одесса — она, вообще, очень разная…» — впоследствии писал Вадим в одном из своих личных писем.

В общем, можно понять, что жили Негатуровы хотя и скромно, но хорошо. Это подтверждает и брат Вадима, Александр:

— Много было интересного. Все-таки, несмотря на разницу в возрасте, с Вадиком мы выросли вместе… В деревне у бабушки, тут на Житомирской улице. Мама с папой работают, а мы в частном доме вдвоем с ним. Он по хозяйству был старший. Помню, Вадик меня кормил холодным борщом, и я ел этот борщ с огромным удовольствием и без всяких вариантов. Я не спорил с ним. Почему? — удивляюсь сам до сих пор. Тоже ведь уже жизнь прожил, много видел отношений между братьями — у друзей, у своих детей вижу. Но вот с ним я никогда не спорил, ни разу. Максимум, что мог — выслушать и не согласиться, но не спорил. У меня не хватало духа сказать ему «нет».

Как видно, этот холодный борщ вошел в семейную историю, потому как о нем рассказывает и Светлана, двоюродная сестра Вадима:

— Смешные воспоминания такие остались… Я мала?я была, понятное дело, и кушать не любила. Частный дом там, два пацана бегают, некогда им мною заниматься — вот и заставляли меня холодный борщ кушать. Я вообще борщ не люблю, а тут еще и холодный! А они: «Греть не будем!» Командовали мной, как сестрой младшей. Потом, когда встречались, не раз вспоминали это всё и смеялись…

А еще братики «улучшили» куклу Светланы, лишив ее волос. Сейчас, конечно, это тоже вспоминается со смехом:

— Они делали солдатиков, а потом куклу мою забрали и сделали из нее Фантомаса, предводителя всех солдатиков…

Солдатики у ребят были самыми любимыми игрушками, хотя Вадим считал, что если он является старшим братом, то в игрушки играть уже не должен.

Александр в своем рассказе о печальной кукольной судьбе довольно сдержан:

— Я не был генератором идей. Не помню, почему эта кукла облысела. Вадим говорит, давай она будет у нас Фантомасом! А я тогда еще и не знал, кто такой Фантомас. Вадим говорит: «А я тебе покажу!» И мы пошли с ним в кино…

На минуту остановимся. Думается, что любой представитель нынешнего старшего поколения в детстве своем двумя руками подписался бы под словами классика марксизма-ленинизма о том, что «из всех искусств для нас важнейшим является кино». Какое искреннее волнение было в зале, когда начинал гаснуть свет и, одновременно с этим, расходился занавес, открывая экран. Часть публики в зале — те, что помладше, — еще и истово и громко дула, словно помогая погасить лампы… А какие были фильмы в то заветное детское время! «Бриллиантовая рука», «Иван Васильевич меняет профессию», «Алые паруса», «Человек-амфибия», «Операция „Ы“…», «Неуловимые мстители»… И потом вдруг пришел Фантомас — целых три серии («Фантомас», «Фантомас разбушевался», «Фантомас против Скотленд-Ярда»). Эта история, в общем-то, без начала и без конца, потому что никто у нас так и не узнал, кто он такой, откуда взялся и куда подевался потом этот лысый злодей с синим лицом под «маской-фантомаской». Наверное, во Франции, на фантомасовской родине, про то знали — но зато там Фантомас и не пользовался такой бешеной популярностью, как в СССР. А вот в нашей стране тогда на редкой школьной парте нельзя было найти хотя бы одной сакраментальной буквы «F», если не всего зловещего слова «Fantomas», и мало кто не обнаруживал в своем портфеле (учебнике, дневнике, тетрадке, кармане школьной формы) зловещего предупреждения: «Мне нужен труп — я выбрал Вас! До скорой встречи — Fantomas».

Как мы видим, и Вадим Негатуров «переболел» тогда Фантомасом, а облысевшая кукла явно стала данью всеобщей «фантосомании».

Однако вернемся к рассказу его младшего брата:

— Мы вообще обычно по воскресеньям в кино собирались — выходили пораньше утром, чтобы на сеанс попасть. И как раз был такой день, что мы нигде в кино попасть не могли. В один пришли кинотеатр, второй, третий — ну, нет! Тогда пошли в книжный магазин, и Вадим купил там какие-то книги. Вернулись домой. Родители спрашивают: «Ну, что? Какой фильм видели?» Я: «Да никакой не видели. Вадим таскал меня везде, а потом купили эти книги». Ой, как мама на него тогда! Мол, что ж ты ребенка взял и не сводил его! А он мне: «Ты предатель! Мы ж эту книгу вместе будем читать…» И я как-то так пожалел, что нечаянно маме нажаловался — он же в следующий раз не возьмет меня! А я радовался, что просто ходил с ним, я ж маленький, класс 1–2-й, а он — 6–7-й — совсем взрослый.

Известно, что детские воспоминания довольно путаные, и зачастую ты помнишь всё совсем не так, как на самом деле было. Прежде всего, «Фантомаса» по утрам не показывали. Да и с этим отсутствием билетов явно что-то не то — скорее всего, Вадим решил перенаправить «финансовые потоки» и деньги, сэкономленные на кино, потратил для покупки какой-то книжки. Недаром же наша страна называлась тогда самой читающей — даже дети не только читали, но и покупали себе книги.

Еще дети с удовольствием ходили по музеям. Вадиму больше всего нравились Археологический, Морской и Историко-краеведческий музеи — первый из них вообще был самым любимым, и Негатуров не только посетил его несчетное количество раз, но и был членом существовавшего при музее археологического кружка.

Про то, что Вадим любил море и постоянно ходил с друзьями купаться, и говорить не имеет смысла. Одесса ведь — «жемчужина у моря»!

Прекрасные это времена были! Всякий скажет, кто помнит…

Конечно, так уж идеализировать тогдашнюю жизнь тоже не стоит — ведь, несмотря на все свои старания, большевикам, как и прочим утопистам, не удалось создать гармоничного, всесторонне развитого «нового человека». Для этого советская власть предоставляла людям очень широкие возможности, начиная с бесплатного образования. Однако такими возможностями нужно было суметь воспользоваться, а это дано было отнюдь не каждому — тем более что всегда существовала альтернатива в виде более легких и, как казалось многим, гораздо более выгодных путей.

— В этом дворе, где мы живем, да и в каждом дворе рядом кто-то сидел, — говорит Александр Негатуров. — Кто-то из наших ровесников умер от наркотиков, кто-то — от пьянства. Тут нормальных людей очень мало. У нас было много таких друзей, кто любил покурить, выпить. Вадим в эти компании ходил — но сам никогда не курил. Он проявлял себя в другом. Стремление быть лучшим, как-то выделиться заложено у большинства подростков — вот только каждый это по-своему понимает. Вот и мой брат стремился быть лучшим, а это в его понимании — быть самым ярким, красивым, интеллектуальным, умным. Вадим очень стремился быть сильным. С кем-то из друзей он сделал самодельную штангу: взяли обычный железный лом, две большие консервные банки из-под оливок, залили их бетоном, надели на этот лом — и с этой вот штангой упражнялись. Еще он сам занимался карате — на «дворовом» уровне, как и многие мальчишки в то время: где-то в подвалах били мешки, думая, что это карате… Ребята всякие модные заграничные вещи любят — а у нас в Одессе, понятно, с этим проблем не было. Для Вадима же главной была чистота вещей. Что мама купила, что мама сделала, то и хорошо. Он был другой, не такой, как все. Я сейчас анализирую и ни с кем не могу его сравнить. Он всегда находил ответ неожиданный… А то, к чему все стремились — это ему не нужно было. Мы с ним вообще были как какой-то островок. Соседи маме завидовали, что два сына у нее не курят, не пьют, не гуляют и не замечены нигде ни в каких нехороших ситуациях.

С самого раннего детства Вадима приучали к труду. В его обязанности, в частности, входили уборка комнат, кормление кроликов — их Негатуровы держали совсем не для забавы или украшения подворья, и поголовье было большое, порой до сотни штук, — помощь в строительстве, так как Виталий Борисович очень долго достраивал и перестраивал дом. Много сил требовал и огород — почти весь приусадебный участок Надежда Дмитриевна засаживала разными сортами помидоров, за которыми, разумеется, надо было ухаживать. Вадим любил помидоры, а одно из самых его любимых летних блюд — да и всей мужской части семьи тоже — называлось «жареные яйца с помидорами». Это когда помидоры нарезаются кружочками, жарятся на сливочном масле, а потом заливаются яйцом — в общем, яичница с помидорами. Немудрёно, но вкусно и сытно.

Основной же обязанностью Вадика было присматривать за младшим братом в то время, когда родители уходили на работу.

Изначально комната, принадлежавшая братьям, была очень маленькой, так что в ней они только спали по ночам. Зато когда в 1975 году отец наконец-то закончил перестройку дома, места стало больше. Появились даже непозволительные раньше элементы роскоши — отдельный письменный стол для каждого из двух братьев.

— С братом у него были очень близкие отношения, — подтверждает Людмила, одноклассница Вадима. — Вадик говорил Саше: «Я тебе — братан, а ты мне — братик». Он вообще старался заботиться обо всех людях, что были рядом с ним…

С этим соглашается и Надежда Дмитриевна:

— Сыновья были очень близки, хотя у них шесть лет разница. Вадик так ждал его появления и так любил «маленького»! Они никогда не ссорились даже детьми, понимали, ценили, прислушивались друг к другу. Моя мама, глядя на них, говорила, что эти дети какие-то особенные…

— Мы росли с Вадимом рядом, но разница у нас была порядка пяти лет, и поэтому я больше с его братом Александром дружила, — рассказывает Светлана, двоюродная сестра. — Они пацаны такие бравые, классные! В общении с ними была для меня какая-то романтика. На Вадима я смотрела, как на старшего брата. Он никогда меня не обижал! Не помню никаких обид. Даже та кукла, которую они переделали, «офантомасили», — это же не со зла. Всё понятно, ребята что-то там экспериментировали. И еще я помню, они всегда ставили пластинку «Бременские музыканты». Я выросла на этой пластинке!

Кто из ровесников Вадима не помнит мультфильмы про Бременских музыкантов? Отважный и веселый Трубадур, прекрасная Принцесса и тройка разбойников — «мультяшная» пародия на легендарных Труса, Балбеса и Бывалого (артистов Вицина, Никулина, Моргунова)… А какие там были песни! Кто тогда не пел: «Кое-что за пазухой мы держим! К нам не подходи, к нам не подходи…»? В общем, все, чье детство пришлось на конец 1950-х — начало 1970-х годов, росли примерно в одних условиях. А дальше каждый сам выбирал свой путь. Кто-то — такой, что в итоге приводил к краю, а кто-то действительно становился настоящим Человеком с большой буквы. Возможности были и для того, и для другого.

Детские воспоминания… Не очень понятные, а порой и совершенно неинтересные для других — но очень дорогие для тех, кто эту жизнь прожил, для кого они являются своим прошлым, своей собственной историей. Сейчас этот обычай почти забыт, а раньше малознакомого человека, приходившего в гости, нередко начинали «развлекать» фотографиями, доставали семейные альбомы и объясняли: «А вот мой брат, когда он был маленьким — это он в санатории, в Евпатории… это наш дядя, он в Краснодаре живет… мамина тетя из Минска, только ее уже нет…» Для гостя это чаще всего — тоска смертная! Но ведь понимать надо, что для кого-то это — «старых снимков фото-листья золотые, где счастье детское, где мамы молодые»…

А мамы как бы и незаметно для нас стареют, потом уходят навсегда — и это очень страшно и больно. Но гораздо страшнее, когда старенькие мамы хоронят своих не успевших состариться сыновей…

В этой главе мы почти не рассказали о главном — о поэтическом творчестве Вадима. В автобиографии Вадим Негатуров писал так:

«Сочинял стихи всегда, сколько себя помню, хотя и не могу вспомнить, куда подевал записи».

Вот так — сочинял стихи всегда, но об этом вспоминала только мама, и ни брат, ни двоюродная сестра не сказали и полслова. Впрочем, потом уже Светлана всё-таки уточнила:

— Он же раньше не писал стихи. Он жил с первой своей женой, и она говорит, что он никогда не писал стихи. Я узнала, что он пишет стихи, лет семь-восемь назад. Раньше я не знала. Вот в чем дело!

То же самое говорит и Елена, первая жена Негатурова, вспоминая семейную жизнь:

— А стихи он тогда не писал. Это началось гораздо позже. Когда проблемы в его жизни начались, он к Богу обратился — и, видимо, как контакт пошел — начались сильные стихи. Лет семь-восемь назад…

Однако не верить самому Вадиму мы не можем и отсюда делаем вывод: изначально он сочинял исключительно для себя, по какой-то тайной потребности своей души. Он не был тем «записным» стихоплетом, что украшают своими виршами каждую классную (не по качеству, а по школьной принадлежности) стенгазету и активно выступают с ними в художественной самодеятельности. Такое отношение к собственному творчеству встречается очень редко — большинство поэтов и рифмоплетов стремятся как можно скорее вытащить его на всеобщее обозрение. Впрочем, это может быть не так уж и плохо — особенно в том случае, когда автор прислушивается к сделанным ему замечаниям, а не заявляет безапелляционно: «Вы ничего не понимаете в поэзии!»

К сожалению, до нас дошли только поздние — придется сказать так, — зато уже по-настоящему зрелые стихи Вадима Негатурова, состоявшегося серьезного и глубокого русского поэта, со своим ви?дением мира и творческим почерком, украшенным одесскими интонациями, пронизанным легким одесским юмором…

Моей Одессе рано возраст свой итожить.

Она — юна?, ну а на вид — еще моложе!

Ее история так ярко-самобытна.

Что даже Риму с Колизеями завидно.

Быть может, кто-то, в проявленье интереса,

Дополнит то, что я сказал вам за Одессу.

Так я ж не стану возражать ему ни разу! —

Моя Одесса, ты как жизнь, многообразна!

— Вы знаете, кто такой настоящий одессит? — спрашивает Людмила Манина, жена друга Вадима, хорошо знавшая поэта. — Настоящие одесситы — это очень глубокие люди, знающие историю своего города и сами из себя что-то представляющие. Это и есть настоящие одесситы! А вот те, кто говорит: «мы из ОдЭссы»…

Ну да, для тех, кто не знает — одесситы никогда не произносят букву «э» в названии своего прекрасного города: как пишется, так и слышится — «Одесса».

Итак, он был настоящим одесситом и жил в Одессе, с 1967 по 1977 год учился в средней школе № 19, которая как раз именно в то время — в 1970 году — получила статус «средней школы с русским языком обучения».

19-я школа находится на улице Кустанайской — более чем в километре от дома. На уроки Вадик всегда ходил пешком, и дорога эта занимала минут пятнадцать. В школу он никогда не опаздывал; родные его помнят, что когда перед выходом из дома он завтракал, то пил чай из блюдца — чтобы быстрее остыл.

Вадим, в отличие от, пожалуй, большинства школьников, не разделял предметы на «любимые» и «нелюбимые» — возможно, именно поэтому он и был отличником. В начальных классах он учился не на «отлично», но потом интерес к учебе возрос, и уже с 4-го класса четверок в четверти у него не было. Может быть, интерес этот пришел потому, что с 4-го класса классным руководителем у него стала Анна Александровна Бойко, преподававшая математику…

Потом, кстати, Анна Александровна была классным руководителем у Саши Негатурова, которому часто приводила старшего брата в пример.

Отношения у Вадима с одноклассниками были очень хорошими: одним он давал списывать, другим — помогал с учебой, так что врагов или недоброжелателей у него, как это нередко случается с отличниками, не было. Напротив, ребята часто приходили к нему домой.

Кстати, ему повезло и с датой рождения. День рождения Вадима приходился на 5 декабря, День Конституции СССР, который считался выходным днем, хотя мало кто реально отмечал этот праздник. Зато для Негатуровых это был свой «семейный праздник», и друзья Вадика всегда могли прийти к нему в гости.

Правда, в семье Негатуровых праздниками особо не увлекались, пышных и долгих застолий не было — всегда находились какие-то домашние дела. Но вот Пасху, Рождество и Проводы (Поминальный день) отмечали всегда.

Школу Вадим, как мы знаем, окончил с золотой медалью — вот вручение ему этой почетной награды на школьном выпускном вечере и стало для всей семьи самым настоящим праздником. Родители, брат и вся семья этим очень гордились!

— Вадим всегда был взрослым, всегда был серьезным, — вспоминает двоюродная сестра. — Он очень хорошо учился в школе, окончил ее с золотой медалью. Оба моих двоюродных брата окончили школу с золотой медалью, и я всегда гордилась именно этим!

Сейчас уже можно сказать, что кое-какие шероховатости все-таки были. Вадиму, например, пришлось переписывать свое выпускное сочинение по литературе. Содержание и грамотность сомнений не вызывали, но вот почерк… А так как он «шел на медаль», то всё должно было быть идеально.

Вот, пожалуй, и всё, что можно рассказать об основных событиях этого времени. Немного, конечно, — но что делать?

В Интернете, на сайте «Памяти Вадима Негатурова», сказано так:

«…будучи от природы скромным человеком, Вадим предпочитал не говорить о себе слишком много. Тем более, он не оставил нам сколько-нибудь подробной автобиографии. До трагических событий в Одессе любители поэзии и журналисты редко интересовались подробностями жизни Вадима. Это и понятно: если ему удавалось опубликовать свои произведения в литературных изданиях, его стихи говорили сами за себя».

Эти стихи проходят через всю нашу книгу — и в качестве эпиграфов к каждой главе, и просто по тексту, как его органичное дополнение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.