Глава 4. Об измене камчадалов, о сожжении нижнего камчатского острога, о покорении их и о бывшем по тому делу следствии и розыске

Глава 4. Об измене камчадалов, о сожжении нижнего камчатского острога, о покорении их и о бывшем по тому делу следствии и розыске

Хотя тамошние народы давно намерение имели искоренить всех российских жителей на Камчатке, чтоб получить прежнюю вольность, однако, за многолюдством их, а особливо что по сыскании морского пути чрез Пенжинское море, ежегодно суда приходили со служивыми, и что последовали экспедиции, одна за другою в скорости, не оказывали злобы своей до способного времени.

Но как капитан господин Беринг и вся Камчатская экспедиция отбыли в Охотск, а партии, которая жила на Камчатке в немалом числе, велено следовать на боте «Гаврииле» к Анадырю, чтоб соединиться с капитаном Павлуцким, который главную команду имел над партиею, и идти бы с ним вместе против немирных чукчей, то камчадалы согласились произвести умышление свое в действо в то самое время, когда партия из устья камчатского на судне выйдет; и сие тем более не сомневались исполнить, что на Камчатке[443] оставалось казаков весьма малолюдно.

Чего ради нижне-шантальские, ключевские и еловские камчадалы во всю зиму разъезжали, под видом гощения, по всей Камчатке, делали советы между собою, уговаривали не желавших идти к ним в согласие и угрожали погублением всего их рода; таким образом привели они всю Камчатку в возмущение, а между тем ведая, что Шестаков убит от чукчей, пустили слух, аки бы чукчи на Камчатку войною идут, может быть, для того, чтоб в случае неудачи в их предприятии казаки не подумали, что они тому злу начальники, или чтобы казаков привесть в такую робость, чтоб они их изменников содержали при себе как надежную помощь.

Правда, что из тех казаков, которые оставались на Камчатке, не осталось бы ни единого человека, но все бы побиты были или поморены голодом, если бы не поспешествовало особливое к народу нашему Божие милосердие, да и партии бы надобно было много трудиться и много потерять людей, чтоб вновь покорить такой отдаленный народ, тем наипаче что они, ведая свое злодеяние, могли жить всегда в осторожности, притом умели из ружья стрелять[444], имели винтовок и пороха довольно, а многие знали все российские тамошние ополчения, и коим образом защищать себя, и потому имели не варварские уже предприятия и советы, но подлинно хитрые, ибо хотели они стараться всеми мерами, чтоб не пропустить ведомости до Анадырска, у морских гаваней намерены были содержать многочисленные караулы и с приходящих морских судов принимать служивых раболепно, под видом перевода в остроги, и на дороге побивать порознь всех без остатка; а главные того бунта начальники были еловский тойон Федька Харчин, который часто при ясачных сборах толмачом бывал, да дядя его Голгоч, ключевский тойон.

Между тем последний приказчик Шехурдин выехал с камчатскою казною благополучно; партия вся съехала на устье с Камчатки для похода к Анадырю, совсем сгрузились на судно и вышли в море; однако близ самого устья на якорь стали, за нечаянно учинившимся противным ветром.

А камчадалы, которые у них в подводах были и которым велено было об отбытии партии дать ведомость бунтовщичьим тойонам, которые на ключах ожидали оный в собрании и во всякой готовности к нападению на Нижний Камчатский острог, не дождавшись совершенного их отбытия и не чая их возвращения, июля 20 дня 1731 года устремились в батах своих вверх по Камчатке, начали казаков бить, кого ни встретят, начали пленить и жечь их летовья, жен и детей брать в холопство и в наложницы, а с ведомостью об отбытии судна к главным своим отправили наскоро, которые того ж вечера в острог и приплыли, зажгли попов двор с тем намерением, чтоб казаков, как охотников ходить на пожары, способнее побить и безопаснее, в чем им так посчастливилось, что они без всякого сопротивления почти всех бывших в остроге побили, не щадя и малых детей, и женского пола, над которыми чинили до убийства всякие наругательства, и дворы все пожгли, кроме церкви и крепости, в которой все имение жителей лежало в сохранении.

Немногим удалось избавиться и приехать на устье с известием. Таким образом, морской путь к Анадырю остановился, ибо сперва надлежало свое удержать, нежели вновь покорять немирных.

Между тем знатный изменник, ключевский есаул Чегеч, который оставался у моря, слыша, что Нижний Камчатский острог взят, побежал к объявленному острогу, пленив все, что от передних осталось, и побивая всех, которые попадались навстречу, наконец соединился с Харчиным и объявил, что партия на судне стоит еще при устье Камчатки.

Чего ради изменники, предостерегая себя от оной, засели в Нижнем Камчатском остроге, вкруг которого из церковной трапезы сделали другую стену, а вверх по Камчатке послали ко всем камчадалам ведомость о взятии острога – с таким приказом, чтоб все съезжались в завоеванный острог российский.

На другой день разграбили они все пожитки казачьи, нарядились в самое их лучшее платье, в том числе иные в женское, а иные в священнические ризы, отправляли великое торжество, по обыкновению в объедении, пляске и шаманстве, а Федька Харчин, как новокрещенный, призвав новокрещенного же, умеющего грамоте, приказал ему петь молебен в священном одеянии и за тот молебен велел выдать ему 30 лисиц, записав в книге таким образом: «По приказу комиссара Федора Харчина выдано за молебен Савину» – ибо так оный новокрещенный назывался – «30 лисиц красных», чего ради после, до самого выезда моего, называли его попом поганым.

На другой день по взятии острога, то есть июня 21 числа, командир партии штурман Яков Генс отправил для отнятия у камчадалов острога партию, в 60 человеках состоящую, которые, прийдя под острог, уговаривали их всеми мерами, чтоб они покорились, и обнадеживали их императорскою милостию и прощением, но они не хотели того и слышать; напротив того, ругали их и укоряли, а особливо Харчин, который, насмехаясь, им со стены кричал: «Зачем вы пришли? Разве не ведаете, что я комиссаром камчатским? Я буду сам ясак собирать, а вы, казаки, здесь в земле не надобны».

Чего ради казаки принуждены были с судна требовать пушек, по получении которых, июля 26 дня, того ж месяца по острогу стрелять начали и пробили великие проломы, так что пленные женщины при робости осажденных могли выбегать из острога.

Харчин, видя, что ему в остроге на защититься, одевшись в женское платье, ушел из острога; и хотя за ним была погоня, однако не могли догнать, ибо он так резво бегал, что мог настигать диких оленей, как о том сказывают многие казаки и брат его, которого я застал вживе.

После того человек с 30 осажденных сдались, прочие в остроге перестреляны. Один ключевский есаул Чегеч с малым числом подчиненных даже до смерти оборонялся, при котором случае от стрельбы загорелась пороховая казна и крепость со всем бывшим в ней богатством обратилась в пепел; одна уцелела церковь, но и та сожжена от камчадалов по отплытии казаков к морю.

На приступе казаков убито четыре человека, но много переранено, а сколько погибло камчадалов, про то неизвестно, для того, что трупы их погорели в остроге. Не спаслись же и те, которые сдались во время приступа, ибо казаки, будучи огорчены насилием жен своих и тратою имения, перекололи их без остатка.

К столь скорому разбитию бунтовщиков много способствовало неукоснительное отправление партии, которая не допустила им в остроге умножиться: ибо в противном случае соединились бы с ними Камакова острога камчадалы, которых считалось человек до ста или более, а малолюдные бы остроги и поневоле поспешили в сообщение, опасаясь бедствия, но тогда, видя отправление партии, принуждены были ждать окончания дела, под видом людей беспристрастных и верных России.

За всем тем походом дело не приведено к совершенству, ибо Харчин, собравшись с другими тойонами во многолюдстве, намерен был плыть к морю и дать бой со служивыми; токмо встречен от партии при самом отправлении в путь свой и, по малом сражении, принужден был отступить на отъемное высокое место и укрепляться по левую сторону Ключевки-речки, где сражение происходило, а казаки стали по другую сторону той речки.

И хотя Харчин всякие способы употреблял, как бы устрашить казаков и принудить возвратиться к морю, однако они, вместо робости, не переставали советовать ему и сообщникам, чтобы сдались, и наконец убедили, что Харчин с другим тойоном и с братом своим на переговор вышел и, стоя при речке, показывал свою охоту, что он желает быть в стане казачьем, токмо требовал за себя аманатом одного служивого, что с казачьей стороны учинено беспрекословно.

А Харчин, будучи в стане их, требовал, чтоб они камчадалов не разоряли, для того что он более воевать не хочет и поедет уговаривать сродников своих и подчиненных, но, будучи назад отпущен, прислал ответ, что сродники его к миру не склоняются, а брат его и тойон Тавач, которые приходили вместе с Харчиным, к своим возвратиться не пожелали.

На другой день Харчин, придя на берег с другими тойонами, требовал, чтоб его казаки к себе перевезли, а в аманаты бы за него дали двух человек, в чем ему казаки и вторично не отказали, однако умышленно, ибо как он к ним переехал, то они взяли его под караул, а своим закричали, чтоб в реку бросались; для предосторожности же, чтоб оставшиеся на берегу их не закололи, приложились на них ружьями, чего камчадалы устрашась, разбежались.

Таким образом главный изменник пойман, данные в аманаты спаслись, а остальные тойоны со своими подчиненными, по двоекратном выстреле из пушек, разогнаны. Верхне-еловский тойон Тигиль со своим родом побежал в еловские вершины, ключевский тойон Голгоч[445] – вверх по Камчатке, а другие – по другим местам, однако вскоре все погибли, ибо казаки многими партиями устремились вслед за бегущими и били, кого ни постигали.

Тойон Тигиль по долговременном сопротивлении, переколов жен и детей своих, сам себя живота лишил. А Голгоч по погромлении камчатских острожков на реке Козыревской и на Шаниной за то, что жители не хотели идти к нему в сообщение, убит от них при своем оттуда возвращении.

Между тем как слух прошел о разорении Нижнего Камчатского острога, то камчадалы по большей части взбунтовали, всех, кто в их острожках из казаков ни прилучился, убили, размучив тирански; начали соединяться вместе, чтоб идти под оставшие остроги – под Верхний и Большерецкий, начали призывать к себе в сообщение всех своих соседей угрозами и ласкою, при чем много из тех, которые к ним не пристали, и побито.

А казаки принуждены были жить в великом страхе, пока не получили помощи из Нижнего; однако партии из обоих острогов ходили в поход по Пенжинскому морю и громили всех без пощады и милости.

А когда прибыла команда из Нижнего, тогда они соединенными силами пошли на азачинских изменников, которых было более 300, брали приступом крепкие и нарочно сделанные острожки их, побивали изменников купно и с невинными, жен их и детей в холопство брали и, таким образом погубив их множество и успокоив, паки на Камчатку возвратились по своим местам с великою прибылью.

И с того времени не бывало уже убийства на Камчатке по 1740 год, в котором по разным местам человек с семь от коряков переколоты, в том числе один матрос команды покойного капитана-командора господина Беринга.

После того вскоре прибыл на Камчатку для розыска якутского полка майор, что потом был подполковником, Василий Мерлин, с одним офицером, с капральством солдат и с малым числом иркутских служивых, а по нем в товарищи ему майор Павлуцкий, которым велено было исследовать о причине бунта, об убийстве японцев и о других тамошних непорядках, а исследовав оное дело, прислать с подписанием своего мнения в Иркутск для конфирмации, и притом новый острог построить, которые и жили там по август месяц 1739 года.

В бытность свою построили они Нижний Камчатский острог немного ниже устья Ратуги-речки, исследовали о помянутом бунте, и по получении конфирмации на следственное дело казнены смертью трое из российских, а именно комиссар Иван Новогородов, пятидесятник Андрей Штинников, который убил японцев, и Михайло Сапожников, в каждом остроге по человеку да с ними человека по два камчадалов из главных бунтовщиков, в том числе и Федька Харчин; прочие казаки, по состоянию вин, штрафованы.[446]

Служители их камчадальского народа, которых они боем, куплею и за долги получали и владели как крепостными [, продавали и проигрывали в карты], отпущены на волю, и впредь кабалить их запрещено накрепко. Бесстрашие, с каким тамошний народ к смерти ходит, можно всякому рассудить по одному сему примеру, что при помянутой казни один, смеясь, жаловался на свое несчастье, что ему на виселице последнему быть надлежало.

Подобно бесстрашию и жестокосердие их в терпении телесного наказания. Как их ни мучь, более не услышишь, как «ни, ни» – и то от первого удара, а потом, как бесчувственные, молчат, закусив язык, и более того допытаться у них пристрастием не можно, как токмо что в допросе добровольно сказали.[447]

С того времени мир, покой и тишина в Камчатке[448], да и впредь опасаться нечего; ибо по высокоматеринскому всемилостивейшей государыни нашей императрицы Елизаветы Петровны о подданных своих попечению сделаны такие учреждения, что тамошним жителям лучшего удовольствия желать невозможно.

Ясака они платят токмо по одному зверю с человека, какой где промышляется, то есть по лисице, бобру или соболю, а других они сборов уже не знают. Суд и расправа, кроме криминальных дел, поручены тойонам их, а комиссарскому суду они не подвержены.

Старых долгов, которые казаки на них почитали, править на них, под жестоким истязанием, не велено[449], а что всего паче, все почти они приведены в христианскую веру чрез проповедь слова Божия, к чему способствовали отменные щедроты и милосердия всеавгустейшей монархини нашей, что новокрещенным дана от ясака на 10 лет свобода.

Для умножения же их в православии определены учителя, и во всех почти острогах заведены школы, в которых невозбранно обучаться как детям казачьим, так и камчадальским, без всякой платы; и ныне христианская вера в тамошней стороне к северу до коряков, а к югу до третьего Курильского острова распространилась, но можно твердо надеяться, что вскоре и коряки просвещены будут святым крещением, тем наипаче что многие из них приняли христианскую веру.

Сие же между славными и великими делами всепресветлейшей самодержицы нашей почитать должно, что зверский оный народ, из которого до времени счастливого владения ее ни ста человек крещенных не было, в краткое время познав истину, оставил свое заблуждение так, что каждый ныне с сожалением и со смехом вспоминает прежнее житие свое.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.