ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ П. С. МОЧАЛОВА
ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ П. С. МОЧАЛОВА
В 1642 году вышел, как упоминалось, любопытный альманах «Литературный кабинет» с подзаголовком: «Труды артистов императорских московских театров: П. С. Мочалова. Д. Т. Ленского, А. И. Славина, С. Н. Соловьева и покойного Цыганова».
Альманах этот, как совершенно справедливо замечает редактор антологии «Песни русских поэтов» (изд. «Советский писатель», М. 1936 г.), — не сборник произведений случайных участников, он является выражением литературных вкусов людей, тесно связанных между собой.
Все авторы — актеры Малого театра. Но не только по профессиональному признаку составили они кружки для издания книги. Их сближает между собой глубочайшая привязанность и любовь к русской песне.
В вине и песне искали многие талантливые люди забвения своей горькой участи. Мочалов, актер глубоко эмоциональный, и в стихах своих выражал душевную свою настроенность. Песня была его органической потребностью. Поэт Цыганов, самый значительный из участников альманаха, очень хорошо выразил основы своей поэтики в посвящении своих песен Мочалову. Он говорил:
Желали песен вы моих —
Желанье ваше исполняю.
Три — избранные — вам из них
С душевным чувством посвящаю.
Ищите в песнях не стихов,
Не сладких кудреватых слов
Поэтов, баловней искусства…
В душевной скорби, в простоте
Писал простого сердца чувства
И отдыхал в моей мечте
Протекших лет воспоминаньем.
Язык любви без изысканий
Не терпит галло-русских фраз.
О, кто любил в сей жизни раз,
Поймет меня без толкованья.
Стихи Мочалова, помещенные в «Литературном кабинете», и те, что изредка появлялись в журналах, впервые были собраны первым биографом великого трагика А. Ярцевым в приложении к его статье, в «Ежегоднике императорских театров» (1896—7 г., прил. 3). А. Ярцев собрал десять песен. Нам удалось отыскать еще несколько песен, оставшихся неизвестными Ярцеву.
Глубокой скорбью веет от многих песен Мочалова, Он часто упоминает о могиле, о гробовой доске, солнце красное все греет и всех радует, и только ему все равно — есть ли солнце или день пасмурный. Ему «все скучно здесь и холодно». Поэт просит, чтобы его похоронили вдали от людей, он хочет уйти на вечный покой и просит людей не посещать его могилу.
Мочалов не знает сентиментальности и светлой печали. Он никого не хочет разжалобить, он объят гордым отчаянием.
Редактор антологии «Песни русских поэтов» Ив. Н. Розанов расценивает довольно высоко и техническое мастерство Мочалова-поэта. Он указывает на свежесть поэтической вольности поэта, на неожиданные рифмы и прочее.
Воспроизведем из напечатанных как А. Ярцевым, так и Ив. Н. Розановым только одну русскую песню Мочалова, — наиболее популярную, прочно вошедшую и в народный и в концертный репертуар:
Ах ты, солнце, солнце красное.
Все ты греешь, всех ты радуешь.
Лишь меня не греешь, солнышко!
Лишь меня не веселишь и в ясный день.
Все равно мне, день ли пасмурный,
Или ты играешь на небе,
Все мне скучно здесь и холодно…
Нет уж, видно, солнцу красному
Не придется веселить меня:
А придется солнцу теплому
Греть могилу мою темную.
Собранное Ярцевым литературное наследство Мочалова необходимо дополнить теми его стихами, которые мы нашли среди уцелевших бумаг великого артиста.
В тетради сшитой из трех листов писчей бумаги большого формата, помещено одиннадцать пьес. Среди них — знакомые нам по воспроизведению Ярцева, но есть и неизвестные.
Вот Экспромт (сказано после представления «Гамлета» в Киеве).
Ты для чего ж его пленила,
Зачем в безумье хороша?
И для чего твоя душа,
Так много сердцу говорила?
Под № 11 помещено стихотворение «На игру артиста в роли»
Спасибо вам, спасибо от души,
За те минуты наслаждений,
Когда вы были без сравненья хороши.
Когда согрело вас артиста вдохновенье.
Теперь узнал, товарищ верный, отчего
И грудь болит — тоскует сердце, скучно,
Как будто ждет ответа от кого,
Но все молчит — и мы к молчанью равнодушны
И часто наш великий миг забвенья,
Который мы сердцам людей передадим.
Один наградою артиста наслажденьем,
Но за него творца в душе благословим.
Спеши, мой друг, стремись к высокой цели,
Достигнуть назначенья Твоего,
И ежели плоды твоих трудов созрели,
Ты награжден и на верху блаженства своего —
Стихотворение без заглавия, судя по содержанию, посвящено актрисе, игравшей с Мочаловым Луизу в пьесе «Коварство и любовь»:
Спасибо вам, спасибо от души,
За те минуты наслажденья,
Когда Луизою вы были хороши,
Когда взыграло в Вас святое вдохновенье.
Да, вот, мой друг, отгадка, отчего
И грудь болит, и сердцу что-то скучно,
И не находит чего-то своего,
И смотрим мы на мир, тоскуя равнодушно.
Да, верь тому, что миг святого упоенья,
Тот миг, что мы сердцам людей передадим,
Он нам тяжелое, святое наслажденье,
И за него лишь мы творца благодарим.
И посвящение артисту, и той, которая играла Луизу, очень выразительны для отношения Мочалова к искусству, как к трудному жизненному подвигу. Он убеждает «Артиста» стремиться к высокой цели, потому что знает, что если созрели плоды трудов, то художник награжден и будет наверху «блаженства своего». «Миг святого упоенья» — те мгновенья творческого подъема, которые так хорошо были знакомы Мочалову, они дают тяжелое, но святое наслажденье.
В этой же тетради нечто вроде стихотворения в прозе или своеобразного лирического дневника. Отрывок разбит на три части — каждая часть как бы запись дня.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Бежим скорей, мой друг, бежим в страну изгнанья,
Мне скучно здесь, мне здесь противен свет.
……………………………………………………………
Ты полюбила! Жаль тебя!
……………………………………………………………
Молю тебя, не прерывай молчанья;
Молю тебя, — о! пожалей меня!
Лелей в душе ко мне лишь чувство СОСТРАДАНЬЯ.
А страсти гибельной беги как от огня.
………………………………………………………………
Спасибо тебе, все тебе. Да, прошел час — целый час, в который я писал, а теперь бросаю перо — беру трубку и задумался, спросите, надолго ли? Об чем? не знаю.
ВТОРОЙ ДЕНЬ, УТРО
У меня был он и не один; мы читали, но нам помешали мои доктора. Одним словом, мне вообще бывает лучше, когда мы трое! Одно меня порадовало. Опять ошибся, — не мое это слово — «надо сказать, немного успокоило, что ко мне приехал добрый и почтенный мой брат, которого не видал я две недели, потому что он очень хворал. Наступает вечер — шестой час — он обещал ко мне приехать.
Но поверишь ли, мне так теперь хорошо, что я не желал бы нынешний вечер никого видеть, даже и его… Представьте, какое блаженное положение — надолго ли? Увидим! В девятом часу приехал он, но просидел с четверть часа, и опять я один, беру перо и не могу писать, я расстроен и молча хожу по комнате. [Затем идет песня «Ах, ты, солнце красное», текст которого воспроизведен выше.]
Прости меня за эти стихи, право, вдруг что-то мне вздрогнулось и написал, но голова болит, рука ослабла, — сердце, — об нем и говорить нечего! Все никуда не годится. Прощай! Скоро десять часов, думаю, что через час я усну; до завтра, ах! обману себя — до свиданья!
ТРЕТИЙ ДЕНЬ, ВЕЧЕР
Скоро семь часов; сию минуту поехал от меня Соколов к нему, чтобы вместе отправиться к вам. Кажется, другой на моем месте не завидовал бы им, но я напротив! Я даже не захотел бы волшебным средством и невидимкою быть и не только не быть видимым, а даже и видеть, и слышать. Впрочем, я уверен, я т а к уверен, что ты думаешь о теперешнем больном и, право, прекрасном моем положении. Прошу тебя и знаю, что это лишнее. Пожалуйста, покажись ему, но не входи в беседу с ним. Завтра утром, может быть, я увижу его и спрошу.
………………………………………………………………..
И отделившись от людей.
Займешься ты мечтой своей.
Представь себе, что я теперь с тобой,
Читаю? [не «читаешь ли» — вероятно, описка. Ю. С.].
И занята вся мной.
Так и сделала, я угадал? Спасибо.
Половина восьмого. Верно, уже все у вас. Может быть, ты хозяйничаешь подле самовара; если это правда, то налей лишнюю чашку и выпей за меня.
Если мое здоровье позволит мне выйти, то в воскресенье или в понедельник я выйду, должен буду выйти! О, боже мой! Опять к людям; что мне с ними делать? Верь, верь, что мне грустно будет расстаться с добрым, скромным моим другом — уединением.
Я изнемог в борьбе с собой,
О, где мне от себя укрыться!
И суждено ли мне судьбой
Для счастия на миг забыться?
Вдруг родилась мысль спросить тебя, нравится ли тебе [слово неразборчиво. Ю. С.] этот стих:
«Ты мой Верховный Духовник?»
Прости, уж моя ночь.
ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ. ШЕСТОЙ ЧАС ВЕЧЕРА
Я жду их — они обещали заехать ко мне. Кажется, в воскресенье я выйду подышать немного чистым воздухом. Не знаю, скоро ли эти листки будут у тебя. Все еще мои гости не приехали, а мне что-то крепко скучно, — ни писать, ни думать ни о чем не в состоянии. Боже мой, когда? Нет надежды! На что? Чего жду? Чего ищу? Спокойствия души?
Мой друг, покой души не для тебя.
Все не по мне — все что-то не так. Но нечего делать, должен терпеть.
Прости, что в час унылого досуга
Я брал перо и вспоминал тебя,
Ведь у меня другого нет здесь друга
Одна здесь Ты и назвала себя.
Коль правда, так должна прочесть мои мечты.
Должна простить мне, что говорю Вам — Ты.
?
Этот лирический дневник очень характерен для Мочалова. Он тоскует, он жалуется на одиночество, у него разбито сердце. Неизвестно, кого имеет в виду Мочалов, кто была та, о которой говорит он в этих нервно-лирических строках. Думается, это не столько реальный образ, сколько поэтический вымысел, но возник он на почве вполне реальной. Нам кажется, что перед Мочаловым, когда писал он этот странный свой дневник-поэму, мелькал образ той, которая действительно была его единственной и верной подругой — образ Петровой, с которой его разлучили.
?
Мочалов был автором драмы в трех действиях — «Черкешенка». Она — самое слабое из всего написанного великим трагиком. «Черкешенка» — перепев традиционной темы о любви черкешенки к европейцу. Кавказ подан чрезвычайно театрально, экзотики хоть отбавляй, а живых чувств мало. Действующие лица декламируют на манер Марлинского. Мочалов играл в своей «Черкешенке» Джан-Булата, отца черкешенки Лойлы, которую любит «германский офицер» Леопольд.
В бумагах Мочалова есть и наброски начатых стихов и, по-видимому, начало какой-то драмы.
Литературное наследие Мочалова невелико: десять стихотворений, опубликованных Ярцевым, стихотворения, приводимые нами, драма, незаконченные наброски. Но оно довольно разнообразно. Вспомним, что Мочалов начинал цикл биографий актеров и большую статью по вопросам театрального мастерства.
В том, что он писал, раскрывалась его гордая, страдающая душа. Его лирика чрезвычайно искренна, его чувства так же пламенны и глубоки, как и чувства лучших сценических героев, в первую очередь — шекспировских, гениальным изобразителем которых он был. Его поэзия похожа на его театральное творчество. Его театральное творчество сливается с его глубоко трагической жизнью. И «негармоническая» личность Мочалова в этом слиянии судьбы артиста и человека приобретает для нас законченную и трагическую цельность.