12. Борьба со стереотипами

12. Борьба со стереотипами

Писатель вовсе не всесилен, подчас он просто бессилен. Но нам следовало бы принять определенный кодекс поведения. Важнейшим правилом этого кодекса должно бы стать то же, что и в Гиппократовой клятве: primum non nocere. Прежде всего, не повреди. Другими словами, ни при каких обстоятельствах нельзя потворствовать убийствам и оправдывать их.

Томас Венцлова

Публицистика – та область, в которой Томас Венцлова работает много, нередко затрагивая самые наболевшие проблемы, поэтому в Литве его оценивают противоречиво, подчас враждебно. Сам Венцлова воспринимает это как нормальную, даже желанную ситуацию. О вызванной своей статьей буре он говорит: «Я был бы очень слабым журналистом, если бы боялся такой реакции; напротив, она мне показывает, что я попал в самую точку».[313]

Польский журналист, бывший диссидент Адам Михник настойчиво подчеркивает общность Венцловы, Бродского и Милоша, обусловленную не только тем, что все трое – добрые друзья и прекрасные поэты, но и тем, что «они независимы и критичны не только по отношению к миру диктатур, но и по отношению к культурным стереотипам собственных народов. И собственной творческой среды. Тем самым они „диссиденты“ другого, более высокого уровня. Не случайно Бродского ненавидели не только правящие коммунисты, но и великорусские антикоммунистические шовинисты. Неслучайно Милош, оплевываемый долгие годы коммунистической пропагандой, был и остается объектом грубых нападок со стороны „ортодоксальных патриотов“. Так же и Венцлова получил немало шпилек от литовских националистов».[314]

Больше всего противоречивых оценок вызвали статьи, посвященные связям литовцев с соседями – евреями, поляками, русскими: «Евреи и литовцы», «Русские и литовцы», «Поляки и литовцы» и другие, посвященные национальным проблемам. Дональд Рэйфилд, рецензировавший перевод сборника эссе и критических с татей на английский язык, считает, что в этих статьях Томас Венцлова говорит «как национа льный психотерапевт, пытающийся излечить отказывающихся от лечения пациентов».[315]

Заканчивая свое письмо о Вильнюсе, Венцлова писал Милошу: «Гуманизация национальных чувств – дело первой важности; а следовательно, что-то надо для нее делать в меру сил»[316]. Прежде всего, следует сказать всю правду об истории отношений народов, не демонизируя чужих и не обожествляя своих. Так неизбежно приходится сражаться с устоявшимися мнениями, со стереотипами.

Литовско-еврейские отношения в XX веке прошли тяжкое испытание, но правду о них долгое время утаивали. Статью «Евреи и литовцы» Томас Венцлова написал еще в Литве. Впервые она была напечатана в 1975 году в подпольной еврейской газете «Тарбут», а позже многократно перепечатывалась на разных языках. Говоря о трагедии, случившейся в Литве в годы войны, когда не только от рук немцев, но и от рук литовцев погибло 200 тысяч литовских евреев, Венцлова впервые сформулировал основную мысль своей публицистики: «Если считать народ огромной личностью, – а непосредственное ощущение говорит, что эта персоналистская точка зрения единственно ценна и справедлива в мире моральном, – то к этой личности причастен весь народ – и праведники, и преступники. Каждый совершенный грех отягчает совесть всего народа и совесть каждого в нем. Сваливать вину на другие народы нельзя. В своем они разберутся сами. В нашем разбираться и раскаиваться нам, <…> мы должны говорить обо всем происшедшем, не выгораживая себя, без внутренней цензуры, без пропагандистских искажений, без национальных комплексов, без страха»[317]. Томас Венцлова формулирует понятие коллективной совести, а не коллективной ответственности, а это совершенно разные вещи. Чуть позже он поясняет: «Мы вправе гордиться лучшими представителями нашего народа, однако недостойные дела каждого соотечественника причиняют всегда особую боль»[318]. Понимая, что в еврейско-литовском конфликте обе стороны совершали ошибки, а сам конфликт был спровоцирован двумя тоталитарными государствами – гитлеровской Германией и сталинским СССР, – Венцлова прежде всего говорит о преступлениях, совершенных литовцами, ибо «если провинились еврей или англичанин, то виноваты этот еврей и этот англичанин, а не все евреи и англичане. Однако если провинился литовец, то в какой-то мере и я сам провинился»[319]. Статья «Евреи и литовцы» вызвала дискуссию. В литовском подпольном издании Au?ra[320] с Венцловой спорил А. Жувинтас (псевдоним, раскрыть который сегодня уже, увы, невозможно), утверждавший, что во время войны массовые убийства совершались потому, что немалая часть литовских евреев были членами коммунистической партии, они приветствовали советские преобразования в Литве и сами активно в них участвовали. Жувинтасу, который предпочел остаться неизвестным, отвечал не только Венцлова, но и тогдашний бывший (и будущий) политзаключенный Антанас Терляцкас, призывавший не оправдываться и не искать чужой вины, а сказать всю правду о прошедших событиях. Правда, по мнению Терляцкаса, жизненно необходима самим литовцам: «Заботясь только о будущем своего народа, я мечтаю о том, чтобы никогда больше литовцы не стреляли в невинных и безоружных. Мир могут потрясти катастрофы и пострашнее. Оградить литовцев от участия в погромах (на сей раз уже не еврейских) можно, только категорически осудив убийства мирных жителей».[321]

Этой проблематике посвящена и статья Томаса Венцловы «Сакрализация ошибок»[322], в которой говорится об июньском восстании 1941 года в Литве, направленном против большевистской оккупации. Венцлова подчеркивает отрицательные моменты восстания, особенно декларируемую его вождями солидарность с немецкими национал-социалистами и вытекающий из этого антисемитизм. И то, и это, по мнению автора, было ошибкой, стоившей жизни многим литовским евреям и повредившей международному престижу Литвы. Похожие мысли, только чуть более сдержанно, развивал историк нового поколения эмигрантов Саулюс Сужеделис: «Посмею сказать, что лето 1941 года – самый кровавый период литовской истории нового времени. Я не знаю другого периода, когда за такое короткое время было бы убито столько безоружных людей. <…> Я уверен, что открытость прошлому – не только оценка совершенных подвигов, но и сокрушение о своих грехах – была бы очень важна»[323]. Хотя Томас Венцлова не первым заговорил об отрицательных сторонах восстания, он, наверное, особенно выделил их, поэтому его статья вызвала бурные дискуссии и в литовской, и в эмигрантской печати. Аргументы сторонников восстания звучали особенно странно, когда союз с нацистами пытались оправдать тем, что этнических литовцев те организованно не убивали: «Томас Венцлова сознательно или подсознательно вычитает из фашистской (нацистской) доктрины расовую теорию. <…> Если бы он не смешивал литовцев с евреями, он бы не преминул заметить, что советский большевизм уничтожал все народы одинаково, а нацизм, руководствуясь расовой теорией, вообще не признавал за евреями права на существование»[324]. Из этих размышлений следует, что хотя и литовцы, и евреи были гражданами Литовского государства (тогда оккупированного), одних вроде бы оправданно приносили в жертву ради жизни других. Писатель Йонас Микелинскас, автор цитируемых строк, не замечает безнравственности своего высказывания. В печати даже появились заметки о «коллективном осуждении Томаса Венцловы»[325], но в конце концов разговоры о восстании стали спокойнее и объективнее. Пожалуй, такой и была цель статьи Венцловы: вдохновить на дискуссию, в которой понемногу сформировалась бы более объективная оценка.

Говоря о советской Литве, Томас Венцлова особо подчеркнул не угрозу потери национального облика, а другую, с его точки зрения, куда более реальную опасность: «Со страхом думаю о литовце, сохранившем родной язык, создавшем чисто литовскую семью, полном ксенофобии, но советизированном – невежественном, угодливом и послушном, живущем только материальными заботами, не считающим позором доносы и предательство. Со страхом думаю о литовце, нетерпимом к различиям, довольном собой и ненавидящем всех, кто на него не похож. Я знаком со многими такими литовцами и знаю, что они – лишь жалкие рабы. Масса рабов и крепостных – еще не народ; народ рождается там, где появляются сознательность, плюрализм, диалог»[326]. Именно советизация угрожала всем народам Советского Союза, включая русских.

Поэтому в статье «Русские и литовцы» национальные проблемы показаны немного под другим углом, чем в разговоре о литовско-еврейских отношениях: в сущности, здесь говорится о том, что нельзя отождествлять русских с тоталитарной системой. Революционеры разных народов лишались национальности, русский язык для них «значил не больше, чем, скажем, эсперанто»[327]. В советской империи судьба русских и литовцев в сущности одна: «Насильственное почитание „старшего брата“ – всего лишь лицемерная компенсация, которую система выплачивает русским за разрушение их народного и исторического бытия. По тем или иным соображениям, как я уже говорил, может быть использован русский национализм (его особенно насаждал нерусский Сталин в военные и послевоенные годы). По тем же соображениям в окраинные республики могут быть переселены массы людей, говорящих по-русски (не обязательно русских). Но делается это не из любви к русским – нет, система никого не любит, на несчастные толпы русских она посматривает свысока. Это делается не в интересах русских, а в интересах империи, потому что русские – как-никак самая большая группа населения – все еще цементируют империю»[328]. Общаясь с русскими диссидентами, Венцлова хорошо понял, что интересы народов совпадают, ибо империя, которую нельзя считать специфически русской, губит и литовскую, и русскую, и национальные культуры других народов. По мнению историка и журналиста Анатоля Ливена, именно статья Томаса Венцловы о русских и литовцах до сих пор актуальна, поскольку с развалом империи антирусские настроения в мире возросли, а «чуть ли не расистское отождествление „русских“ с „азиатами“, „азиатов“ – с „варварами“, против которого Венцлова протестовал уже в 1977 году <…>, теперь можно услышать и на встречах НАТО»[329]. Ливен, как и Венцлова, считает, что краху империи больше всего содействовали сами русские, желающие жить в другой, демократической стране. Что культура России, искалеченная долгими годами коммунистического режима, все еще жива и необходима миру, а шовинизм «отнюдь не помогает создавать единую, цивилизованную и мирную Европу»[330]. Ситуация в России сложная, но измениться в лучшую сторону она может лишь тогда, когда страна не будет изолирована от мира.

Многие критики статей Томаса Венцловы на национальную тему, обвиняя автора в нелюбви к родине, как будто не замечали, что он не убеждает литовцев в том, что они хуже, грешнее или слабее других народов, но упорно повторяет, что для таких комплексов нет никаких оснований: «Литовская историческая традиция не хуже, скажем, польской или шведской, и это всегда следует помнить»[331]; «литовцы – стойкий, чрезвычайно сильный и жизнеспособный народ. После всех сусловых и деканозовых, после партизанской войны и депортаций они должны были бы по любой статистике и логике составлять не более 30—40% жителей Литвы, а составляют 80%. «Исчезающий литовский островок» демографически отвоевал Вильнюс и Клайпеду, и символ наш не «горбатый карлик», а Погоня – скачущий рыцарь»[332]. Именно потому Литва должна общаться со своими соседями, не страшась прошлого, но осознав всю правду о нем. С точки зрения Томаса Венцловы, правды боятся только тоталитарные режимы.

В деятельности первой литовской газеты «Au?ra», выходившей в 1883—1886 годах, Венцлова видит и желание объять все прошлое, и терпимость к другим нациям, и, что для него необычайно важно, «типично интернациональный взгляд, уважение к демократическим движениям других народов».[333]

О газете Au?ra Венцлова писал в 1983 году и тотчас же нашел сторонников. Сосланный в Сибирь Юлюс Саснаускас (именно судьбой Саснаускаса и нескольких его друзей, исключенных из школы из-за национальных и религиозных убеждений, интересовались Томас вместе с Людмилой Алексеевой из московской Хельсинкской группы, когда она приезжала в Вильнюс в 1976 году) в том же 1983 писал сидевшему в лагере Терляцкасу: «Как-то (по радио. – Д. М. ) очень разумно говорил Томас Венцлова. Он сказал, что не надо бы чересчур идеализировать литовских князей, что этот исторический период не столь существенен, а прошлое, из которого мы должны, как поется в песне, „силы черпать“, – это эпоха национального возрождения. О, если бы пятьдесят лет назад высказывались подобные мысли!»[334] Кстати, иностранные рецензенты публицистики Томаса Венцловы часто подчеркивают именно «спокойное и ответственное, уважительное поведение (основанное не на том, что чужие грехи надо забыть, а на том, что пора вспомнить и о своих, и ни один народ в XX веке не может назвать себя невинным), требующее такого же уважительного отклика»[335] и называют такое поведение патриотизмом.

В раздираемой национальными конфликтами России такая публицистика особенно актуальна. Не случайно Евгений Ямбург в книге, предназначенной для учителей и студентов, подчеркивает, что «гуманизация национальных отношений в наших условиях – важнейшая педагогическая задача»[336], а как образец корректной полемики о наболевших вопросах перепечатывает статью «Евреи и литовцы» и диалог с А. Жувинтасом. Рецензируя в учительской и родительской газете «Первое сентября» вышедший в России сборник публицистики Томаса Венцловы, Григорий Померанц, кроме прочего, цитирует статью «Русские и литовцы» («настоящие национальные поражения начинаются тогда, когда анализ сменяется неконтролируемыми эмоциями, ксенофобией и громогласными фразами»[337]), комментируя эту фразу: «эти слова хочется повторять и повторять русским политикам»[338]. Словом, написав о том, что важно литовцам, Томас Венцлова оказался актуален не только в Литве.

После обретения Литвой независимости Венцлова продолжает будить заснувшие умы. Его высказывания, как утверждает Мартинайтис, «задевают те проблемы в Литве и эмиграции, которые уже заросли крапивой или их обсадили цветами руты, любимыми в литовских палисадниках»[339]. В 1990 году, приветствуя независимость Литвы, он говорит о наметившихся отрицательных тенденциях: «Малообещающим представляется тяготение к своеобразному балтийскому изоляционизму, культ патриархальных обычаев, патриархальной „доброты“, язычества, осуждения „пришедшего в упадок Запада“. Все это бытовало и по-прежнему бытует в нашей поэзии и прозе. <…> Это толкает к своеобразной новой утопии – несколько лучшей, чем та кровавая утопия, от которой, слава Богу, мы наконец освобождаемся; но вряд ли и новую утопию можно признать конструктивной и осмысленной»[340]. Все это настроения резервации, которым Венцлова противопоставляет открытый современный мир. Войдя в него, литовская культура станет жизнеспособной. За терпимость, наведение мостов между народами и борьбу со стереотипами действующий в Сейнах фонд искусства и культуры Pogranicze в 2001 году удостоил Томаса Венцлову звания «Человека пограничья». Сейны, хотя и отделенные государственной границей, расположены неподалеку от тех мест, где родился отец Томаса и где сам он часто бывал в детстве. Население там смешанное – есть и литовцы, и поляки. Это пограничье трех государств – Литвы, Польши и России, и Томас Венцлова чувствует себя там своим, необходимым человеком:

Траву, где холодеет детство, тронь.

Теперь ты дома. Тройственное море

шумит в ракушке ночи. Часовой,

которого не будет больше… Воздух,

тоскующий по голосу, – твой дом.[341]

Уже в ранней юности противившийся закрытости мира, Томас Венцлова говорит: «Глобальное настоящее – это целое огромное пограничье: находясь в нем, ты должен то и дело преодолевать барьеры, без устали бороться с изоляцией. Это не обязательно унификация; границы все равно останутся, потому что они украшают мир, но, будем надеяться, они никогда уже не будут тоталитарными и абсолютными»[342]. Сама жизнь поэта и его творчество, разрушающие стереотипы, помогают уничтожать абсолютные границы между народами Восточной и Западной Европы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.