Глава XVI. Самая удачная охота в Арктике

Глава XVI. Самая удачная охота в Арктике

Великолепно выспавшись после сытного ужина, мы с утра отправились в путь, прошли по льду до конца залива Портер, затем, повернув в сторону суши, пересекли перешеек шириной около пяти миль, разделяющий залив Портер и бухту Джеймс-Росс. Каждый фут этого маршрута был мне знаком, воскрешая в памяти впечатления прошлых лет. Дойдя до противоположной стороны перешейка, мы снова спустились на лед и рысцой рванули вдоль западного берега. Собаки, хорошо отдохнувшие и досыта накормленные, резво бежали, бодро помахивая хвостами и держа уши торчком. Погода была хорошая и от солнца, которое стояло теперь низко над горизонтом, падали на лед длинные, фантастические тени людей и собак.

Вдруг зоркие глаза Эгингва различили на склоне горы слева движущееся пятнышко. Он воскликнул: «Тукту!», и наша группа застыла на месте. Я знал, что погоня за самцом оленя – дело утомительное и небыстрое, поэтому не пытался преследовать его сам, а распорядился, чтобы два моих доблестных рыцаря, Эгингва и Ублуя, вооружившись винчестерами нужного калибра, отправились за охоту. По первому моему слову они, припадая к земле, уже мчались во весь опор с азартом охотничьих псов, спущенных с поводка. Они взяли такое направление, чтобы выскочить перед оленем чуть дальше за склоном горы.

Я наблюдал за ними в бинокль. Олень, завидев их, развернулся и неторопливо потрусил в другую сторону, время от времени настороженно оглядываясь. Внезапно олень повернулся к охотникам мордой и застыл, как каменное изваяние. Я догадался, что мои рыцари издали тот магический клич, который из поколения в поколение передается эскимосом-отцом эскимосу-сыну, зов предков, заставляющий самца оленя замереть на месте, особое шипение, похожее на фырканье кошки, только более протяжное.

Эскимосы подняли ружья, и могучий самец рухнул на месте. Собаки все это время пребывали в напряженном ожидании, вытянув головы и навострив уши, а при звуке выстрелов резко рванули в сторону берега, и в следующий момент мы уже мчались, не разбирая пути по камням и снегу так быстро, будто на нартах вовсе нет никакого груза.

Когда мы подъехали к охотникам, они стояли возле поверженного оленя, терпеливо ожидая нас. Я попросил их не трогать добычу, так как надеялся сделать несколько хороших снимков. Это был прекрасный экземпляр, белый, как снег, с великолепными ветвистыми рогами. После того как фотографии были отсняты, эскимосы вчетвером принялись за дело и довольно быстро освежевали и разделали зверя.

Эта картина так и осталась в моей памяти: горы, возвышающиеся по обеим сторонам бухты Джеймс-Росс; на переднем плане покрытый снегом берег, плавно переходящий в белую поверхность бухты; с южной стороны низко висящее над горизонтом солнце; яркое великолепие желтого сияния, заполняющего собой пространство на границе водораздела; воздух, наполненный искрящимися ледяными кристаллами; четыре укутанные в мех фигуры, склонившиеся над оленем; в некотором отдалении – собаки и нарты – единственное, что указывает на присутствие жизни в этой белой пустыне.

Когда олень был освежеван и разделан, его шкуру осторожно свернули и уложили на нарты, а мясо отдали Вешаркупси, чтобы он переправил его на судно, когда налегке будет возвращаться из Сейл-Харбор. Затем мы продолжили свой путь вдоль западного берега залива. Взяв еще западнее, мы повернули к берегу, пересекли второй полуостров и низкий перешеек и вышли в маленькую бухточку, именуемую англичанами Сейл-Харбор, на западной стороне полуострова Парри.

Здесь, у входа в бухту, на подветренной, защищенной высоким северным берегом стороне, мы разбили наш второй лагерь.

Вешаркупси сложил здесь провизию, предназначенную для переброски, а я оставил записку Бартлетту, находившемуся в этот момент западнее нас, на пути к мысу Колумбия. В тот вечер мы ужинали отбивными из оленины – пир королей!

Несколько часов поспав, мы двинулись по прямой, пересекая восточный край большого ледника и направляясь прямо ко входу в фьорд Маркем. Дойдя до его горла, мы пошли дальше вдоль восточного берега, где нам посчастливилось продолжить движение по на удивление хорошей дороге: уровень воды в расщелине во время прилива поднялся и верхний слой снега у берега напитался водой, а потом замерз, образовав узкую, но гладкую поверхность, по которой легко скользили нарты.

По нашим сведениям, на этом побережье обитали мускусные быки, мы с напряжением всматривались вдаль, тщась рассмотреть ничего не подозревающих животных, но никаких признаков их обитания в этих краях так и не заметили. Через несколько миль мы наткнулись на следы парочки оленей. Пройдя еще немного, мы остановились, завороженные напряженным шепотом нашего зоркого, как сокол, Эгингва: «Нануксоа!»

Взволнованный, он указывал на середину фьорда, и я, следуя направлению его указательного пальца, увидел пятнышко цвета сливок, неторопливо перемещающееся к горловине фьорда – белый медведь!

Я не знаю, есть ли на свете еще что-то такое, кроме белого медведя, что заставляет сердце эскимоса сначала замирать, а потом биться так стремительно, будто хочет выскочить из груди. Если и есть, то мне еще предстоит об этом узнать. Я довольно спокойно отношусь к полярной охоте, но тут даже меня проняла дрожь.

Пока я стоял перед собаками, держа в обеих руках по кнуту, чтобы они не сорвались с места, ибо собака эскимоса знает не хуже своего хозяина, что значит «нануксоа», трое эскимосов, как полоумные, сбрасывали вещи с саней.

Разгрузив нарты, Ублуя вскочил на них и молнией пронесся мимо меня, за ним последовал Эдингва. Я на ходу вскочил в его нарты и таким образом стал участником этой неистовой гонки. За моей спиной в третьей упряжке летел Кулатуна. Наверное, человеку, который придумал выражение «молния со смазкой», доводилось мчаться в пустых санях в упряжке с эскимосскими собаками, учуявшими запах белого медведя.

Медведь учуял нас и с невероятной прытью бросился наутек к противоположному берегу фьорда. Я встал к стойкам летящих нарт, давая возможность Эгингва упасть и отдышаться. Лихорадочно возбужденные, мы во весь опор неслись по укрытой снегом поверхности фьорда.

Когда мы достигли середины фьорда, снег стал глубже и собаки вынуждены были сбросить скорость, хотя и рвались вперед изо всех сил. В какой-то момент они взяли след, и уже ни глубокий снег, ни что бы то ни было на свете не могло их удержать. Ублуя, один на один со своей обезумевшей упряжкой, оторвавшись и оставив нас далеко позади, достиг дальнего берега почти одновременно с удирающим медведем. Оказавшись на суше, он тут же спустил собак, и мы издали видели как медведь, преследуемый мелкими точками, величиной едва ли больше комара, взбирался вверх по крутому склону. Прежде чем наша отставшая команда добралась до берега, Ублуя достиг вершины склона и дал нам сигнал двигаться в обход, ибо суша на самом деле была островом.

Когда мы объехали остров, то увидели, что медведь снова спустился на лед и бросился к западному берегу, пересекая оставшуюся часть фьорда; следом за нами летели Ублуя и его собаки.

Самым странным, как сообщил мне во время этой погони Эгингва, который хорошо знал повадки медведей страны эскимосов, было то, что этот медведь не остановился, когда его настигли собаки, а продолжил свой бег. По мнению Эгингва это было верным признаком того, что перед нами сам великий дьявол, – ужасный Торнарсук – вселившийся в этого медведя. При мысли о том, что мы гонимся за самим дьяволом, мой компаньон пришел в еще большее волнение.

По другую сторону острова снег был глубже, и наше движение замедлилось, а когда мы достигли западного берега фьорда, с вершины которого открылся вид на медленно взбирающихся вверх где-то вдалеке медведя и собак Ублуя, то и мы, и наши собаки уже едва переводили дух. Правда, чуть позже нас подбодрил лай спущенных с поводков собак где-то в скалах. Это значило, что медведь, наконец, загнан в бухту. Достигнув берега, мы освободили от саней и наших собак. Они, взяв горячий след, устремились вперед, а мы, насколько могли быстро последовали за ними.

Спустя некоторое время мы подошли к глубокому каньону, на дне которого, судя по доносившимся оттуда звукам, находились и собаки, и медведь, но стены его были настолько круты, что спуститься по ним не представлялось возможным даже эскимосам. Нам даже не удалось разглядеть оттуда свою добычу.

Продвигаясь дальше вверх по каньону в поисках места для спуска, я услышал крики Эгингва. Он сообщал нам, что медведь ушел вниз по каньону и поднимается на противоположную сторону. В спешке пробираясь по укрытым глубоким снегом скалам, я вдруг увидел зверя всего в сотне ярдов от себя. Я поднял ружье и сделал два выстрела, но медведь, как ни в чем не бывало, продолжал взбираться на противоположный склон. Я, наверное, еще не отдышался как следует, чтобы хорошо прицелиться, а, может, в медведя и впрямь вселился дьявол.

В этот момент я почувствовал, что сильно разбил о камни культи обеих ног (пальцы на ногах я отморозил еще в 1899 году в Форт-Конгере). Они напомнили о себе такой острой болью, что я решил отказаться от участия в погоне за медведем по крутым, усыпанным валунами, скалам.

Я отдал ружье Эгингва и, велев им с Кулатуна продолжать преследование, спустился с обрыва к нартам и отправился дальше по льду залива. Но не успел я уйти далеко, как мое внимание привлекли далекие возгласы. Вскоре на вершине скалы появился эскимос, который взмахами рук показал, что медведь убит.

Прямо впереди, на одном уровне с тем местом, где появился эскимос, находился вход в каньон. Я остановился напротив и стал ждать. Мои эскимосы не заставили себя долго ждать, вскоре я увидел медленно продвигающуюся по дну каньона процессию, во главе которой упряжка собак вместо нарт тащила за собой медведя. Это было любопытная картина: почти отвесные каменные стены каньона в рваных снежных заплатах; возбужденные охотой собаки, тяжело волокущие по снегу забрызганную кровью добычу, грязно-белую громаду медведя; орущие и жестикулирующие эскимосы.

Зверя, тем временем, доставили на берег, и я принялся его фотографировать, в то время как эскимосы, беспрестанно носясь взад-вперед, горячо обсуждали недавние события; на их взгляд, факт вселения дьявола в это животное был полностью доказан и неоспорим, ибо с чего бы иначе медведь стал убегать, когда его настигли собаки. Премудрость демонологии северных народов дается простому белому человеку с большим трудом, поэтому я не стал участвовать в обсуждении вопроса о том, покинул дьявол свою временную обитель, когда Ублуя уложил медведя своим выстрелом или нет.

Виртуозно орудуя ножами, эскимосы вскоре освежевали и разделали наш охотничий трофей; мясо сложили на берегу, чтобы следующие партии доставили его на судно; шкуру зверя свернули и уложили на нарты.

Затем мы вернулись к тому месту на противоположной стороне залива, откуда пустились в погоню за медведем, и нашли поклажу, которую выбросили из саней, облегчая их. Хотя и люди, и собаки чувствовали удовлетворение от прекрасно проделанной работы, силы у всех силы были на исходе, поэтому решено было тут же разбить лагерь и расположиться на ночлег. Мы развернули и установили палатку, разожгли керосинки и приготовили знатный ужин из медвежатины, причем мясо показалось нам особенно сочным, видимо, из-за недавнего присутствия в теле медведя Торнарсука.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.