Я начинаю с нуля

Я начинаю с нуля

(1960)

20 июня 1959 года вместе с Дугласом Дэвисом Пиаф покинула Нью-Йорк, чтобы вернуться в Париж. Больше она уже никогда не увидит Америку. Прибыв в аэропорт Орли, она не скрывается от репортеров, не утаивает новую любовную связь. Она делает заявление для журналистов, которые встречают ее: «Я обнаружила, что мужчина может дать мне очень много, даже толком меня не зная… Когда я лежала в госпитале, он каждый день целых два часа трясся в метро, чтобы навестить меня. Он приносил мне фиалки и плитки шоколада. Я связала ему свитер. Я влюбилась. Я не могу ни в чем поклясться, но надеюсь, что это – большая любовь».

Журналисты, встречавшие певицу в аэропорту, были впечатлены немалым ростом Дуга Дэвиса – художник смотрелся просто гигантом на фоне метра сорока семи певицы. Эта странная парочка вдохновит «Paris-Journal» на создание сравнительной таблицы ростов мужчин Пиаф: тремя днями позже в газете выйдет статья «Пиаф любит очень высоких и очень сильных». Классификация выглядела следующим образом: Марсель Сердан – 1,70 м; Эдди Константин – 1,75 м; Жак Пилль – 1,80 м; Ив Монтан – 1,82 м; Жо Мустаки – 1,88 м; Феликс Мартан – 1,94 м; Дуглас Дэвис – 1,99 м.

Вне всякого сомнения, присутствие молодого американца залечило все душевные раны Эдит, она успокоилась и перестала злиться на Мустаки, как это было всего за несколько месяцев до описываемых событий. Доказательством тому служит письмо, которое певица отправила автору «Milord»; в этом письме Эдит сообщает бывшему любовнику, что прощает его, и рассказывает об изменениях, происшедших в ее личной жизни: «Жо, мой малыш Жо. Если говорить о любви, то я больше не люблю тебя, но я питаю к тебе самые искренние дружеские чувства. Я останусь твоим другом, на которого ты сможешь положиться в любых обстоятельствах. Я нуждаюсь в очень спокойной и размеренной жизни (sic), которая никогда бы не подошла тебе. Я также нуждаюсь в ком-то, кто был бы рядом со мной и относился ко мне с б?льшим пониманием и тактом. Благодаря тебе я встретила мужчину, который способен дать мне все это. Я не хочу потерять его, потому что это именно тот человек, который мне нужен и которого я люблю»[136].

Что касается размеренного образа жизни, то Пиаф, не успев вернуться в Париж, возобновляет «безудержный бег по кругу»: она ложится лишь на рассвете, спит всего по нескольку часов в день и глотает горстями лекарства, чтобы не свалиться с ног. «Просыпаясь, она принимала “Макситон”, чтобы быть в форме, – вспоминает Филипп-Жерар, – перед тем как лечь, чтобы заснуть, глотала “Гарденал”. Иногда она принимала две таблетки одновременно».

Десять дней отдыха в начале июля, проведенных в собственном загородном доме в Конде, и Пиаф снова возвращается к сценической деятельности. Она дает сольные концерты по всей Франции. Как и все остальные любовники, Дэвис ни на секунду не оставляет подругу. Именно он находился за рулем машины певицы, когда та слетела в кювет у Шалон-сюр-Марн. Несмотря на повреждение грудной клетки – ее грудь под платьем перетянута бинтами, – уже на следующий день Пиаф пела в казино Дивонн-ле-Бен, прежде чем направить стопы в Бельгию.

1 августа она вместе со своим маленьким «войском» обустраивается на две недели в отеле «Мажестик» в Каннах, чтобы дать несколько концертов в регионе. Именно здесь к ней присоединяется Клод Левейе, молодой композитор из Квебека, с которым певица познакомилась несколькими месяцами ранее, когда выступала в «Бозо», концертном зале Монреаля. Прибывший по приглашению Пиаф, которая сразу же оценила недюжинный талант музыканта и предложила работать на нее, Левейе попытался на ходу сесть в «поезд Пиаф», который мчался на бешеной скорости. Канадца с самого сначала смутил безумный ритм жизни, который Эдит самым тираническим образом пыталась навязать своему окружению: работа, работа и только работа – все остальное вторично. «Я сразу же понял, что они толком даже поесть не успевают»[137], – скажет уроженец Квебека впоследствии, вспоминая этот период.

Дуг Дэвис не смог долго выносить каторжный ритм гастролей. В конце августа он сломался и, невзирая на угрозы самоубийства со стороны Пиаф, сел в поезд, следующий в Париж. Его великая история любви с Эдит продлилась всего шесть месяцев.

Шокированная очередным крушением надежд, Пиаф уехала в свой загородный дом, чтобы немного отдохнуть. Чересчур поздно! Ее разбитому, изношенному телу уже недостаточно было короткого отдыха. 21 сентября звезду в срочном порядке перевезли в Американский госпиталь, где уже на следующий день ей сделали операцию. Диагноз: панкреатит. 14 октября Эдит вернулась на бульвар Ланн, куда уже переехал Клод Левейе. Но он переехал не для того, чтобы стать новым любовником Эдит, а чтобы писать ей песни. «Она заперла Левейе, – делится воспоминаниями фотограф Юг Вассаль, близкий друг певицы, – запретила ему выходить, пока он что-нибудь не сочинит».

Молодой композитор почти сразу же заметил, что квартира на бульваре Ланн совершенно не приспособлена для обычной жизни, что скорее она напоминает мастерскую художника, в которой постоянно идет процесс творения. «Там все время что-то рождалось, появлялось на свет, – вспоминает Левейе. – Отовсюду лилась музыка. Приходил Шовиньи, дирижер, чтобы поработать с ней. Марк Бонель старался извлечь из аккордеона необычные звуки». Об этой же кипучей творческой атмосфере расскажет и Юг Вассаль: «Творить вместе с Эдит было трудно. Обычно все начиналось вечером. Где-то в половине десятого, иногда в полночь, в два часа ночи. Это были самые сильные, значимые мгновения, только ради них здесь и жили»[138].

«Я обнаружил вокруг нее то, с чем столкнулся в доме матери, когда мне было десять, – сообщит в свою очередь Франсуа Беллер, сын Мари Дюба. – Несмотря на хорошее настроение и на любовь к веселью, вокруг нее всегда царило непроходящее нервное напряжение. Это было существо, целиком и полностью сосредоточенное на своем искусстве, на своей профессии, на песне. В реальности только это ее и интересовало, все остальное просто не существовало»[139].

Эти «творческие ночи» проходили в почти пустых апартаментах, где, если верить словам Юга Вассаля, комфорт был сведен к строгому минимуму: «Сразу слева от входа находилась кухня со стареньким холодильником, заполненным сливочным маслом, паштетами, колбасой. (…) Справа располагалась гостиная: изъеденный молью серый ковер, сигареты, разбросанные по полу. Кресло, продавленный диван, на котором с видом королевы восседала Эдит. Слева стояли рояль и лампа без абажура».

На бульваре Ланн, где Пиаф все организовала таким образом, чтобы никогда не оставаться в одиночестве, она проживала в окружении самых близких людей: ее секретарь, ее кухарка, а также многочисленная «свита», существовавшая за счет звезды. «В ее окружении имелись и чистые, преданные люди, – объясняет Мишель Ривгош. – Но были и другие: настоящие грабители, гнусные существа, те, кто ее развлекал, эдакие прихлебатели, и те, кто беззастенчиво тянул из нее деньги. Деньги никогда для нее ничего не значили. Она зарабатывала миллионы, но не знала, что такое сорок или пятьдесят франков, что такое чек…»[140]

Вот уже несколько месяцев Пиаф преследовал один-единственный кошмар: она больше не сможет петь. Не обращая внимания на предостережения врачей, 20 ноября 1959 года, через пять недель после выписки из больницы, певица снова вышла на сцену. Концерт состоялся в кинотеатре «Многообразие» в Мелёне, в городе департамента Сена и Марна, куда специально приехала актриса Марлен Дитрих, чтобы поддержать подругу. После этого представления напичканная медикаментами Пиаф отправилась в турне по северу Франции – так начались «самоубийственные гастроли». 3 декабря, во время сольного концерта в Мобёже, Эдит почувствовала себя дурно прямо на сцене и не смогла закончить выступление. Однако она не отказалась от ангажемента и в следующие дни посетила множество городов: Сен-Кантен, Бетюн, Ле-Ман, Эврё, Реймс, Руан, Дьепп и Лаваль. Она проявила редкую стойкость, постоянно «держала удар», хотя слабела на глазах. В воскресенье 13 декабря в указанный на афише час она должна была подняться на сцену одного из кинотеатров города Дрё. Время шло, и публика начала терять терпение, звезда все не появлялась и не появлялась. Все, кто был в гримерке певицы, советовали ей отменить концерт, ведь Эдит едва держалась на ногах. «Я хочу спеть, это все, что у меня осталось, – повторяла она, захлебываясь в рыданиях. – Моя публика заплатила за то, чтобы увидеть меня, позвольте мне спеть». Чем закончился этот инцидент, рассказывает местная газета: «Пошатываясь, она подошла к микрофону. На восьмой песне она чуть не упала. Рабочие сцены уже хотели опустить занавес, но она крикнула им: “Я буду продолжать!” Когда закончилась десятая песня, она рухнула на руки своих музыкантов».

Той же ночью певицу срочно доставили в Париж, а затем поместили в клинику Бельвю в Мёдоне, где Эдит прошла курс лечения сном. Она выписалась из больницы 24 декабря, но вернулась туда уже 31-го с диагнозом «желтуха». Через несколько дней звезду перевели в Американский госпиталь. Лишь в конце января Пиаф снова оказалась дома и тут же сообщила о своем намерении возобновить концертную деятельность в апреле: она собиралась выступить в «Олимпии». За последние девять месяцев она не записала ни одной песни и уже два года, как не выступала на парижской сцене.

Крысы бежали с корабля, дом на бульваре Ланн опустел. Было покончено с лестью «придворных», рядом с Пиаф остались лишь самые преданные друзья. Если говорить о творчестве, то Эдит особенно сблизилась с Клодом Левейе и Мишелем Ривгошем. Именно с ними той далекой весной она начала работать над проектом мюзикла-балета, названного «La Voix» («Голос»). «В этом спектакле должно было быть одно па-де-де, – рассказывает Мишель Ривгош, – его должна была танцевать пара балетных актеров под эгидой персонажа Пиаф. За музыку к па-де-де отвечал Клод Левейе. Каждый день она спрашивала его, как идут дела. А когда произведение наконец было написано, она заставляла композитора исполнять его по десять раз на дню… И тогда с помощью двух своих пальцев, пальцев, изуродованных ревматизмом, она изображала движения танцоров па-де-де. Это было смешно… и одновременно так печально. Эти два бедных больных пальца, которые пытались изобразить мужчину и женщину во всей их воздушной легкости…»[141]

Несмотря на то что уже было записано несколько песен[142], спектакль «La voix» так никогда и не был поставлен. Однако в мае певица вернулась в студию грамзаписи, чтобы за два сеанса записать дюжину новых песен для будущей пластинки (25 см), две из которых принадлежали Клоду Левейе, а одна – Жаку Преверу и Анри Кролла («Cri du coeur» – «Крик души»). Второй сеанс записи был назначен на 27 мая, Пиаф должна была закончить альбом, но встреча была аннулирована из-за ухудшения здоровья звезды. В ночь со 2 на 3 июня ее снова госпитализировали для проведения срочной операции, связанной с непроходимостью кишечника. На этот раз Эдит проведет в Американском госпитале около трех месяцев, за это время она станет жертвой печеночной комы. Прогноз врачей был крайне неблагоприятным, но через два дня Пиаф пришла в сознание. Понемногу силы возвращались к ней, и в конце августа Эдит выписалась из клиники, чтобы уехать в Ришебург, в загородный дом Луи Баррье.

Здесь она пробудет вплоть до 10 октября, и именно здесь будет снята одна из передач «Cinq colonnes ? la une» («Пять колонок на первой полосе»), знаменитой программы французского телевидения, в которой Пьер Дегроп возьмет интервью у звезды эстрады.

Интервью журналист начнет с вопроса о гастролях минувшей осени.

ДЕГРОП. Это было самоубийственное турне?

ПИАФ. Я хотела пойти до конца, но я ошиблась.

– Почему вы хотели идти до конца?

– Потому что всегда иду до конца.

– Абсолютно во всем, что вы делаете?

– Да.

– Вы думали о том, что можете умереть?

– Я думала о том, что скоро умру, но я не боялась. Скорее я испытывала чувство облегчения, потому что… мне казалось, что я больше не смогу петь. И жизнь больше не интересовала меня… Конечно, есть любовь, но я полагаю, что любовь без песни – это невозможно. Как и песня без любви. Должно быть и то и другое.

– Вы думаете, что сможете петь всегда?

– Я не хотела бы умереть старухой. Я надеюсь, что умру прежде, чем больше не смогу петь.

– Складывается впечатление, что вы крайне хрупки, уязвимы, но стоит вам открыть рот, чтобы начать петь, и вы становитесь совершенно другой женщиной. Как будто бы вам сделали укол.

– Когда я пою, у меня возникает чувство, что я больше себе не принадлежу. Меня больше там нет, это какое-то странное состояние.

– Вы смотрите вокруг себя, когда поете?

– Нет, не смотрю. Даже малейший шорох способен помешать мне. Заставить забыть слова. Я словно с ума схожу.

Заканчивая беседу, Пьер Дегроп спросил певицу о ее отношении к деньгам и прочим материальным благам. И когда заметил, что она очень много зарабатывает, Пиаф воскликнула: «Да, я всегда думаю, что у меня есть деньги, но их никогда не оказывается под рукой».

Меж тем Эдит не сказала, что с тех пор, как ее творческая деятельность приостановилась, ее финансовые дела шли из рук вон плохо. Ей даже пришлось продать дом в Конде-сюр-Вегр, распрощаться с личным шофером и разрешить Роберу Шовини работать с другими артистами.

В начале октября Пиаф продолжила поправлять здоровье и преуспела в этом благодаря заботам доктора Люсьена Вембэ, мануального терапевта, который делал все возможное, чтобы облегчить страдания певицы. Эдит еще не до конца оправилась, но уже 10 октября смогла вернуться домой, в Париж. Она даже начала выходить в свет и посетила спектакль «De doux dingues» («Чокнутые добряки»), в котором играла ее бывшая секретарша Сюзанн Мон.

Однако здоровье Эдит оставалось весьма хрупким. Так, 24 октября она чувствовала себя настолько усталой, что решила отменить запланированную встречу с поэтом-песенником Мишелем Вокером и композитором Шарлем Дюмоном, которые хотели представить звезде свою новую песню. Эдит твердо вознамерилась отменить прослушивание еще и потому, что не слишком высоко ценила творчество Дюмона, от песен которого до сих пор всегда отказывалась. Предлог для отказа был явно надуманным, ведь об одной его песне исполнительница сказала: «Она настолько мне подходит, что я не стану ее петь».

Оскорбленный таким поведением, Дюмон потерял всяческое желание работать с Пиаф. Он бы и сейчас к ней не обратился, если бы композитора не уговорил его друг Мишель Вокер, с которым они в соавторстве написали песню «Envoie la musique» («Выпусти музыку») для Колетт Ренар. Когда композитор и поэт в пять часов вечера прибыли на бульвар Ланн, они не знали, что Даниель Бонель тщетно пыталась связаться с ними, дабы сообщить об отмене встречи. Не успели друзья войти в особняк Пиаф, как им рассказали о плохом самочувствии звезды. Они уже были готовы развернуться и уйти, когда услышали, как певица где-то в глубине апартаментов бросила своей помощнице: «Уж коли они пришли, пригласите их в гостиную».

Прошло полчаса, и в зале появилась Пиаф, облаченная в бледно-голубой халат и конфетно-розовые тапочки. Она сердечно поздоровалась с Мишелем Вокером и, едва удостоив взгляда Дюмона, бросила: «Хорошо, играйте, только побыстрее. У меня совсем мало времени, я очень устала». Взбешенный композитор сел за рояль. «Я спел песню, не сдерживая гнева, звучащего в голосе, – рассказывает он в наши дни. – После первого прослушивания она посмотрела на меня и спросила: “Неужели вы написали эту песню?” Я сказал: “Да”, и тогда она попросила меня исполнить композицию еще раз. Прослушав песню во второй раз, она сказала: “Ваша песня облетит весь мир”. Я подумал, что такого не может быть, потому что мне самому она не очень нравилась».

Песня, которой Пиаф предрекала великое будущее, называлась «Non, je ne regrette rien» («Нет, я не сожалею ни о чем»). «Я написал музыку в бывшей квартире Камиля Демулена[143], куда только что переехал, – вспоминает Дюмон. – Я хотел создать нечто, напоминающее революционный марш. Я вообще не думал о Пиаф. Когда Мишель Вокер показал мне текст, положенный на мою музыку, он показался мне неплохим. “Так как мелодия начинается с длинной ноты, я наложил на нее протяжное ‘N-n-no-on’”».

И так как композиция начиналась словами «Нет, я не сожалею ни о чем», автор текста не сразу признался Шарлю, что задумывал песню именно для Пиаф. Ведь стихотворение как нельзя лучше отражало душевное состояние певицы в тот сложный момент ее карьеры. Вокер также думал о прошлом Пиаф – прошлом хаотичном, но от которого певица не желала отказываться, принимая его целиком и полностью. В то сложное время, когда многие поставили крест на творческой деятельности Эдит, Мишель нашел магические строки, предсказавшие воскрешение звезды: «Я начинаю с нуля». И этих строк оказалось достаточно, чтобы Пиаф превратила их в инструмент своего возрождения.

С 17 до 23 часов по просьбе Пиаф Дюмон исполнил «Non, je ne regrette rien» еще не менее двадцати раз. Наконец он вернулся домой и лег спать, но в час ночи его поднял с постели телефонный звонок. Звонил Клод Фигю, ярый поклонник и новый «фактотум»[144] певицы. «Мадам Пиаф хотела бы, чтобы вы пришли. Она хотела бы, чтобы ее друзья услышали вашу песню». Эдит объявила «всеобщую тревогу». Еще не рассвело, а в гостиной на бульваре Ланн собрались самые близкие ей люди: Пьер Брассёр, Пьер Карден, Сюзанн Флон, Бруно Кокатрикс. Директору «Олимпии» Пиаф скажет, что она нашла песню, с которой вернется на сцену, и попросила зарезервировать за ней концертный зал на конец года. «Это прекрасно!» – хором воскликнули друзья певицы, услышав, как Дюмон повторяет свою песню. «Единственным, кто среагировал негативно, – признается композитор, – был Клод Берри, которого в то время еще никто не знал. Я снова вижу его, сидящего прямо на полу, у подножия рояля, и повторяющего: “Что касается меня, то я не считаю это гениальным”».

Спустя несколько дней после памятной ночи у одного музыкального издателя Дюмон встретил своего коллегу, который в ту пору был чрезвычайно популярен. «Я сказал ему: “Я очень рад. Пиаф взяла мою песню”. Он ответил: “У тебя нет ни единого шанса, она больше не будет петь”». Но он не учел инстинкта самосохранения, который просыпался в Пиаф, когда речь заходила о ее ремесле. Появление Дюмона у «изголовья больной» на бульваре Ланн положило начало ее возрождению. Забыты были болезнь, физические и душевные страдания: Пиаф начинала с нуля. Песня подарила ей возможность вернуться к любимой работе.

10 ноября Пиаф вошла в студию звукозаписи, чтобы спеть «Non, je ne regrette rien», ей аккомпанировал оркестр под управлением Робера Шовини. С тех пор Шарль Дюмон, еще недавно презираемый звездой, больше не расставался с Эдит. Чрезвычайно суеверная певица сочла появление композитора знаком судьбы. Но она видела в Дюмоне не только свой новый талисман, отныне она признала его неоспоримый талант. Раскаявшись, она говорила, что ранее считала Шарля лишь «изготовителем песен», но теперь поняла, что он истинный композитор и даже прекрасный исполнитель, и потому подталкивала Дюмона вновь начать карьеру певца, которую тот забросил.

Став всего за несколько дней «личным композитором» Пиаф, Шарль Дюмон смещает с трона Маргерит Монно[145] и пишет музыку ко многим новым песням Эдит («Mon vieux Licien» – «Старина Люсьен», «Mon Dieu» – «Мой Бог», «Les mots d’amour» – «Слова любви» и т. д.), представленным Пиаф 29 декабря 1960 года на сцене «Олимпии». Многочисленные зрители, явившиеся на бульвар Капуцинок, чтобы увидеть воскрешение той, кого они еще недавно полагали умирающей, встретили певицу бурными овациями. Бруно Кокатрикс, наблюдавший за концертом из-за кулис, облегченно вздохнул, потому что это победоносное возвращение отразится и на его будущем. «Между ним и Пиаф был заключен пакт о взаимном доверии, – пишет журналистка Жюльетт Буариво. – Она была его последней соломинкой, последней надеждой на спасение, ведь он был разорен… Уже через два месяца от Бруно Кокатрикса не осталось бы даже пустого места. Страсть к мюзик-холлу и риску завела его чересчур далеко. У Эдит Пиаф тоже за душой не было ни су. Болезнь и друзья потратили те крохи, что еще оставались. Теперь они спасены. “Олимпия” не закроется. Эдит поет. Они вместе начали с нуля».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.