В пустыне Гоби

В пустыне Гоби

Солнце ушло за горизонт, и на землю словно набросили темное покрывало. Жара уступила место прохладе. Дышать стало легче.

Замолкла изнуренная зноем степь, но я знал: сегодня это ненадолго. Пройдет несколько часов, и все вокруг наполнится могучим рокотом моторов, дробным перестуком тысяч копыт, разноголосицей боевых команд, выстрелами, громом орудий.

Вместе с оперативной группой я выдвинулся на передовой командно-наблюдательный пункт. В полночь через границу ушли сильные разведывательные отряды. Они должны уничтожить проводную связь на японских пограничных заставах, а затем внезапным налетом разгромить их. Мы ждем сообщений, и время тянется нестерпимо медленно.

Все вроде продумано, тщательно подготовлено. В разведывательные подразделения включены лучшие монгольские воины, отлично знающие местность и особенности погранзастав противника.

Рядом со мной – начальник разведки подполковник М. Д. Чернозубенко. Этот обычно хладнокровный и уравновешенный человек сейчас явно нервничает. Я замечаю это по тому, как он нетерпеливо переступает с ноги на ногу, как то и дело поглядывает на часы.

– Что, волнуетесь, Михаил Дмитриевич?

– Немного есть, товарищ командующий. – Подполковник снова подносит к глазам руку с часами. – Сейчас будет сигнал.

В тот же миг далеко впереди полнеба озаряет яркая вспышка. Слышится громкая команда:

– Заводи! По машинам!

Заревели моторы танков и бронемашин, затрещали [43] мотоциклы. Немного спустя гул начал удаляться: передовые отряды 25-й механизированной и 43-й танковой бригад ринулись на восток.

И тут же тьму разорвало ослепительное море огней. Это двинулись вперед главные силы ударной группы – тысячи танков, бронемашин, автомобилей с включенными фарами.

Зрелище было изумительное. Казалось, вспыхнула пламенем вся степь Внутренней Монголии и огненная река, вырвавшаяся из берегов, с грохотом и ревом устремилась в глубь Маньчжурии.

Первый эшелон главных сил Конно-механизированной группы перешел границу в три часа, второй – в четыре часа ночи. А разведгруппы и усиленные передовые отряды к этому времени были уже далеко впереди.

Вскоре привели первую партию пленных. Молодой японский офицер был явно подавлен случившимся.

– Ничего не понимаю, – сокрушенно показывал он на допросе, – все произошло так внезапно. Примерно в час ночи от границы донесся шум моторов. На заставе объявили боевую тревогу. Только построились – стрельба. Спастись не удалось никому: кто полег мертвым, кто попал в плен… Связаться с передовыми постами и другими заставами не удалось. Связь оказалась испорченной.

Другой пленный Офицер сообщил, что его взвод проводил ночные занятия в поле. Услышав шум на границе, солдаты бросились на заставу. Там гремели выстрелы, взрывались гранаты. Затем появились танки.

– Я так и не успел подать команду на отход, – рассказывал офицер. – Весь небосвод на западе вдруг осветился. Огонь стал надвигаться на нас. Солдаты оцепенели. Многие бросились на колени, стали молиться… Было ясно: богиня Аматерасу отвернулась от нас.

***

В результате первого удара, осуществленного точно по плану, оказались уничтоженными все пограничные заставы и разведывательные пункты японцев.

С первыми лучами солнца через плавную линию пограничных холмов перевалили на рысях построенные в предбоевые порядки соединения монгольской конницы, [44] составлявшие резерв Конно-механизированной группы. Из низины выскочили бронемашины и батареи.

Разорвав завесу пыли, поднятой десятками тысяч копыт, невдалеке от нашего командно-наблюдательного пункта вынырнул мотоцикл.

– Шестая кавалерийская дивизия Монгольской Народной Республики в установленное приказом время перешла государственную границу, – доложил мне соскочивший с мотоцикла офицер связи.

На лице его выделялись лишь белки глаз да зубы.

– Что, тяжело?

– Душно очень, товарищ генерал.

– Ну-ка покажите вашу флягу. – Взяв ее в руки, я был неприятно поражен. От нормы, рассчитанной на день, осталось всего несколько глотков.

– В пустыне невозможно дышать, – стал оправдываться мотоциклист. – Нос и рот забивает раскаленным пескам. Поневоле приходится полоскать горло…

Этот случай показал, что мы, видимо, недооценивали трудностей, с которыми предстояло столкнуться. В душе я понимал мотоциклиста. Мне было хорошо знакомо невыносимое чувство, когда на тело давит палящий зной, а в легкие вместе с горячим воздухом всасывается раскаленная пыль.

Подошедший Чернозубенко доложил о возвращении группы лейтенанта Тулатова, которую выбрасывали в район Цзун-Хучит для захвата водоисточника.

– Почему возвратились? – удивился я. – Они должны были удерживать колодец!

– Вода для пользования непригодна. Один из цириков попил и отравился. Врач установил – стрихнином.

– Где Тулатов?

– Ждет разрешения доложить.

– Давайте его сюда!

К нам подходит смуглый среднего роста худощавый офицер. Глаза виновато опущены, говорит короткими фразами с кавказским акцентом:

– По вашему приказанию…

– В чем дело, лейтенант? Почему не сработала урга?

Тулатов удивленно смотрит вначале на меня, потом на Чернозубенко. Подполковник объясняет, что «урга» в нашем понимании, означает бросок специального отряда [45] вперед и захват сторожевого поста, а главное – колодца.

– Понятно, – кивает головой Тулатов. – Сразу ворваться на пост не удалось. Нас встретили огнем. Бой продолжался недолго, но колодец японцы успели отравить. Не иначе, как дело рук ламы. Мы поймали его, а здесь почему-то отпустили. – Тулатов удивленно пожал плечами. – Зачем отпускали?..

После ухода лейтенанта Чернозубенко показал мне листок пергамента, испещренный рукописными строчками.

– Тулатов нашел возле колодца.

– Прочитать можешь?

– Да. Написано по-монгольски.

Письмо, составленное в высокопарном стиле, содержало угрозу, рассчитанную на запугивание монгольских воинов:

«Через Гоби вам не пройти. Боги превратят колодцы пустыни в огненную смерть. Это говорю вам я, хубилган, потомок Дудэ – стремянного Джучи, сына Тимучина. Я – Тимур-Дудэ».

– Что означает «хубилган»? – поинтересовался я.

– Это характерный для ламаизма культ так называемых воплощенцев. Их почитают за богов.

– Ну что же, – резюмировал я, – нас пугают мистикой, а мы должны предупредить противника о реальной угрозе. Отпустите нескольких пленных и снабдите их нашими письмами. Подчеркните, что каждый, кого мы схватим вблизи источников воды, если у него найдут яд, будет признан диверсантом и уничтожен на месте. Что же касается Тимура-Дудэ, то попытайтесь установить, кто скрывается под этой личиной. Хорошо бы захватить этого типа.

***

Успех наступления на калганском направлении во многом зависел от того, насколько быстро смогут наши войска расправиться с погранотрядом противника и разведывательным пунктом японцев в глубине – в монастыре Цаган-Обо-Сумэ. Уничтожение погранотряда возлагалось на усиленный батальон майора Самохвалова из 27-й мотострелковой бригады. На разведпункт нацелилась 7-я мотобригада МНА полковника Нянтайсурэна.

События здесь развивались благоприятно. В полночь [46] наши разведотряды перешли границу, а через три часа в наступление двинулся батальон Самохвалова. Он быстро захватил дефиле, запиравшее выход на плато недалеко от деревни Эрдэни-Сомон. Вражеские пограничники, не успев занять оборону, были атакованы и разгромлены. Бежать удалось немногим.

Тут же выступила и 7-я монгольская мотобригада. С передовым бронеотрядом лейтенанта Бодарчи шел командир бригады Нянтайсурэн.

В промежутке между долоннорской и калганской группировками в направлении Тогон-Туру – Дзалан-Сумэ действовал сильный отряд подполковника Островского. Его подразделения уничтожили заслоны противника на госгранице и стремительно наступали в глубь страны.

В восемь часов поступили первые сообщения авиаразведки. Было установлено, что конница Дэвана производит крупные передвижения, мало сообразуясь с обстановкой.

Оперативная обстановка требовала, чтобы князь собрал армию в кулак для удара по одному из флангов нашей Конно-механизированной группы. А он вместо этого распылял свои силы. Больше того, некоторые соединения совершали необъяснимые встречные маневры.

– Что думаешь об этом, Михаил Дмитриевич? – спросил я Чернозубенко, докладывавшего разведсводку.

Подполковник пожал плечами:

– Разумного в их действиях мало. Либо ставка Дэвана потеряла управление, либо там появились первые признаки паники…

Военные операции на монгольской границе летом 1939 года, известные в истории как бой у Халхин-Гола, были развязаны японским командованием с целью срезать тамцак-булакский выступ. И это не случайно. Выступ не только сковывал японские войска; он являлся выгодным естественным плацдармом, нацеленным против центральных районов Маньчжурии.

Потерпев неудачу, японская военщина решила обезопасить [47] себя с этой стороны. Тогда и были созданы мощные укрепленные районы. Восточнее тамцак-булакского выступа – Халун-Аршанский; севернее, в районе города Хайлар, – Хайларский; северо-западнее – Чжалайнор-Маньчжурский.

Прорвать глубоко эшелонированную оборону 30-й и 4-й японских армий, а также войск императора Пу-и, опиравшихся на эти укрепрайоны, и предстояло главным силам Забайкальского фронта.

И вот 9 августа главная ударная группировка фронта в составе трех армий нанесла удар с тамцак-булакского выступа на Чанчунь, где дислоцировался штаб Квантунской армии. Наступление оказалось столь стремительным и неожиданным для врага, что соединения 6-й гвардейской танковой армии генерал-полковника А. Г. Кравченко уже в первый день достигли предгорий Большого Хингана.

До нас доходили слухи об ожесточенных боях за Халун-Аршанский укрепленный район. Часть сил правофланговой 39-й армии генерал-лейтенанта И. И. Людникова атаковала его с фронта, другая часть совершила глубокий обходный маневр и вышла к отрогам Большого Хингана. Полки 107-й японской пехотной дивизии отчаянно сопротивлялись.

На левом фланге ударной группировки фронта 36-я армия под командованием генерал-лейтенанта А. А. Лучинского прорвала Чжалайнор-Маньчжурский укрепрайон, а затем ударила одновременно с севера и запада по Хайларскому укрепрайону и овладела им.

На всех операционных направлениях войска Забайкальского фронта развили высокие темпы наступления. Под их ударами рушилась тщательно подготовленная оборона. 30-я, 44-я полевые и 4-я отдельная японские армии стали терять связь и взаимодействие; в войсках противника нарастала паника.

Успешно развертывалось и наступление 1-го и 2-го советских Дальневосточных фронтов. В штабе Квантунской армии быстро поняли, что битва за Маньчжурию проигрывается, и решили отвести войска на линию железных дорог Тумынь – Чанчунь и Чанчунь – Дайрен, чтобы попытаться там организовать сопротивление советским армиям и не допустить их прорыва на Ляодунский и Корейский полуострова. Главнокомандующий [48] Квантунской армией генерал Ямада приказал отступать в глубь Маньчжурии. Для более эффективного управления войска императора Маньчжоу-Го подчинили японскому командованию. Генерал Ямада готовился дать нам генеральное сражение в глубине Маньчжурии. Однако это была утопия.

Успехи советских войск вызвали панику не только в среде военного командования, но и у правительства Японии. Чтобы решить вопрос о капитуляции, немедленно собрался высший военный совет страны. Премьер-министр Судзуки предложил не упорствовать перед фактом неизбежного поражения. «Вступление сегодня утром в войну Советского Союза ставит нас окончательно в безвыходное положение и делает невозможным дальнейшее продолжение войны»{13}, – заявил он 9 августа.

Вечером того же дня в работе высшего военного совета принял участие император Хирохито. Ночь прошла в ожесточенных спорах, и только к утру правительство решило наконец принять условия Потсдамской декларации. Правда, оно еще пыталось выторговать сохранение императору суверенных прав.

Все эти факты лишний раз подтверждают, что вступление Советского Союза в войну против Японии явилось решающим историческим фактором, определившим окончательную победу союзников, и что варварская бомбардировка Хиросимы и Нагасаки вовсе не вызывалась военной необходимостью.

Но вернемся к событиям, последовавшим за заседанием высшего военного совета. Несмотря на то что император принял капитуляцию и об этом сообщили печать и радио, вооруженные силы Японии не получили приказ о прекращении боевых действий. Объяснялось это довольно просто: правящие круги страны готовы были на все, даже на оккупацию своей территории американскими войсками, лишь бы не допустить вторжения советских армий.

Эта позиция Японии определилась не в один день. Еще в феврале 1945 года бывший тогда премьер-министром [49] принц Коноэ{14} считал необходимым капитулировать перед США и Англией во избежание «коммунистической революции».

Боевые действия конно-механизированных войск отличаются высокой подвижностью, маневренностью, скоротечностью, быстрой сменой обстановки. Чаще всего соединения наступают изолированно друг от друга, по самостоятельным направлениям, без локтевой связи. По опыту операций на западе я знал, как трудно в таких условиях обеспечить четкое, бесперебойное управление, и поэтому стремился по возможности усовершенствовать его, шире использовать и метод личного общения.

С началом наступления приходилось обычно выезжать в главную, ударную группировку, захватив с собой несколько энергичных, отлично подготовленных офицеров, прибывших со мной с запада. Когда средства связи не обеспечивали надежного управления, они могли на конях, мотоциклах, на танках, самолетах, а то и просто по-пластунски добраться до нужного командира и передать распоряжение.

Еще в Москве я попросил разрешения взять на восток майоров Е. Л. Семенидо и Д. В. Васильева, капитана Б. К. Чуланского и некоторых других офицеров из штаба 1-й Коннр-механизированной группы. Эти инициативные, никогда не теряющиеся люди были просто незаменимы в оперативной группе.

Помню, как-то во время боев в Венгрии, выполняя мое распоряжение, капитан Чуланский не побоялся взять на себя серьезную ответственность. В сложной обстановке он возглавил группу бойцов и ворвался с ними в село Бихория, где наши воины захватили немецкие пушки. Повернув их против врага, они способствовали успеху советских частей. [50]

Вот и теперь, как только главные силы советских и монгольских войск перешли государственную границу, я с небольшой оперативной группой тронулся в путь. Со мной были офицер оперативного отдела, начальник разведки Чернозубенко, начальник связи полковник Зак, радист, постоянные спутники – Семенидо, Чуланский, Васильев и небольшое подразделение охраны. Наши «виллисы» и штабная машина с телеграфным кроссом и радиостанцией, обогнав части генерала Коркуца, настигли первый эшелон.

По мере углубления в пустыню мы все больше убеждались, что топографические карты далеко не соответствуют местности. На них, например, были обозначены полевые дороги, а в действительности их здесь никогда не существовало. Через пустыню пролегли только караванные пути – две параллельные тропы, выбитые копытами верблюдов. Большинство путей было проложено еще в XVII веке, когда в Маньчжурию пришли первые караваны русских землепроходцев и купцов.

В первый же день мы не на шутку разуверились в картах. И когда оказалось, что город Долоннор стоит именно там, где обозначен, многие искренне удивлялись.

– Значит, и Жэхэ может оказаться на своем месте, – шутили у нас в штабе.

Около полудня подъехали к скоплению автомашин. Представившийся нам молодой лейтенант Лобачев доложил, что его саперная команда расчищает колодец.

Я подошел к работающим. Обвязанный веревкой солдат, опустившись в колодец, наполнял ведра разжиженным грунтом. Ведра быстро поднимали на поверхность, а содержимое выливали на землю. Вокруг растекалась потоки грязи.

– Зачем выбрасываете воду? – спрашиваю Лобачева.

– Какую воду? – удивился тот. – Эта грязь никуда не годится.

– А вы пропустите ее через песочный фильтр и получите воду. Для заливки радиаторов она пригодна наверняка. А при хорошем фильтре подойдет даже для питья.

Лейтенант тут же приказал продырявить дно в двух ведрах. В эти своеобразные «сита» насыпали песок, а [51] на него вывалили вынутую из колодца жижу. Жидкость, процеженная через первое ведро с песком, пропустили через второе «сито». Из него потекла чистая вода. Оказалось, что ее можно и пить.

Этот способ, усовершенствованный в дальнейшем, широко использовали в частях.

Однако уже в первый день наступления мы не смогли удовлетворить потребность в воде даже по очень урезанным нормам. Для оборудования новых колодцев не было строительных материалов. Правда, кое-что мы везли с собой, но этих запасов хватило лишь для ремонта имеющихся водоисточников. В результате войска оказались на голодной норме.

Многое теперь зависело от того, успеют ли высланные вперед отряды захватить родники и колодцы юго-западнее Нарто-Сумэ. Если противник отравит воду, наше положение может оказаться трагическим.

Движимый этой заботой, я отправился дальше, решив по пути проверить, как развернулся зенитно-артиллерийский полк, который должен прикрыть с воздуха первый эшелон Группы на очередном рубеже. Меня серьезно беспокоило небо Маньчжурии: солнечные дни создавали условия для действий вражеской авиации.

Мы знали о довольно густой сети аэродромов и взлетных площадок в полосе нашего наступления и в прилегающих к ней районах. В одном только Калгане находилось три аэродрома, а всего на нашем направлении их насчитывалось несколько десятков. Естественно поэтому было ожидать серьезных действий воздушного противника. Правда, мы тоже имели два прекрасных советских зенитно-артиллерийских полка, истребительные авиационные части и авиационную дивизию МНР. Кроме того, в случае необходимости в интересах Группы могла быть использована истребительная авиация 12-й воздушной армии Маршала авиации С. А. Худякова (у нас находился его представитель с радиостанцией).

Машины легко идут прямо по целине, поднимая тучи серо-желтой пыли. Я беспрестанно оглядываюсь по сторонам, но не вижу ничего, кроме волнистой поверхности безбрежных песков. [52]

Солнце жжет тело и душу. Быстро ехать невозможно: обдает тугим горячим воздухом, словно из доменной печи. Семенидо не выдерживает, тянется к фляге. Но, взглянув на меня, только поправляет ее и облизывает потрескавшиеся губы. Мне тоже страшно хочется пить.

– Вода-а! – раздается неожиданный, как выстрел, крик.

Мы выехали на холм и, к великой радости, увидели перед собой обширное озеро. До этого я много слышал о миражах в пустыне. Но воду видели все, видели и что есть духу кричали: «Вода-а! Вода-а!» От радости я боялся поверить своим глазам. Но я верил сотням людей, видевшим перед собой воду. А она голубела и плескалась прямо перед нами, от нее несло свежестью и прохладой. Нет, эта чудесная водная гладь не мираж! К озеру быстро направились несколько автомашин. Мы с нетерпением ждали их. Вот когда сможем наконец вдоволь напиться, восстановить возимые запасы, залить машины. Многие авансом опустошали свои фляги. Но что это? Автомобили достигли берега и… раздвоились. Верхняя часть поплыла по волнам, хотя колеса продолжали двигаться по песку. Потом вдруг нижняя часть машин вынырнула из воды, «прилипла» к кузовам, и они, как в сказке, помчались по водной глади. Пустыня Гоби преподнесла нам один из своих сюрпризов.

С тяжелой душой двинулись мы дальше. И снова пески, бескрайние сыпучие пески. А ведь где-то здесь должны быть позиции зенитно-артиллерийского полка.

– Стой! – говорю шоферу и выхожу, чтобы сориентироваться.

Пока рассматриваю карту, передо мной вырастает подполковник Шматков.

– Товарищ командующий, – докладывает он, – полк занял очередной рубеж и готов выполнить возложенные на него задачи.

Я с удивлением смотрю на командира зенитного полка:

– Где ваши орудия?

– Да вот же они, – вытягивает руку подполковник. – Здесь дивизион. Остальные – севернее и южнее.

Только теперь замечаю, что в полукилометре за песчаными холмами что-то вырисовывается. Подъезжаем к дивизиону и, сопровождаемые Шматковым, обходим позицию. [53]

Орудия накрыты маскировочными сетями, поэтому мы их и не заметили. Рядом возятся потные, запыленные бойцы.

– Технику укрыли хорошо, – говорю командиру полка, – об орудиях заботитесь. А вот людей забываете. Пусть приведут себя в порядок, плотно поедят.

– Недавно развернулись, товарищ командующий, – пытается оправдаться Шматков. – Не успели…

– Как недавно? Действия начали в два ночи?

– Так точно. А этого рубежа достигли в двенадцать дня. И трудно сказать, кто на ком больше ехал: люди на машинах или наоборот… Двигатели «съели» по две-три заправки горючего, вода из радиаторов выпарилась.

Я уже слышал, с каким надрывом работают моторы. И все-таки сообщение командира полка навело на невеселые размышления. 60 километров в день – не тот темп, который нам нужен. Где, гарантия, что наперерез не выдвигаются дэвановская группировка с юго-запада, 3-я танковая дивизия японцев из Калгана или крупные силы из провинции Жэхэ.

Через каждые два-три часа вызываю по радио командиров соединений. Уточняю обстановку. Связь с нашей группировкой, действующей на калганском направлении, надежная: мы выделили ей мощную радиостанцию. Бесперебойно отвечали и мехгруппа, находившаяся в первом эшелоне, и зенитные части. Но временами терялась связь с генералом Коркуцем и командирами монгольских кавдивизий.

Полковник Зак нервничает, то и дело понукает радистов. А что они могут сделать? Я в свою очередь нажимаю на Зака, давая понять, что отсутствие связи может создать больше трудностей, чем сам противник.

Полковник молчит. Он, конечно, мог бы напомнить, как много сделано в подготовительный период операции. В монгольских дивизиях проведены учебно-тренировочные сборы радистов, с ними отработана необходимая документация, тщательно проверена техника. Но монгольские радисты подготовлены практически несколько слабее, а их рации маломощны. Словом, полковник Зак мог бы оправдаться, а молчал. Это мне понравилось. Я знал его мало, и, несмотря на неблагоприятные [54] обстоятельства первой встречи, он произвел на меня хорошее впечатление. Мне нравятся люди, которые выполняют свое дело тихо, скромно, без показухи.

Вот и опять мы не можем вызвать Дорожинского. Начальник связи подходит ко мне:

– Товарищ командующий, разрешите использовать хотя бы один эскадрон двести восемьдесят второго отдельного дивизиона связи.

Это, конечно, выход. Но в каком состоянии сам дивизион? Начальник связи фронта генерал-полковник А. И. Леонов (ныне Маршал войск связи), сообщая о придании нашей Группе специального дивизиона, предупредил, что дивизион только еще готовится. Вот это «готовится» и беспокоило меня сейчас. Тем не менее я приказал Заку:

– Сообщите командиру дивизиона, чтобы немедленно прибыл хотя бы один взвод.

Через некоторое время нас догнали несколько мощных радиостанций на машинах, обслуживаемых квалифицированным персоналом.

– Теперь, товарищ командующий, мы сможем выделить монгольским дивизиям по одной станции большой мощности, – доложил сияющий полковник Зак.

– Очень хорошо. Действуйте.

***

К вечеру начали прибывать офицеры оперативной группы, разосланные в соединения. Доклады их, как обычно, кратки. Главные силы наступают организованно. Мехгруппа из советских соединений, составляющая острие клина, продвинулась на 70 километров. За нею идет кавдивизия Коркуца. Наступающие уступом вправо монгольские кавалерийские дивизии полковника Цэдэндаши и генерала Доржпалама достигли района Цаган-Ула и Алан-Сумэ, а левофланговые соединения полковников Одсурэна и Доржа, поддерживаемые танковым полком майора Дагвадоржа, тоже продвинулись километров на 60.

Части калганского направления наступали вдоль границы по пересеченной местности и достигли района озер лишь поздно вечером. Монгольская мотобригада с [55] девятнадцати часов втянулась в бой за опорный пункт в Цаган-Обо-Сумэ.

Когда уже совсем стемнело, приехал Ю. Цеденбал. Потом это вошло в правило – мы встречались каждый вечер, чтобы поделиться впечатлениями, посоветоваться, обсудить некоторые важные вопросы.

Обычно оживленный, жизнерадостный, на этот раз он выглядел озабоченным.

– Сказываются настроения, укоренившиеся в период мирного обучения войск, – произнес генерал, здороваясь. – Слишком медленно поворачиваются тылы.

Он рассказал, что в 8-й кавдивизии плохо работали органы снабжения. Вода поступала в части с большим опозданием и в ничтожно малом количестве. Появились затруднения с горюче-смазочными материалами, питанием. Ю. Цеденбал навел там порядок и серьезно предупредил людей, ответственных за боевое обеспечение. Но не исключено, что аналогичное положение создалось и в других соединениях. Посоветовавшись, мы тут же вызвали нескольких офицеров штаба и политуправления Группы, проинструктировали их и направили в дивизии для проверки работы тылов и организации помощи на местах.

Офицеры разъехались, но озабоченность не покидала Цеденбала. Я поинтересовался, что его беспокоит.

– Взаимоотношения с местными жителями, – ответил генерал. – Мы знаем, что значительная часть маньчжурского народа, в том числе и многие состоятельные люди, не поддерживает агрессивной политики японской военщины и своего реакционного правительства. Однако далеко не все население правильно понимает цели и задачи наших войск. Некоторые попались на удочку враждебной пропаганды. Иные просто выжидают. Поведение советских и монгольских воинов должно быть исключительно корректным. В этом залог наших добрых взаимоотношений с народом Маньчжурии.

Ю. Цеденбал считал необходимым усилить воспитательную работу с бойцами и разъяснительную – среди населения. Я горячо поддержал эту мысль, и мы тут же сформулировали основные пункты, регулирующие отношения военнослужащих с местными жителями. [56]

Цаган-Обо-Сумэ – монастырь. Если считать от границы напрямую, до него не более десяти километров. Здесь, под гостеприимным крылышком лам, приютились пограничный отряд маньчжуров, японская миссия агентурной разведки и банда диверсантов. Многие годы «святые отцы» благословляли отпетых головорезов на преступления против Монгольской Народной Республики.

Полковник Нянтайсурэн был рад, что воинам его бригады доверена почетная задача – уничтожить этот опорный пункт противника.

Бронеподразделение лейтенанта Бодарчи подошло к монастырской впадине поздно вечером. Командир бригады Нянтайсурэн и его советник гвардии полковник Болтров остановились на холме, чтобы наблюдать, как Бодарчи поведет разведку боем.

Как только бронемашины стали спускаться к монастырю, противник открыл сильный огонь. Завязалась перестрелка, которая позволила засечь и нанести на карту вражеские огневые точки. После этого Нянтайсурэн дал сигнал отойти, а сам выехал в бригаду.

Об этом в полночь доложил мне с калганского направления полковник Дорожинский. Я удивился, и было чему: сидеть несколько часов возле какого-то монастыря, когда впереди десятки тысяч войск противника! Это была непростительная медлительность.

– Если мы у каждой богадельни будем топтаться только по часу, противник сумеет подтянуть силы. Возникнет опасность затяжного боя, неизбежны большие потери. – Я старался говорить убедительно и спокойно, хотя был очень взволнован. – Немедленно прикажите бригаде атаковать монастырь и овладеть им.

Нянтайсурэн подтянул к монастырю еще батальон и артиллерийскую батарею. Совместными усилиями Цаган-Обо-Сумэ был взят.

Начальник политотдела бригады полковник Содномжамц с помощью политотдельцев собрал служителей монастыря и местное население. Он рассказал им об освободительной [57] миссии советских и монгольских войск в Маньчжурии. Особенно заинтересовало слушателей сообщение о сущности народной власти и о социалистических преобразованиях, которые сделали светлой и счастливой жизнь скотоводов МНР.

Беседа продолжалась не более тридцати минут, пока части получали новую боевую задачу и подкреплялись. Но этот правдивый разговор согрел души людей.

– Недаром говорят, что правда находит короткий путь к сердцу простых людей. Японцы никогда не говорили с нами о жизни, – заявил один из слушателей. – Захватчики лишь требовали безропотной дани наранхуну{15}.

А когда монгольские войска возобновили дальнейшее, наступление, бедняки восклицали:

– Сайн байну, улан цирики Сухэ!{16}

Второй день наступления.

По-прежнему идет борьба с вражескими частями и с пустыней – «противником номер два».

Солнце свирепствует. Даже полевые мыши, сурки и другие обитатели Гоби предпочитают отсиживаться в глубоких норах.

К середине дня меня начало серьезно беспокоить состояние личного состава. Жара грозила вывести из строя значительную часть людей. Обгоняя колонну нашей 59-й кавдивизии, я заметил, как один солдат вяло склонился к шее коня, обхватил ее, но не удержался и свалился наземь. На помощь бросились два товарища; они с трудом приподняли упавшего.

– Вы ранены? – спросил я.

– Нет, – чуть слышно прошептал он опухшими, потрескавшимися губами. – Что со мной, не могу понять. [58]

– В бою советский солдат падает только мертвым. Возьмите себя в руки, встаньте!

Усилием воли солдат заставил себя подняться. Теперь нельзя было отказать ему в товарищеском участии.

– Вы побороли крайнюю усталость. Это ваша первая победа. Не роняйте чести и достоинства советского воина.

– Слушаюсь, товарищ командующий…

Конечно, обессилевшего солдата можно было взять в машину, но я не сделал этого. На войне так нельзя: нет воли – нет солдата. Да и на остальных это могло произвести нежелательное впечатление. А людям действительно трудно. Наступаем только второй день, и уже появились первые жертвы пустыни. Я приказал срочно проверить, где и сколько имеется воды на рубеже, которого войска должны достигнуть вечером.

Тронулись дальше. В пути мне доложили о ходе наступления соединений Конно-механизированной группы и сообщили, что положение 6-й монгольской дивизии уточняется. Оказалось, она несколько отклонилась от своего направления. Это было неожиданностью. Ведь большинство генералов и офицеров МНА хорошо ориентировались в степи. По крайней мере так было на территории Монголии. Пришлось направить в дивизию вездесущих офицеров связи.

Увеличив скорость, мы обогнали наши передовые танковые и механизированные соединения. Впереди нас находилась лишь подвижная мехгруппа. Ехать было мучительно трудно: галька, камень, неровности и трещины грунта создавали невыносимую тряску. Мы прыгали на сиденьях, валились друг на друга. Может быть, со стороны это выглядело забавно, но нам было не до смеха.

Часам к двенадцати достигли Спаренных озер. На карте они значились как два небольших водоема, сообщавшихся протокой. Но это только на карте. Перед нами лежали два высохших озерца.

Команда водоснабжения начала рыть колодцы. Я вышел из машины, чтобы размять ноги и прийти в себя после тряски, от которой, казалось, перемешались все внутренности.

Страшно хотелось пить, но я сдерживал себя, хотя [59] в фляжке соблазнительно плескалась вода. Знал, что стоит поддаться искушению, и мучения возрастут.

Как странно все-таки устроен мир. В одном месте холода, в другом невыносимая жара, где вода в избытке, а где она на вес золота. Невольно вспомнились родные места на Северном Кавказе. Чистый горный воздух, благоухающие сады, бурные потоки и водопады. Что может быть приятнее горных родников, где вода прозрачная, как слезинка радости!

Саперы вырыли три колодца, но воды не нашли. А мы так надеялись на эти озера!

Впереди по маршруту на карте значился маленький населенный пункт Улан-Усу. Если судить по слову «усу» – воды там достаточно. Туда и двинулся разведотряд старшего лейтенанта Лобанова.

До поселка добрых десять километров. Кто знает, сколько из них разведчикам придется проталкивать свои машины по гобийским пескам и сколько выдерживать мучительную тряску? Солнце палило нещадно, поднятая колесами пыль недвижно стояла в воздухе.

Религиозные люди связывали ярость пустыни с проклятием небес. Помню, встретившийся нам странник, идущий на богомолье, сказал:

– Никто еще не нарушал безнаказанно покой Гоби в такое время года. Всевышний превращает пустыню в раскаленную сковородку и заживо жарит грешников…

Путь разведчиков Лобанова к Улан-Усу действительно оказался очень трудным. Каково же было их огорчение, когда они увидели несколько пустых глинобитных мазанок, а в колодце обнаружили труп верблюда. Жители остались без воды и покинули свои лачуги.

Еще один источник находился километрах в двадцати южнее, около Парей-Хоб.

– День клонится к вечеру, и если японцы отошли в этом направлении, то на ночь они остановятся у колодца, – рассудил Лобанов. – Надо захватить их врасплох.

Двинулись дальше, отсчитывая расстояние по спидометру. И снова тряска до очередной остановки. Машины по ступицу зарывались в песок, и люди, обливаясь потом, вытаскивали их на руках. Когда до места оставалось четыре-пять километров, разведчики сошли с машин. [60] Лобанов посмотрел на часы. Для памяти записал на карте: «18.30».

С теневой стороны вдоль бортов выстроились солдаты. Старший лейтенант, застегнув ворот гимнастерки и надев пилотку, вышел к строю.

– Дальше пойдем пешком. Ехать опасно: шум моторов выдаст нас. Нужно не только дойти до колодца, но и сохранить силы для боя. Кто способен на это, два шага вперед!

Сзади никого не осталось. Так у нас повелось. На трудное дело вызываются добровольцы. Лобанову требовалось всего несколько человек, и их оказалось не так-то просто отобрать: ведь добровольцы все!

Вскоре небольшой отряд ушел к колодцу, захватив только автоматы и гранаты.

Не зря, видно, говорят: ждать да догонять хуже всего. Прошло минут тридцать. Оставшиеся не выдержали, подошли к автомобилям и начали толкать их вперед, вслед за ушедшими товарищами. Падали, поднимались, но упорно продвигались метр за метром. Когда машины вязли в песке, бросали под колеса плащ-палатки, шинели и снова толкали, изнемогая от усталости.

Услыхав наконец выстрелы, разведчики мигом взобрались в машины и, включив фары, поспешили к колодцу. Подкрепление прибыло очень кстати и вовремя поддержало ушедшую вперед группу Лобанова. Разведотряд захватил населенный пункт и поторопился сообщить: вода имеется. И только на следующий день стало известно, что японскому офицеру удалось перед отступлением отравить и эту воду стрихнином…

Вскоре после полудня был получен приказ командующего фронтом. Учитывая успешное развитие наступления, он требовал создать подвижные механизированные группы и еще больше увеличить темпы. К исходу 14 августа нам предлагалось овладеть городом Чжанбэй, а 15 августа – сильным Калганским укрепленным районом. На главном, долоннорском, направлении участь города Долоннор должна была решиться 13 августа. В последующем предстояло наступать на город Жэхэ.

Кое в чем мы даже предвосхитили требования этого приказа. Впереди обеих наших группировок уже наступали [61] мощные подвижные мехгруппы. Они действовали на 15-20 километров впереди главных сил, а временами и дальше. По оперативным масштабам обычного театра военных действий – это незначительное расстояние, но в условиях пустыни преодолеть каждый километр труднее в десятки раз.

Новые, повышенные темпы наступления диктовались сложившейся обстановкой. Появилась угроза флангового удара дэвановских кавдивизий из района Бандидагэгэн-Сумэ. Могли также подойти и главные силы японо-маньчжурских войск, сосредоточенные в пространстве между Долоннором и Жэхэ. На калганском же направлении сохранялась вероятность встречного столкновения с сильной группировкой противника, которая могла выдвинуться из района Шанду, Чансыр.

Маршал Малиновский всегда ставил нам задачи, которые способствовали успеху главных сил фронта. Нужно было сделать даже невозможное, но выполнить их.

Получив необходимые указания, наш штаб подготовил приказ по Группе. Задачи соединений остались прежними, изменились только сроки. К вечеру приказ пошел в войска.

Перед выступлением на Долоннор у нас появился новенький «додж» с радиостанцией. Сопровождавший его представитель отдела связи фронта доложил, что машина прислана генерал-полковником Леоновым, чтобы обеспечить постоянную связь Группы с фронтом. Невольно вспомнился последний разговор с А. И. Леоновым перед операцией. Пожелав мне успеха, он на прощание сказал:

– О связи с фронтом не беспокойся, я тебя всюду найду.

В душе я поблагодарил Алексея Ивановича за драгоценную помощь. Нам предстояло совершить резкий бросок к отрогам Хингана, и эта радиостанция оказалась весьма кстати.

***

Перед рассветом, как всегда, прохладно. Выручает меня фронтовая спутница – бурка. Одна пола – постель, другая – одеяло. Но спать уже некогда. Через час должно возобновиться наступление. Тьма постепенно отступает. [62] Вот уже слышатся команды, раздается шум моторов. Ритм боевой жизни заметно ускорился.

Оперативная группа находилась в голове главных сил долоннорского направления. С ними и решили идти до рубежа озера Арчаган-Нур, а затем перейти в подвижную мехгруппу.

Инженерная разведка доложила приятную весть: местность впереди хорошо проходима. Нам предстояло наступать по голой степи, лишь кое-где пересеченной увалами да небольшими высотами и солончаковыми лощинами. Но как раз эти мелочи, ускользнувшие от внимания инженеров, уже в первый день преподнесли нам неприятные сюрпризы. Твердый грунт, усыпанный галькой, оказался не таким уж удобным для движения. Первой почувствовала это не полностью подкованная монгольская конница. Еще хуже пришлось мотоциклистам. Попадая под колеса, галька бросала машины из стороны в сторону, выбивала из рук руль. После часа такой езды руки немели от напряжения. Солидно доставалось и тем, кто сидел в кузовах: тряска изматывала до колик в животе.

А с востока медленно и грозно накатывалось солнце. Степь покрылась темными штрихами теней от приземистого кустарника – горчака и лебеды. Но затем, как бы испугавшись беспощадных лучей знойного властелина пустыни, тени стали сжиматься и прятаться под растения. Из-под колес то и дело выскакивали полевые мыши и с писком исчезали в норах. Вдали мелькали пугливые тарбаганы. Здесь, на безлюдье, их особенно много, и напоминают они маленьких жирных поросят. Монголы охотились за тарбаганом ради сала и шкурок. Но этот промысел нередко приносил большое горе: зверьки – разносчики болезней, в том числе чумы.

– Слева – конница противника! – громко оповестил наблюдатель.

Машины двигались близко друг к другу, уступом, чтобы люди не глотали пыль, поднятую впередиидущими. Поэтому сигнал услышали все. Остановились. Я вышел из «виллиса» и, оглядевшись, заметил далекую пока, но надвигавшуюся на нас серую массу, окутанную облаком пыли.

– Батареи к бою! – скомандовал командир артиллерийской бригады полковник Диденко. [63]

Но почему кавалерия противника так далеко развернулась для атаки и сразу перешла в карьер? Ба! Да это табун диких животных. Свою догадку я не высказал вслух: решил понаблюдать за поведением спутников.

Машины развернулись на одной линии, образовав цепь. Солдаты спокойно укрылись за ними, приготовившись к бою. Ни малейших признаков растерянности.

– Да это же дикие козы! – закричал мой шофер, первым разглядевший надвигавшуюся на нас лавину.

Многотысячное стадо, не дойдя до нас, описало широкую дугу и понеслось на запад.

Необычайный, так неожиданно возникший и закончившийся эпизод вызвал веселое оживление среди солдат.

Вскоре мы достигли монастыря Богдо-Сумэ, захваченного нашими передовыми частями рано утром. Нам рассказали, что и здесь противник так был ошеломлен внезапностью удара, что не оказал серьезного сопротивления. Передовые отряды танковой и механизированной бригад, не задерживаясь, двинулись отсюда к озеру Арчаган-Нур.

У ворот монастыря нас встретила ламаистская знать. Но мне некогда было заниматься торжественными церемониями. Только спросил у возглавлявшего группу:

– Сколько монастырь может поставить коней в кредит?

Лама назвал внушительную цифру. Один из табунов он предложил в дар советско-монгольским войскам. Это решение нас вполне устраивало.

Любезность «святых отцов» была вызвана, надо думать, не симпатиями к «красным безбожникам», а, скорее всего, страхом. Но мясо подаренного нам скота не стало от этого хуже, а лошади явились хорошим пополнением для кавалерийских дивизий.

Монгольский журналист Ч. Ойдов поведал читателям газеты «Улан-Од» о патриотическом поступке арата Нибвона, подарившего полковнику Доржу сорок пять верблюдов. Арат сказал, что хочет внести свою лепту в разгром ненавистных самураев.

По этому поводу конники шутили:

– Богачи непременно хотят, чтобы их лошади и верблюды [64] участвовали в разгроме японского империализма…

Совсем иначе понимали свою роль в этой борьбе бедные араты. Они уходили в горы и вливались в отряды красных партизан. Оставшиеся же в селениях и монастырях радушно встречали нас. Они верили, что, освободившись от японской оккупации, обретут лучшую долю.

От рубежа, на котором мы получили приказ командующего фронтом, около 300 километров до Долоннора. Наши войска должны были пройти это расстояние за трое суток и 13 августа овладеть городом.

Начало было обнадеживающим. Несмотря на большие трудности, подвижная группа уже к середине дня 11 августа обогнула озеро Арчаган-Нур с восточной стороны и с ходу захватила монастырь Бор-Хошуну-Хурал.

Рассчитывая, что главные силы подойдут к Арчаган-Нуру не раньше следующего дня, я решил отправиться с оперативной группой вперед и догнать танковое и механизированное соединения.

Вскоре после того как мы покинули Богдо-Сумэ, в небе появился краснозвездный самолет-разведчик. Летал он низко и что-то высматривал.

– Не иначе вас ищет, товарищ командующий? – вопросительно произнес Семенидо.

А самолет между тем пронесся чуть правее, качнул крыльями, что означало «вижу», и, сделав еще круг, удачно приземлился недалеко от нас. Мы подъехали. Летчик доложил:

– Со стороны Бандидагэгэн-Сумэ на рысях движется конница противника.

Предположительно, это могли быть передовые части 1-й кавдивизии князя Дэвана.

Я не был склонен недооценивать противника и его стремление к активным действиям. Но, право, двигаться наперерез Конно-механизированной группе без танкового, артиллерийского и воздушного прикрытия чересчур опрометчиво.

– Где наш боковой отряд? – спросил я у летчика.

– У монастыря Хамбаламын-Сумэ. [65]

– Очень хорошо.

Не вызывало сомнения, что боковой отряд, состоявший из кавалерийского дивизиона, усиленного танковыми и артиллерийскими подразделениями, один разобьет дэвановские части. Но отряд нужно предупредить. Взглянув на карту, я убедился, что встреча отряда с княжеской конницей возможна не раньше чем через два-три часа. Так что времени оставалось более чем достаточно.

Вызвал офицера связи:

– Передайте офицеру Корзуну, что впереди слева появился передовой отряд маньчжурской конницы. Его отряду продолжать движение в готовности к встречному бою.

***

Обстановка прояснилась.

Было понятно, что японское командование решило вывести главные силы дэвановских войск из-под удара и двинуть к Большому Хингану. Там они вместе с суйюаньской и юго-западной группировками Северного фронта в Китае должны встретить наши войска на выгодной для обороны горной местности.

Отсюда вытекала задача – упредить противника, раньше его захватить важнейшие пункты Большого Хингана на направлении нашего наступления. Многое теперь зависело от передовой мехгруппы.

С утра 12 августа мы устремились догонять ее, не останавливаясь на промежуточном рубеже.

Солнце, светившее ярко, вдруг начало тускнеть. Подул резкий, раскаленный ветер.

– Песчаная буря! – крикнул кто-то.

Действительно, по лицу и рукам начали хлестать острые горячие песчинки. Еще миг – и все кругом заволокло вздыбленной песчаной завесой. Ни вздохнуть полной грудью, ни глотнуть воды.

Песчаная буря – тяжелое бедствие пустыни. Пережив ее, мы еще раз ощутили на себе дикую силу первозданной природы.

Шофер натянул на капот машины чехол, мы все укрылись под плащ-накидками. В ушах гудело, на тело давила упругая тяжесть ветра и песка. [66]

Буря, продолжавшаяся несколько часов, стихла столь же неожиданно, как началась. И снова – ни дуновения, ни звука, только гнетущая неподвижность раскаленного воздуха.

Все тропы, колонные пути через трудные участки, колодцы, которые мы начали рыть, – все оказалось засыпано песком. Но войска возобновили наступление и с еще большим упорством пробивались вперед.

А каково сейчас положение бокового отряда Корзуна? Своевременно ли он оправился от песчаной бури?

Связываюсь по радио с командиром истребительного авиаполка Островским. Приказываю ему:

– Немедленно поднимайте в воздух две эскадрильи. Атакуйте кавалерийские части противника, двигающиеся от Бандидагэгэн-Сумэ. Свяжитесь с нашим боковым отрядом. Установите взаимодействие с ним.

Прошло немногим более тридцати минут, и появились самолеты. Они приветливо покачали крыльями и, развернувшись, вскоре растаяли в знойной дымке.

Как мне потом рассказывал К. Д. Корзун, в его отряде своевременно обнаружили приближение песчаной бури и успели укрыть не только людей, но и технику. Сразу же после бури подразделения изготовились к бою.

С сопки, за которой развернулся отряд, был виден широкий «шлейф» пыли и колыхавшиеся под ним плотные ряды всадников.

Корзун внимательно наблюдал за приближающейся конницей. Он получил приказ атаковать противника и успел продумать план боя. Начнет артиллерия, она произведет огневой налет на середину колонны. Тем временем танки с конницей, совершив обход, атакуют врага с фланга и тыла. Твердо уверенный в победе, командир отряда представлял себе, как «тридцатьчетверки» ворвутся во вражеские колонны и начнут в упор расстреливать и давить гусеницами растерявшегося противника, а кавалерия будет добивать тех, кто не сдастся в плен.