Пароход «Благовещенск» на Зее, 5 июля 1902 г

Пароход «Благовещенск» на Зее, 5 июля 1902 г

С. В. Сабашникову

Вчера, как ты уже знаешь, я выехал из Благовещенска на прииски. Основательно выспавшись и удалившись на приличное расстояние от Биршертовщины, спешу тебе теперь же описать свое пребывание в Благовещенске, пока на Лунгинском складе опять не попаду в сферу влияния Биршерта, правда, влияния не прямого, посредственного, но ведь и индуктивные токи бывают весьма сногсшибательны, так уж лучше на спокойном месте воспользоваться свободой и написать письмо. Хоть ты смеешься, что я всё рассказываю в исторической последовательности, но я этого здесь придержусь – во-первых, привычка, во-вторых, иной последовательности, кроме исторической, во всех наших разговорах и не установишь.

Итак, 1-го с. м. пароход «Стрелок» благополучно доставил меня в богоспасаемый град Благовещенск. Никакими особыми знамениями и явлениями природы сей торжественный момент отмечен не был, если не считать таковыми явление пристава, а за ним и врача для санитарного осмотра, заставившего себя ждать более двух часов. Не рискуя без предупреждения вваливаться на резиденцию, я оставил свои вещи на пароходе и поехал на резиденцию в одной пилочке, т. е. «как бишь» с одной пилочкой. Я очень хорошо сделал. Резиденцию я застал в полном ремонте. Биршерты перевелись в избушку, а дом ремонтируют – полы красят, стены обоями обклеивают, потолки белят, рамы чинят и пр. и пр. «Вы не думайте, что я роскошь какую-нибудь устраиваю», – говорит П. А.,[22] – «но ремонт был совершенно необходим. Это и Сергей Вас. признавал». Я охотно верю и необходимости ремонта и твоему признанию, но дальнейшие разговоры меня все-таки удивляют. «Холодно, да и неприлично, всё в старость пришло, а иногда к нам и губернатор заезжает! Осенью надо будет построить кухню, а то уж очень теперешняя тесна. Затем людскую тоже надо устроить. Если поиски в Маньчжурии окажутся успешными, то для управления можно каменный дом на месте этого сарая построить, а теперешний дом отвести под контору. Так будет очень удобно». Я спешу свернуть разговор на неделовые темы и рассказываю за чаем об общих знакомых, передаю от тебя, Шанявских поклоны, делюсь впечатлениями от поездки своей. Здесь очень ловким, светским образом за чаепитием супруги собирают от меня необходимые им для всяких соображений справки. Моему приезду, несомненно, придается какое-то особое значение. Осторожно спрашивается, не женился ли ты или не собираешься ли жениться. Мой отрицательный ответ устраняет самое простое и приятное объяснение тому, почему приехал я, а не ты: «Сережа в виду женитьбы не поехал, поэтому пришлось двинуться мне». Понимая это, я здесь же объясняю, что мне хотелось познакомиться с краем, в который, быть может, в случае ликвидации дел больше уже и не приведется попасть и т. п. в этом же роде, но эти мои речи мало успокаивают. Остаются еще два объяснения, одно другого хуже: 1. Первое – в виду болезни Альф. Леон., я мечу в председатели правления, куда ты, по мнению П. А. и Е. П.,[23] будучи младшим из всех, не пойдешь, и 2. Второе уже самое худшее объяснение – я приехал произвести реформу в управлении, сменить Биршерта и назначить Берга.[24] Надо сказать, что повод к последнему подозрению был. Не говоря уже о назначении Берга независимо от Биршерта и определении ему «выдающегося оклада», «выдвинувшего его из ряда всех остальных служащих», «создавшего большие затруднения в приискании заведующих поисковыми партиями, которые теперь все желают получать столько же, сколько и Берг» и пр. и пр., не говоря также и о письме Альф. Леон. к Биршерту по поводу назначения Берга, вместо объяснения заставившее П. А. видеть в Берге своего будущего заместителя, еще в самое последнее время был фактик, подкрепивший все подозрения Биршерта. На Ононе я получил телеграмму за подписью Правления, предлагавшую мне вызвать с Зеи Берга и совместно с ним и Биршертом обсудить возможные сокращения расходов. Хотя я и предвидел, что это вызовет недоразумение, но в виду категорического тона телеграммы решил, что нам дело виднее и, не телеграфируя все-таки лично самому Бергу, просил Биршерта вызвать его к моему приезду с Зеи. В глазах Биршерта было ясно: я спешу немедленно по приезде объявить перемену в управлении и предложить Биршерту приступить к сдаче дел Бергу. Впрочем, все эти мысли мне не высказываются, и я догадываюсь о них по манере себя держать, по интонациям, по неуловимым намекам, по многозначительному тону, с которым мне сообщают, что Берг – в Благовещенске. Не желая с первого, так сказать шага, иметь объяснение, я кончаю чай и извиняюсь, что надо озаботиться задержанием номера для ночлега и получением вещей своих с парохода. Но здесь любезность Биршерта не знает пределов, он сам со мной едет на пароход и в гостиницу. Под вещи снаряжается резидентский конюх с резидентской телегой, запряженной в резидентского коня, а нам подают резидентскую коляску, ту самую, в которой ездил Альфонс Леонович, запряженную парой резидентских же лошадей с нарядным кучером в синей рубахе. Одним словом, честь честью – выезд какого-нибудь пана Нарушевича из своей Лоевской усадьбы мимо всех Зюсей и Зюсевичей к пароходной пристани.

Не знаю, но когда П. А. перед отъездом удалился на минуту и вернулся в черной паре, надушенный какими-то духами, я будто разом перенесся не то в Холмич, не то в Боклань, не то в Лоев и затем уже не мог отделаться от впечатления, что я имею дело с кем-то из породы Барановских. В следующие дни, чем ближе я с П. А. знакомился, тем чувство его духовного родства с панами белорусскими всё больше во мне крепло. Меня ведь потом познакомили (по фамильным фотографиям) со всем родом Биршертов и объяснили, откуда пошли «эти две линии Биршертов – Петербургские и не помню еще какие». Не даром он, кажется, уроженец Минской губернии. Наконец вещи мои доставлены в гостиницу, где я за 3 р. 50 к. получил приличный вполне номер, и мы прощаемся с П. А. На прощание он весьма трогательно, совсем как кролик Андрюша, уверяет меня, как он рад моему приезду, и как тяжела его ответственность, и как я лично всё выясню, хорошо и ясно и т. д. Я прощаюсь, и, зная по опыту, что управляющие особенно радуются приезду хозяев тогда, когда им приходится сообщить какую-нибудь весьма крупную неприятность, оставшись один, соображаю, какой такой сюрприз принесет мне грядущий день.

На следующий день я с утра на резиденции и, чтобы не разбрасываться, прошу сообщить мне сначала все данные относительно поисков в Маньчжурии.

Как ты уже знаешь, поездка в Гирин увенчалась успехом, и право поисков в Гиринской провинции на концессии Альфонса Леоновича продолжено еще на один год. Этого достигнуть было не очень трудно, хотя Люба[25] сначала хотел продлить право только на полгода и лишь после разъяснений Биршерта, что полгода ни к чему не приведут, он согласился на год. Остальным концессионерам права продлены лишь на полгода, ввиду чего Биршерт подал прошение предоставить нам поиски в других местах Гиринской провинции, какие окажутся свободными через полгода. Люба обещал это сделать. От всякой благодарности уклонился, хотя здесь, кажется, оба дипломаты наши – Биршерт и казенный Люба уже передипломатничали, и, можно думать, что в сердце своем Люба хотел быть понятым иначе. Ну да давать, тоже надобности нет никакой, лучше воздержаться. Впрочем, все-таки раскошелиться придется на церковь. Оказывается, она не только задумана, но уже строится, и деньги собраны, «только один генерал Шанявский ничего не дал», – говорил Люба. Как оказывается, телеграммы правления Люба не получил и потому считает, [что] на его просьбу пожертвовать никакого ответа не последовало. Это необходимо исправить. Биршерт говорит, что вполне достаточно пожертвовать 2000 руб. Помнится, мы постановили гораздо больше ассигновать. В таком случае избыток можно не жертвовать, а ограничиться лишь 2000 руб. Об этом я либо буду телеграфировать, либо напишу «Правлению», а то выйдет неудобно. Я буду просить правление разрешить нам с Биршертом доставить по назначению деньги, ассигнованные на церковь, сократив сумму, если мы найдем возможным. Во время пребывания Биршерта в Гирине там шло обсуждение тех правил, каким должны быть подчинены русские промышленники в Маньчжурии. По-видимому, вопрос этот остается еще открытым, и не сегодня-завтра могут быть изданы правила или законы, которые, пожалуй, весьма стеснят и во всяком случае изменят положение золотопромышленников. Этот пункт, к сожалению, весьма неясен, и едва ли сейчас даже от Лиссара мне удалось бы получить более или менее удовлетворительный ответ. Люба просил Биршерта присутствовать на одном из таких совещаний в Гирине. Заседание почти сплошь из разных китайских должностных лиц, из русских были только Люба, его секретарь да Биршерт. Обсуждение велось на китайском языке, при чем русские участвовали в прениях через переводчиков. Между прочим, обсуждался вопрос, следует ли ограничить размеры приисков 5– или 10-верстным расстоянием, и затем немного говорили о необходимости назначить подесятинную подать! Всё это меня крайне удивляет, но Биршерт, по-видимому, не в состоянии отвлечься от существующих в России норм и считает возникновение этих вопросов совершенно естественным. Признаться, при существовании концессий, как наша и другие, я не понимаю значения и даже возможности определить предельные размеры приисков, разве только с чисто фискальной целью, для того чтобы принять прииск определенной величины за единицу обложения. В таком случае, казалось бы, надо определить не максимальный, а минимальный размер прииска. Во всяком случае, как бы то ни было, ясно только то, что положение золотопромышленников в Манчжурии совершенно еще неясно.

Теперь, что дали наши поиски?

Самый обстоятельный и подробный отчет получен от Ситникова и Ковалева, ходивших по Нонни. Они представили весь денежный отчет, подробную карту пройденной ими местности, кроме того, все время из партии они писали письма, по которым можно судить о ходе дела. Эта партия исследовала верховья трех нижних левых притоков реки Нонни в нашей концессии: Мицили, Уд (или Аода, которую они считают главной рекой, а Гомоко лишь притоком Уда, тогда как по карте как раз наоборот) и Колор (или Галоли), Уд, да и остальные две речки имеют множество притоков. Весового золота нигде не найдено, знаки же встречаются часто, и при том в совершенно правильном порядке, позволяющем заключать о золотосодержащем пласте. Гидрография местности очень сильно отличается от показаний карты. По отзывам Пирри,[26] следует обратить особое внимание на верхние правые притоки Нонни и на истоки самой Нонни, вытекающей из места «контакта» хребта Ильхури Алинь с Б. Хангороком. Сам П. А. на эту местность больше всего надеется.

Берг ходил на Амурскую концессию, но карты пройденного пути, ни шурфовочных журналов еще не представил, ссылаясь на свою командировку на Зею, не позволившую ему докончить отчет. На днях, впрочем, отчет будет готов. Он утверждает, что в одном месте нашел весовое золото (до 20 долей), но при значительной глубине шурфа. Работать на выморозку, как принято на Зее, и на что были рассчитаны наши партии в Манчжурии, по его мнению, на Амурской концессии, по крайней мере, нельзя в виду отсутствия вечной мерзлоты и обилия вод в почве. Работа на выморозку, как он мне объяснял, при незначительных сравнительно морозах, настолько трудна и деликатна, что предоставлять рабочим вести её без надзора не имеет смысла. Поэтому все шурфы надо вести поблизости один от другого, чтобы можно было постоянно наблюдать за работой, но в таком случае за зиму можно прошурфовать одну только речку. Между тем, другие партии делали иначе. Заведующий ставил рабочих бить два шурфа на одной речке, а сам с другими шел дальше и на другой речке закладывал опять два шурфа и т. д. Кроме того что без контроля при таликах[27] и малых морозах почти все шурфы, по утверждению Берга, окажутся затопленными и недобытыми, по его мнению, такой порядок неудобен еще в одном отношении. Долины речек в большинстве случаев гораздо шире, чем на Зее, поэтому какие-нибудь два, три шурфа прямо теряются в долине и легко могут целиком миновать пласт. По-моему, последнее замечание Берга весьма основательно, тогда как трудность работать на выморозку, быть может, объясняется тем, что они выступили в марте, а не в октябре.

Основываясь на своих положениях, он предлагал снарядить партию летом, человек из 20 с ним, чтобы работать все время по максимуму. Быть может, этот проект и основателен, но я, как новичок в деле, не решился идти против традиций Биршерта, к тому же половина лета прошла уже, и второй половиной лета необходимо воспользоваться немедленно же для не менее важной для успеха поисков рекогносцировки местности. Надо сказать, что прошлой зимой партии ходили совершенно по незнакомой местности, теряя много времени на передвижение по таким местам, где по карте предполагалось шурфовать, а на деле шурфовать было нечего.

Особенно отсутствие предварительной рекогносцировки сказалось на Гиринской партии. В Гиринской концессии, как оказывается, не только нельзя полагаться на карту в отношении гидрографии, но и горы совсем в натуре расположены иначе, чем показаны на картах. Особые надежды возлагались на эту концессию потому, что по карте Нор вытекает с тех же гор, с каких берет свое начало Вокэн-Хэ, на которой работали раньше золото китайцы. Однако, по утверждениям Галкина, дело не так. Нор рождается будто бы значительно юго-восточнее этого хребта, а затем уже пересекает этот хребет на своем пути к Уссури. Таким образом, если полагать, что месторождения золота находятся в хребте, то следовало идти не к верховьям Нора, а спускаться несколько ниже по его течению и шурфовать притоки Нора, впадающие ниже, а берущие начало на хребте. Партия в Гиринской провинции никаких данных о золоте не добыла.

На прииске. Фото М. Сабашникова 1902 г.

Из всего вышесказанного ясно, что перед отправкой партии для шурфовки необходимо сначала бегло ознакомиться с местностью и наметить предварительно маршрут партии. Так как уже июль, то медлить со снаряжением рекогносцировочных партий невозможно, напротив, надо спешить, а то времени упущено уже слишком много. Почему Биршерт, зная всё это, не счел нужным телеграфировать о том в Москву и не объяснил положения дела – это, конечно, и самому ему неизвестно. Я сейчас же стал настаивать на снаряжении рекогносцировки. Во что обойдется каждая партия? А это мы сейчас подсчитаем, говорит Биршерт, и действительно, через полчаса смета на 6000 руб. на три партии готова. «Помилуйте, П. А., какие же это 6000 руб. – смотрите, вы считаете жалование Берга, который ведь уже нанят и пойдет или не пойдет на рекогносцировку, всё равно жалование и содержание получать будет, то же самое Галкин, то же самое рабочие поисковой партии Берга, сейчас ровно ничего не делающие! Дополнительно сверх текущих расходов всего 2500 руб. – на проводников и на заведующего третьей партией вместо уволенных уже Ситникова и Ковалева!». Кстати, несмотря на то что их партия дала наибольший материал, они оказались при моем приезде уже уволенными за пьянство, т. к. «это уже старинная истина, Мих. Вас., которой доказывать не приходится, что пьяницы для дела не годятся и в благоустроенном деле терпимы быть не могут». Но это так уже к слову, продолжаю выяснение сметы: «Конечно, эти расходы на жалование заведующих и рабочих по партиям, раз они не уволены, текут, но, Мих. Вас., ведь они будут отнесены не на летние, а на зимние поиски, если летние не состоятся, а потому мы должны считать, что рекогносцировка обойдется нам в 6000 руб.» Признаюсь, мне очень хотелось плюнуть с досады, да что ты тут будешь делать – «гвоздь», как его называет Альф. Леонович, всегда останется гвоздем и ждать от него большего нелепо. Я тут же решил снарядить рекогносцировочные партии, но, т. к. моя роль здесь, по-видимому, продолжала смущать П. А. и он всё еще не знал, что-то теперь от меня ждать, то решил, следуя ранее принятому порядку, телеграфировать смету Правлению и просить об утверждении этой сметы. Пусть по крайней мере на этом примере видит, что Правление существует, и мой приезд общего порядка не нарушит. Я, впрочем, сказал, чтобы готовились к отходу, не дожидаясь утверждения из Москвы, т. к. беру, в случае не утверждения, эти рекогносцировки на свою ответственность.

На прииске. Фото М. Сабашникова 1902 г.

Галкина, который сейчас живет с помощником и рабочими на ст. Графской, отправили опять на Нор, но с тем, чтобы он окончательно установил орографию местности.[28] Берга с его рабочими я предложил отправить на Нонни, а не на Амурскую концессию. Прежде всего, концессия на Нонни очень обширная, мало доступная и потому требует более солидного и надежного руководителя партии. Затем на поиски там у нас осталось всего один год, поэтому здесь времени терять не приходится. Между тем, хоть у Биршерта и намечен был уже новый поискатель вместо Ситникова, но начинать с того, что брать сразу первого рекомендованного человека, мне не хотелось, а на то, чтобы осмотреться и выбрать из нескольких кандидатов, надо больше времени. На должность руководителя рекогносцировки по Амуру я предлагал назначить кого-нибудь из служащих сейчас в компании, чтобы не увеличивать штата служащих. Ввиду близости концессии, казалось бы, партия рекогносцирования могла бы выйти неделями тремя позже других, это позволило бы служащему, избранному для этой цели, сдать должность на приисках и приехать с Зейской пристани в Благовещенск вовремя. Однако по целому стечению обстоятельств этого вопроса вырешать мне перед отъездом не пришлось, и вопрос о снаряжении рекогносцировки на Амурскую концессию так и остался не решенным. Этому я большого значения не придаю, во-первых, потому, что эта концессия и не требует, по-видимому, такой рекогносцировки, как другие, во-вторых, потому, что я еще надеюсь дело как-нибудь устроить, в-третьих же еще и потому, что т. к. концессия эта вечная, то можно исследовать её постепенно речку за речкой два-три года, а тогда и рекогносцировка теряет значение.

Обстоятельства же, помешавшие мне вырешить это дело, опишу тебе не ввиду их важности, а для характеристики того положения, в каком здесь вообще находятся дела. Ну и опять приходится рассказывать всё с исторической последовательностью и при том чуть ли не в лицах. Ты, быть может, удивишься обилию моего письма, но прими в качестве смягчающего обстоятельства, что впопыхах перед отъездом из Благовещенска я забыл взять с собой Теккерея и читать мне совершенно нечего. Ты на это пожалуй возразишь, что это неделикатно с моей стороны, т. к. если мне читать нечего, то ты-то при книгах и в лишнем чтении не нуждаешься. Но прими во внимание, что мне и зло сорвать тоже хочется. Действительно, Биршерт в двое суток привел меня в состояние кипения, но, тогда как ты хвастался, что умеешь кое-кого доводить до сего состояния при помощи простой Бунзеновской горелки, Биршерт употребляет для сего целый штат служащих, большую канцелярию, последние данные науки и литературы, вообще аппарат большой и весьма сложный. Действительно. Вот Разумов, он ведь едва два слова связать умеет. Когда он говорит, то, конечно, на каждое его слово приходится не менее десятка плевков, а я все-таки понимаю, что он думает, и что хочет сказать. Видишь, человек смотрит, умозаключает и действует, и всё это у него находится в органической связи – умозаключает человек по данным и фактам и поступает согласно умозаключениям. Здесь же всё как-то особо стоит: данные факты, рассуждения и поступки – всё это живет какой-то своей независимой, кажется, жизнью, и потребности поставить всё это в зависимость друг от друга не чувствуется.

От Маньчжурии мы перешли к положению приисков. По вечерам дома я изучал отчет, а с утра до вечера беседовал с Биршертом. Конечно, сейчас же дело сошло на Могот и на драгу. В доказательство своей, вероятно, интеллигентности и любви к машинам и книгам мне показали зеландский плуг для вспашки нови, чертежи ж.д., употреблявшейся на Джолоне, сводили в архив, помещающийся в лаборатории, и показали отчет за 1881, кажется, год – наилучший Джолонский год, а разговор всё о драге идет. Я, наконец, застопорил и попросил сообщить мне выкладки и расчеты по работе Могота драгой. Сейчас представлена была бумага, на которой значилось, что куб. сажень при работе драгой обходится 7 руб. и Михайловский прииск дает убыток, а Альфонсовский – прибыль. Всего запасу золота 44 1/2 пудов. Подсчитываю и вижу, что запас золота не окупит стоимости драги, а между тем Биршерт только что говорил о постановке трех драг. «Да, это совершенно верно, Вы сделали замечательно меткое замечание, но ведь расчеты были составлены, когда ни Тихоновский пр., ни другие не были еще сданы в аренду, и запасы золота были определены в 100 приблизительно пудов». Смотрю, действительно, на поданном мне листе значатся уже выработанные прииски. «Как же так, П. А.? Я всё время понимал, что Вы советуете теперь поставить драги? И Альфонс Леонович и брат считали, что Вы находите возможным работать один Могот драгой?» Через полчаса в кипе старых бумаг мне достают проект выработки драгой одной исследованной горы Могота (1100 саженей Михайловского и небольшой кусок Альфонсовского) с прибылью в 130 000 руб. в год в течение 4 лет при полном погашении стоимости драги. Разница в стоимости работ принята только другая, но почему и на каком основании, П. А. уже не помнит точно. Сам сознает, что всё это требует новой проверки и нового подсчета. Признаюсь, это меня сильно озадачило и даже разочаровало. Я думал, что у П. А., по крайней мере, проект работы драгой уже вполне разработан, оказывается, нет…

Вернувшись вечером в гостиницу, я впал от первого дня в Благовещенске в большое уныние. Маньчжурские поиски ничего не дали, и надежд найти что-либо остается у меня немного. Последний ресурс – Могот, не работавшийся, по твоему мнению, по одному лишь недоразумению даже теперешним способом – таратайками и пр., по подсчетам Биршерта даже при драге, то дает убыток, то прибыль. Что же это такое? Вспоминаю, наконец, что разведка произведена на 2 верстах, а прииск в 5 верст. Итак, не дадут ли остальные 3 версты достаточного запаса, чтобы, во всяком случае, оправдать попытку поставить драги. Итак, 3 июля с утра начинаю прерванный с вечера разговор. Относительно запасов золота на неразведанной площади П. А. очень осторожен и считает, что до окончательной разведки данными предварительной разведки увлекаться нечего. Предположения Levat он считает неосновательными. Видно, и он не менее меня смущен тем, как это так с Моготом выходит. Я заговариваю о работах открытым образом, но вижу, что он это считает такой нелепостью, что настаивать на этом предположении не вижу смысла – всё равно он не в состоянии обсуждать такой план, как и я был бы не в состоянии обсуждать план посева бурака в декабре.

«Знаете, Мих. Вас., теперь я тоже склоняюсь к тому, чтобы отдать Могот в аренду», – говорит П. А. за завтраком. У меня чуть глаза рогом не выскочили: «Т. е. как же это так, П. А., ведь вы не видите возможности работать этот прииск и сомневаетесь даже, можно ли его работать таким экономным способом, как драга, что же будут делать арендаторы?» Отдача в аренду – это какая-то панацея от всех зол, и, кажется, всё и всегда можно отдать в аренду. Оказывается, нет. До сих пор П. А. тоже думал, что арендаторы не справятся с Моготом, но теперь они выработали такой способ старательской работы с китайцами, при котором всякое золото добыть можно. Способ действительно очень простой и остроумный, но всё-таки, по-моему, не разрешающий вопроса. «Но, допустим, этим методом окажется выгодным работать, то почему нам самим от себя не поставить старателей китайцев?» Опять обычное объяснение, что то, что русскому здорово, то немцу смерть. Одним словом, я из разговора с Биршертом вынес лишь убеждение, что в Моготе 50 пудов золота minimum есть вне всякого сомнения, что другие так или иначе работать его с выгодой могут, а что нам – невозможно. Вопрос Моготский для меня стал темнее, а не яснее. Оставив всякую надежду разобраться с этим вопросом путем одних расспросов П. А., я перехожу к более щекотливым вопросам к текущим делам.

Что дали поездки Берга на Зею? Как моют арендаторы? И самое щекотливое: какие возможны сокращения в расходах? И тут, как я того ни избегал, вышло объяснение форменное ? la Baranowsky. «Зачем Берг? Зачем ему такой большой оклад? Если уж решили меня от должности отставить, то зачем не сказать прямо? Что значит письмо Альф. Леон. о назначении Берга?» И пошло, и пошло. Он, оказывается, «был груб, входил в комнаты, не снимая шляпы, навез с собой каких-то «Забайкальцев с лошадиным выговором», которого я никогда выносить не мог, и т. д. и т. д.». Но с господами Барановскими я недаром знаком смолоду, и к объяснениям подобным привычен. Я поэтому, не волнуясь, даю те объяснения, какие в подобных случаях давать приходится, и через час или полтора П. А. меня благодарит за то, что я разъяснил его недоразумения и пр. Но все-таки Берга надо осадить. Т. е. меня просят подтвердить ему, что он находится в распоряжении «Управления», а не одного только «Правления» без буквы У. Я это обещаю сделать, и настроение воцаряется самое радушное. Тут-то я и настигаю своего собеседника с самым неприятным – необходимо сократить расходы, – мы с арендаторов получаем около 3000 с пуда добытого золота и тратим более 3000 на пуд расходов по сбору и учету этих 3000 руб. Согласитесь, так дальше идти нельзя. Сам я ничего не предлагаю и настаиваю, чтобы были указаны самим П. А. те сокращения, какие он считает возможным.

После битвы предложение П. А. такое. За зиму свезти на Лунгинский склад всё имущество, весной доставить его водой в Благовещенск и продать, а Лунгинский склад вовсе уничтожить. Содержание его обходится почти 10000 в год, между тем за 2000 или 3000 можно устроиться на Зейской пристани, считая и наем помещения, и содержание приказчика. И так от 7000 до 8000 экономии. Это надо было сделать 4 года тому назад, но постройки Лунгинские оценены по балансу в 27000 руб., нельзя же их оставить без призору! Как я потом увидел, предложение закрыть Лунгинский склад исходит от Берга – спасибо ему.

Что касается вывоза и продажи имущества, то, конечно, это надо исполнить, но здесь тоже надо остерегаться давать категорические приказания, не разобравшись хорошенько, в чем дело. «Гвоздь» мог десятки лет хранить имущество и платить за его хранение больше, чем имущество стоит, только потому, что ему не было приказано его ликвидировать, однако, этот же «гвоздь» также исправно, в случае приказания, повезет ничего не стоящее имущество в Благовещенск и за провоз тоже потратит больше, чем за имущество выручить можно. Вообще с «гвоздем» надо поступать осторожно. Он и сам, кажется, чувствует свою негодность и несообразительность в некоторых делах и потому говорит: «М. В., мне, как старому служащему, трудно подтягивать Пошляева, Ружицкого, Шмурло. Как-то не достигает это цели, а между тем подтяжка нужна. Вот Берг у Шмурло нашел непорядок. Компанейское золото могут золотничники красть. Я вот что предлагаю. Раз он не прислан меня сместить, то сделаемте так: поставимте его главным заведующим приисками на место Ружицкого, а Ружицкого переведем сюда. Новая метла поможет делу, а Ружицкий здесь пригодится». На случай ликвидации имущества мне этот план понравился, но потом вечером я сообразил вот что. Ружицкого Биршерт уволить не захочет, это ясно как день, и послать его в партию на поиски вместо Берга тоже нельзя, он не годится, по-видимому. В результате всей комбинации получается на первый раз лишь увеличение штатов приисковых служащих на 2400 руб. да содержание, тогда как надо озаботиться их сокращением. При том для поисковых партий мы опять остаемся с совершенно неизвестным и ненадежным народом, между тем отправка летних партий не терпит отлагательства, а ходивший летом, должен идти и зимой. Наконец, у Берга целый штат рабочих «с лошадиным выговором», нанятых и подобранных специально для поисковых партий; с Бергом они пойдут, а другому какому-нибудь заведующему их «лошадиный выговор» опять может не понравиться, и останутся они на резиденции с повышенным окладом, бегая в лавку за ваксой или водя лошадей резидентских на кузню. Итак, я порешил наложить на такой план своё veto и настоять на отправке Берга в поиски. Мне оставалось, стало быть, переговорить об этом на следующее утро с Биршертом, обсудить с ним совместно с Бергом маршрут партии по Нонни, наметить третьего руководителя партии на Амурскую концессию и затем в тот же день около 3 часов выехать пароходом на Зейскую пристань. Другого парохода вскоре не ожидалось, а я видел, что для того чтобы сократить лошадей и администрацию, мне необходимо побывать самому на приисках. Между тем, ничего меня более в Благовещенске не задерживало, т. к. отправить партии Биршерт может и без меня. Однако утром все обернулось весьма неожиданным образом.

Утром мне телефонируют, что П. А. болен. Спрашиваю, в чем дело, оказывается – самый прозаический понос! Уж не от волнений ли со стариком такой грех случился. Все-таки просит побывать, «если я не боюсь». (?) Приезжаю и, видя, что ничего особенного нет, подтверждаю свое намерение ехать на прииски и стараюсь условиться относительно намеченных вопросов. Но тут пошли осложнения непреодолимые: для третьей партии служащего с приисков брать невозможно, «там и так недостаток надзора и надо увеличить администрацию, вот Берг нашел, что у Шмурло упущения и пр. и пр.».

Услышав, что я все-таки предлагаю Берга послать на поиск, Биршерт с моими доводами сначала согласился, и я пошел перетолковать о том с Бергом. Но когда я вернулся, чтобы проститься с П. А., то меня ожидало новое объяснение: П. А. формально подал в отставку! Как я тогда только понял, весь проект устройства Берга на приисках проводился ради того, чтобы соблюсти иерархическую лестницу в степени подчиненности и величин окладов. С посылкой Берга на поиски этот сокровенный план, мною совершенно ранее неуловленный, рушился, и вот опять Берг является поводом к объяснению и заявлению об отставке. Всё это мне донельзя напомнило кролика Андрюшку: и по своей путанице, и по любви к жалким словам и трогательным положениям. «Вы не беспокойтесь, я всё сделаю, прослужу даже год, если это необходимо для дела», – говорил старик уполномоченный, поседевший на службе дела, лежа на одре тяжкой болезни, – «но принципам своим я изменить не могу, и я считаю необходимым заявить, что принужден выйти в отставку и т. д.» Речь время от времени прерывалась тривиальной просьбой оставить его на несколько минут, что я и делал, уходя в сад и внутренне чертыхаясь что есть силы. Надо принадлежать к кроличьей белорусской породе, чтобы затевать объяснение именно в такую минуту и в такой обстановке, с позволения сказать, между двумя горшками. И всё это опять-таки панское – белорусское ломание, через час недоразумение, кажется, было настолько улажено, что необходимости спешить с подачей в отставку немедленно уже не было. Быть может, я несправедлив, но мне кажется, немало в этом объяснении играло и желание не упустить случая для красивой, трогательной позы, желание, конечно, бессознательное. П. А. все-таки про себя думает, что у него холера началась, это уж как Бог свят! И что холеру эту он подцепил в Гирине,[29] куда ездил по делам компании. Итак, как красиво – старик чуть ли не пожертвовал жизнью ради интересов компании, а вот молодой сытый хозяин заставляет его бросить службу и не даёт ему умереть спокойно. Уж не без этого!

Однако через час всё опять было выяснено, и я уехал к себе, чтобы садиться на пароход. Из-за этой ерунды не договорились только о заведующем третьей партией, но я считал, что оставаться для этого не стоит. Прежде всего, при нездоровье П. А. трудно было бы продолжать совместные совещания, да они ни к чему бы и не привели.

Ты понимаешь, почему мне уже так от Биршертощины тошно стало. Березовского в Благовещенске нет. Он сейчас в Хабаровске

По-моему, кроме сокращения Лунгинского склада надо сократить и Благовещенскую резиденцию, конечно, если не будет работы в Маньчжурии или драг на Моготе. Мне кажется, ликвидацию организовать можно так. Зимой свезти имущество на Лунгин, весной его сплавить в Благовещенск и начать быстро распродавать, сохранив для этого временно Благовещенскую резиденцию и оставив там резидента. Управление им и контора должны быть на приисках и всё сведено до минимума. Тогда еще, пожалуй, доход будет с приисков.

Отдача приисков в аренду, по-видимому, сделана весьма непрактично. Арендаторы покупали в Благовещенске кайла (!), имеющиеся у нас во множестве, только потому, что П. А. за них слишком дорого просил. И так имущества ликвидировали при отдаче приисков в аренду слишком мало, тогда как нужно было, напротив, навязывать арендаторам наше имущество. Затем, вместо того чтобы поставлять арендаторам припасы, мы платим им деньги, тогда как на поставке им припасов можно было, по-видимому, наживать. Ну да уж что сделано, того не вернешь.

Покажи ты это письмо Соне, а то мне писать про Благовещенск больше невмоготу. Если ты письмо мое получишь в Суткове, то перешли его для прочтения Соне. Писем я в Благовещенске не получил.

Хотелось бы знать, что делают наши. Какие вести от Ник. Вас. и Ольги Алек.[30] Читал о выпуске сахара из обоих запасов и порадовался. Поклоны всем.

Твой М. Сабашников

Данный текст является ознакомительным фрагментом.