ПЕРВЫЕ ПЬЕСЫ УЧЕНИКА ШЕКСПИРА
ПЕРВЫЕ ПЬЕСЫ УЧЕНИКА ШЕКСПИРА
Долговязый, без шляпы, с длинными светлыми волосами, в деревянных башмаках, бродил неприкаянно Андерсен по улицам Оденсе.
Он взрослел и был всё заметнее своей непохожестью на других ребят. Большую часть дня он проводил теперь у вдовы священника Бункефлод.
Бункефлод был при жизни приходским священником в Оденсе, в церкви Святого Ханса. Он сочинил и издал песни для учеников ткацкой школы в Зеландии. Эти песни были посвящены основанию ткацкой фабрики в Южной Зеландии. Их распевали, и сестра гордилась братом. Вдова пастора, Мария Бункефлод, и его сестра мирно доживали отпущенные Богом дни в пансионате, как бы сейчас поименовали это учреждение. Оно было построено для людей, попавших в стеснённые обстоятельства. Это учреждение появилось на свет в 1776-1781 годах. Сам же дом, где и находилось пристанище обездоленных душ, стоял на Мюнкемёллестрэде, как раз напротив домика, где обитали Андерсены. Старушки стали приятельницами любознательного мальчика.
Одиночество старушек сблизилось с одиночеством Андерсена. Ему интересно было бывать здесь — как-никак, это была первая образованная семья, куда его пригласили, что разогревало тщеславие мальчугана. Книги охраняли покой этой семьи.
— Мой муж был поэт, — не раз с гордостью говорила вдова.
— И поэт достойный, — добавляла чопорная сестра покойного.
И вместе они смотрели на портрет священника, который отнимал время у молитвы ради двух-трёх строф каждый день. Они хранили его рукописное наследие — частичку жизни, оставленную священником на земле.
— А ты знаешь, мальчик, что такое поэт? — спрашивала у него сестра умершего и светящимися от восторга глазами смотрела на Андерсена.
— Нет, — честно отвечал он.
— Бог разными талантами наделяет людей, но лучшим из них он вверяет дар слова. Это богатство, за которое Бога следует молить всю жизнь. Ведь вначале и было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог! — задумчиво повторяла она, и свет не исчезал в её глазах, а загорался ещё ярче.
Она говорила громко, и Андерсен прислушивался к её словам благоговейно, точно их произносил ангел. Да она и была похожа на ангела — тонкая, время стёрло в ней женские черты, а большие глаза усиливали её похожесть на высшее существо.
Андерсен сконфуженно молчал и смотрел на пол, ему было стыдно, что он не знает высокого имени «поэт».
— Я прочту тебе Шекспира, и ты поймёшь, что такое поэт, — говорила сестра покойного священника Бункефлода и доставала толстую книгу.
Битвы, возвышенные речи, непонятные названия, ведьмы, обманы, сражения, подвиги, смерти, потоки крови — всё это в изобилии хлынуло в сознание Андерсена, сломав запруды привычного городского мышления, оттеснило все жизненные заботы и превратило часы в гостеприимном доме в истинный праздник. Сплошная радость царила в его обнажённом сердце. Тело и душа его ликовали, вступив в новую, доселе неизвестную жизнь, которая тут же переселилась и в кукол. Андерсен разыгрывал дома многочисленные спектакли, до покраснения век плакал над гибелью героев, произнося слова, которых не понимал.
— Как тебе только не надоест этот игрушечный театр! — всплёскивала руками уставшая мать, но ни в чём не могла перечить единственному сыну.
Пьеса за пьесой рождались в воспалённом сознании ребёнка. Шекспир не пощадил его — заставил полюбить себя в первый же день. Он брал сюжеты из Библии, из учебника Закона Божия. Слушателей было мало, но ни один из соседей не избежал экзекуции очередной трагедией Андерсена.
Час, два, три — вот и готова пьеса «Карас и Эльвира».
Мальчик облился слезами, рассказывая её своим куклам. Даже лоб его был горяч от слов, которые вырывались, как лава из вулкана: это был для него сплошной поток счастья.
— Хотите, я прочту вам свою новую пьесу? — спросил он у соседки по дому.
— За что? — не поняла она наивного мальчугана.
— Бесплатно, бесплатно, — отвечал Андерсен, — совсем бесплатно.
— В самом деле, зачем тебе деньги, — отвечала словоохотливая соседка.
— Слушайте же! — высокомерно, произнёс молодой драматург.
И ожили, ожили его куклы. Глаза их блестели, волосы струились по ветру слов, ноги сами носили героев но сцене то в одну сторону, то в другую.
Соседка слушала молча, ни одна черта её лица не передавала андерсеновского энтузиазма, она смотрела на него с удивлением, а его восторг вызывал в ней только щедрую улыбку.
Наконец премьера пьесы окончилась. Соседка потянулась. Мальчик ждал похвалы.
— Как называется твоя пьеса?
— «Карас и Эльвира»! — гордо произнёс молодой драматург и отвёл потную прядь волос со лба. У него так горел лоб, что если бы поднести к нему лист бумаги, то бумага бы непременно загорелась.
— Уж лучше бы ты назвал её «Карась и корюшка», — рассмеялась соседка. Её смех был искренним и чистым. И она сама обрадовалась своей остроте.
— Моя мать хвалила эту пьесу!
— Ну и что? Она тоже любит карася.
— Вот как? — спросил мальчик сквозь слёзы и привёл свой главный аргумент: — Эта пьеса понравилась госпожам Бункефлод!
— Бедные старушки, в этом нет ничего удивительного. Мучаешь их с утра до вечера! Поневоле они тебя похвалят, лишь бы ушёл от них поскорее, чтобы бедняжки отдохнули до утра, до твоего следующего прихода!
— Вы никогда не читали Шекспира.
— Вот уж правда, зато у нас будет сытный ужин, а твоя мать принесёт тебе только хлеба. А Шекспира на ужин не съешь!
И она высокомерно и чопорно вышла, унося свою насмешку.
Мальчик расплакался, и куклы плакали вместе с ним. Они гладили его и жалели. Они готовы были отдать ему всю свою прекрасную одежду, чтобы он стал красивее всех.
Но Андерсен привык к своей собственной одежде, она была перешита из того, что носил покойный отец, и напоминала о нём, а Андерсен любил о нём вспоминать.
Когда он перестал плакать, дома оставаться не было сил, казалось, и стены смеялись над ним, как надменная соседка.
Он побрёл на берег, где мать полоскала очередную кучу белья: это сёстры Бункефлод оказали милость. Они могли ещё и не стирать своё бельё, но, видя тяжёлое материальное положение Марии, захотели помочь ей по-своему и отдали бельё в стирку раньше времени. Всё же она должна была одна кормить сына. А в мальчишке определённо что-то было, неплохо, если он станет со временем настоящим мастером и сможет кормить в старости свою уставшую мать!
— Соседка сказала, что моя пьеса плохая! — закричал он, едва увидев мать.
Мать выпрямилась.
— Она завидует, что это не её сын написал такую пьесу, — твёрдо сказала мать. — Никто из мальчишек не умеет писать так хорошо, как ты! Ты — единственный, кто может это делать во всём Оденсе. Другие мальчишки только и знают, что бегают день-деньской по улицам. То-то порадовался бы отец, если бы послушал тебя. Уж он-то не дал бы твоих пьес в обиду каким-то соседкам, которые мнят из себя неизвестно что!
— Я ведь учился у Шекспира! — весело произнёс Андерсен. — Мои пьесы не могут быть плохими!
— Что-то мне совсем холодно, — сказала мать, выбираясь на берег.
На берегу она устало присела и посмотрела на солнце, будто прося его прислать ей лучей погорячей. Она погладила колено сына и сказала:
— Люди очень завистливы. Они чувствуют себя хорошо, когда другим плохо. Но ты на них не обижайся. Хороших людей всегда больше, чем плохих!
Слова матери вдохновили Андерсена на новые произведения. Он привыкал к словам, прежде таким неповоротливым. Теперь он дружил с ними и уже не мог пройти улицу, чтобы не придумать какую-нибудь реплику вельможи, рыцаря или шута. Читать свои пьесы? Для него и не было удовольствия выше. Слова рождались в нём сами и обрушивались на каждого, кто в замешательстве, из интереса или по робости соглашался их послушать.
Даже видя насмешливые лица, странный мальчик был уверен, что пьеса — прекрасная, а смеются над остроумием его героев.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.