Полковник Маршан

Полковник Маршан

6 часов вечера. Я и Кениге входим в гостиную. Генерал радушно встречает нас. Комнаты обставлены роскошно. Всюду ковры, бронза, фарфор. Стены украшены японским оружием – копья, мечи, луки, стрелы, кольчуги, чеканные золотом и серебром, шлемы и т. п.

Вслед за ними появляются и французские офицеры. Одеты в коротенькие куртки, со жгутами на плечах вместо наших погон. Я туговат на ухо и потому плохо расслышал их фамилии. За обедом меня садят рядом с худощавым полковником. Брюнет, со вздёрнутым носом. Лоб открытый, волосы коротко острижены. Пальцы на руках толстые, сильные, не аристократические. Лицо показалось мне несколько напыщенным. Во время общего разговора я заметил, что другие французы относились к моему соседу с некоторым подобострастием. Полковник говорил таким авторитетным тоном, что никто из его товарищей не решался возражать ему.

– Вот полковник хочет ехать домой в Париж через Петербург по Маньчжурской дороге, да опасается, что не знает нашего языка! – говорит мне наш любезный хозяин. – Я сижу как раз против него.

– Вы ведь, конечно, знаете, кто сидит рядом с вами? – объясняет мне генерал по-русски. – Полковник Маршан. Разве не слыхали?

Я стараюсь припомнить. Фамилия знакомая.

– Герой Фашоды. Он прошел всю Африку. Имел столкновение с англичанами, помните – чуть война еще у них не разразилась! – восклицает Вогак, стараясь мне напомнить.

– Помню, помню! – отвечаю ему и всматриваюсь пристальнее в соседа.

«Так вот он какой – Маршан», – думаю про себя. Тот хотя, конечно, заметил, что говорят о нем, но и виду не подает. Вообще, насколько я мог понять, этот человек должен был обладать железной волей и уменьем владеть собой. Он, видимо, привык к всевозможным овациям, триумфам и выражениям восторга и лести. Здесь же я познакомился и с его товарищами по походам – майором Жерменом и капитаном Соважем. Жермен – толстяк, веселый собеседник, отлично поет всевозможные шансонетки.

Соваж более серьезный.

– Так не хочет ли он ехать вместе со мной? У меня будет отдельный вагончик, служебный. Доедем спокойно, – говорю Вогаку.

Тот переводит. Маршан, очень довольный, благодарит меня и приглашает на другой день обедать к себе. Там мы и условились о дальнейшем путешествии. Порешено было на том, что он приезжает 9 февраля в Порт-Артур, и оттуда мы вместе едем в Харбин. Заезжаем в Хабаровск к генералу Гродекову. Я – откланяться генерал-губернатору, а он – представиться. Оттуда едем взглянуть на Владивосток. А затем через Никольск-Уссурийск, Харбин, Иркутск, Москву в Петербург. Приглашая Маршана ехать со мной, я никак не предполагал, что по всему пути, от Артура до Петербурга, ему будут оказывать овации и встречи. Повторяю, хотя я и читал что-то о Маршане, но решительно не помнил, что именно, где и когда.

В Инкоу я расстался с моим милым спутником, есаулом Кениге. Он поехал к себе в Мукден.

На этот раз в Инкоу я обрел великое чудо. Надо сказать, что когда я ехал в Пекин, то спрашивал у моего приятеля Титова и у других, нет ли чего достопримечательного здесь посмотреть. Все они ответили в один голос, что кроме лавок, складов, вида на реку, ничего нет особенного. Вдруг теперь за обедом у начальника движения, капитана N, слышу, кричит мне тоненьким голоском толстый солидный военный врач Троицкий, очень добродушный.

– Полковник, полковник, помните, прошлый раз вы спрашивали, нет ли чего посмотреть интересного в Инкоу! Ну, так вот я и нашел вам просто удивительное здание. – И на его полном рыжем бородатом лице так и горело желание поскорей показать мне эту диковину.

– А где же оно? – спрашиваю.

– Да в городе, – поедемте завтра пораньше, ежели желаете. Стоит взглянуть! Это биржа кантонских купцов.

Решаем ехать. Чуть наступило утро, – отправляемся. Кроме доктора и меня, едут еще есаул Кениге и штабс-капитан железнодорожного батальона Алексеев, милейший и добрейший господин. Капитан Алексеев был фотограф-любитель, и потому взял с собой свой аппарат. Переезжаем Ля-о-хе по льду на двуколках и едем городом. Кривуляем, кривуляем и, наконец, останавливаемся в узеньком переулке у ворот. Стучим. Отворяют два китайца, в меховых шапочках и кофтах. Кланяются, приседают и ведут нас вовнутрь построек. Идем из домика в домик, из двора во двор, и вдруг – я вижу перед собой невысокое здание поразительной красоты. Архитектура обыкновенная, но наружная отделка изумительная. Весь гребень крыши, или, как у нас называется, конёк, представлял из себя кружево, сделанное из фарфора. Углы, карнизы, фронтоны, двери, косяки – все украшено и отделано фарфором самой тонкой работы. Трудно было сказать, где находился гвоздь этой отделки, – что самое лучшее? Оставалось только удивляться.

Но больше всего понравились мне круглые барельефные изображения на дверях. На них представлен был какой-то поединок-турнир китайцев. Затем неподражаемо хороши были украшения вокруг окон. Всматриваюсь в них пристально и вижу, что все они сделаны из битого фарфора. Бесчисленное количество кусочков, – синего, красного, зеленого, розового и других цветов, искусно подобраны и составляли одно целое. Пока мы стоим и любуемся, солнышко поднялось из-за крыши дома, отразилось на блестящем фарфоре и заиграло радужными цветами. Я стою и не могу налюбоваться. Много видал я в Китае разных чудес, и в Гирине, и Мукдене, и в Пекине, но такой роскоши не приходилось встречать. Каждому проезжающему через Инкоу советую заглянуть на Кантонскую биржу. Я искренно благодарю доктора Троицкого и прошу его непременно показать эти постройки полковнику Маршану, который должен был на днях проехать здесь. Капитан Алексеев в скором времени прислал мне прилагаемые при сем фотографии с этих построек.

В Порт-Артуре вторично являюсь к адмиралу Алексееву и докладываю о том, как я съездил в Пекин. Между прочим говорю, что на днях приедет сюда полковник Маршан, с которым мы едем вместе в Петербург.

– Пожалуйста, приезжайте с ним. Пообедаем вместе, – радушно говорит он.

Палаты адмирала Алексеева ярко освещены. В обширном зале накрыт парадный стол на 40 человек. Всё высшее начальство города, генералы, адмиралы, начиная с самого хозяина, все с нетерпением дожидаются почётных гостей, полковника Маршана со спутниками. Он вчера приехал и сегодня представлялся командующему войсками. А вот и Маршан, стройный, худощавый, держится прямо. За ним майор Жермен, усатый, с гладко бритым подбородком, дальше капитан Соваж, высокий блондин, с небольшой рыженькой бородкой. Хозяин любезно встречает гостей. Музыка играет «Марсельезу». Гости садятся за стол. За жарким подано шампанское.

– A la santе? du colonel Marchand et de ses compagnons, le commandant Germain et le capitaine Sovages.[37] Ура! – провозглашает хозяин и подымает бокал.

«Ура! Ура!» – перекатываются по зале сорок голосов. За Алексеевым говорит речь Маршан. Говорит хорошо, слова его тоже покрываются криками «ура». Обед проходит оживленно.

На другой день – обед у начальника штаба, генерала Волкова. Затем – в местной бригаде. После того хотят кормить обедом моряки. Но тут уже я поставил категорически вопрос: или едем завтра, или я уезжаю один. Тогда спутники мои соглашаются ехать. Предварительно мы хотим взглянуть на город Дальний. Адмирал Алексеев любезно предоставляет в наше распоряжение канонерку «Отважный». В 7 часов утра мы выезжаем и через три часа уже бросаем якорь у пристани.

Дальний расположен на плоском берегу. Кругом никакой растительности, ежели не считать тех деревьев, которые там садит местная администрация. От пристани в экипажах направляемся смотреть город. Он производит какое-то странное, загадочное впечатление. Осматривая его, невольно закрадывается сомнение: да правда ли? Будет ли тут все так, как предполагают строители? Вот едем в колясках по отличным шоссированным улицам. Маршан едет впереди, вместе с инженером Тренюхиным. Главный строитель города, инженер Сахаров, был тогда в Петербурге. Кругом, точно в сказке: дома, дома, один лучше другого. Разные постройки, церковь, присутственные места, биржа, конторы, доки, пристани, сады, электрическая станция, и чего-чего тут не видишь. Одного только не хватает, это жителей. Подъезжаем к казармам. Лихой командир полка, русый, осанистый, полковник N, молодецки выстраивает свои две роты. Маршан подходит к фронту.

– Здорово, братцы! – кричит он им по-русски, как я учил его.

– Здравия желаем, ваше высокоблагородие! – слышится дружный ответ. – Ура, ура, ура!

Командир незаметно машет что-то солдатам за спиной Маршана. Точно волна какая, нахлынули солдаты на бедного француза, и легонький Маршан высоко взлетает к небесам, подбрасываемый десятками дюжих рук.

Возвращаемся прежней дорогой к пристани. Трудно осмотреть здешние сооружения в один день. Ведь постройка одной набережной и мола до того интересна, что стоит остаться смотреть целый день. Здесь опускают на дно бухты массивы по 3 тысячи пудов весом. Выстроены и сухие доки, облицованные гранитом, – длинные, широкие, вмещающие в себе громадных морских гигантов. Но каких же, воображаю, и сумм все это стоит?

– Не знаете, во что этот док обошелся? – спрашиваю инженера, который шел рядом со мной по набережной.

– Не помню хорошенько, кажется, 700 тысяч, – отвечает он с таким видом, точно дело шло о 700 рублях.

И весь этот город, и все эти миллионные сооружения делаются с расчетом перетянуть торговлю из Инкоу. В Инкоу порт замерзает, а в Дальнем нет. Но, как мне объяснил один старый моряк, порт этот не замерзает, пока он открыт, т. е. пока нет мола. А как мол устроят – и бухта замерзнет. В Инкоу есть многоводная богатейшая река. По ней сплавляются из Маньчжурии все произведения страны. Что касается заграничных грузов для России, то их, мне кажется, удобнее везти во Владивосток. Фрахт на пароходах один и тот же, что в Дальний, что во Владивосток. Между тем от Владивостока до Харбина 600 верст, от Дальнего около тысячи. А для железной дороги это расстояние немалое. Со всем этим будущему городу придется считаться.

Уже совсем стемнело, – при огнях вернулись мы в Артур.

12 февраля, в 9 часов утра, я, Маршан, Жермен и Соваж уже сидели в вагоне и с минуты на минуту ожидали отправления. Проводить нас собралось порядочно знакомых. Пришла музыка 9-го стрелкового полка. Поезд трогается, раздаются звуки «Марсельезы», и высоты Порт-Артура понемногу скрываются из наших глаз.

Обед адмирала Алексеева Маршану был как бы сигналом для будущих его торжеств. Через два дня подъезжаем к Харбину. На вокзале нас встречает, при шарфе и орденах, полковник Генерального штаба Дуров. Представляется Маршану и заявляет, что он назначен состоять при нем на время его пребывания в Харбине. Было часов одиннадцать утра. Едем делать визиты. Сотня казаков конвоирует нас. Сначала направляемся к начальнику гарнизона, затем к командиру полка, начальнику пограничной стражи, генералу Дидерихсу, строителям дороги Юговичу и Игнациусу, а затем в офицерское собрание. Хотя перечисление всего этого довольно скучно, но оно дает ясное понятие, как велико было желание наших офицеров встретить, угостить и проводить столь известного французского полковника. Подъезжаем к собранию. Полдень. Погода отличная. Офицерство теснится в приемной. Раздаются звуки «Марсельезы». Маршан входит в зал. Здесь его встречает все местное начальство. Под звуки музыки садимся за стол. Он накрыт на сто кувертов.

– За здоровье нашего дорогого гостя, полковника Маршана, и его спутников! – возглашает генерал Дидерихс.

«Ура!..» – гудит по зале. – «Ура!.. Ура!..» Не успел я оглянуться, смотрю: французы уже летают под потолком. Офицеры – молодежь – прямо-таки приходят в исступление. Имя ли Маршана тут действовало, или то, что это был француз, только я прямо боялся, как бы его совсем не задушили в объятиях. Музыка скрывается. На месте ее появляются казаки, и начинается пение. За ним лезгинка, трепак, присядка и другие танцы.

5 часов вечера. Наш поезд отходит в 6. Пора ехать. Вокзал близко, поэтому вся компания решает провожать нас. И вот, мы трогаемся: впереди два хора музыки… за ними идут Маршан, генерал Дидерихс, начальник гарнизона, генерал Алексеев, Югович, Игнациус, а затем офицеры. Все поют «Марсельезу». Позади толпа народу.

– Aux armes, citoyens, formez vos bataillons![38] – басит возле меня высокий брюнет, капитан, и машет в такт рукой.

Позади слышу отчаянный крик: «Ура, Маршан!» Оглядываюсь: молоденький хорошенький прапорщик, совершенный еще ребенок, стоит, расставив широко ноги, и тянет шампанское прямо из горлышка, после чего весело догоняет нас. Подходим к вагону. Паровоз уже под парами и только ожидает приказания тронуться. Все лезут целоваться с героем Фашоды. «Ура!» гремит без перерыва. «Allons, enfants de la patrie!»[39] – так и стоит в воздухе. Музыканты тоже пьяны, но еще в силах играть. Мы входим в вагон. Поезд двигается. Вдруг происходит какая-то суматоха. В вагон врываются человек 50 офицеров. У каждого под мышкой по две бутылки шампанского.

«Боже! Что это будет! – мелькает у меня в голове. – Бедного Маршана насмерть закачают».

Начинается Вавилонское столпотворение. Часть офицеров бросается на паровоз, стаскивает с него машиниста, кочегаров и останавливает поезд. Другая посылает еще за шампанским. Кругом стоит какой-то гул.

– Vive la France! Vive la Russie![40]

– Ура, colonel[41] Маршан! Aux armes, citoyens, formez vos bataillons![42]

Смотрю, мой Маршан уже вышел из вагона, взобрался на какую-то бочку и с обнаженным палашом в руке держит речь на французском диалекте толпе офицеров и народу.

– Ура! Ура! Ура! – яростно кричит толпа, и бедный оратор моментально подхвачен и, как мячик, летит кверху.

Как он остался жив в этот день, просто удивительно. Памятен будет ему Харбин, в этом я уверен. Уже ночью тронулись мы к «Пограничной» по пути к Хабаровску.

Приезжаем в Хабаровск. На вокзале ни души. После тех встреч, к которым Маршан уже привык, такое положение показалось нам неловким. После я узнал, что до Хабаровска вести о приезде Маршана не дошли. Останавливаемся в офицерском собрании. Я немедленно же надеваю мундир и спешу явиться Гродекову. Рассказываю, как я съездил в Пекин, что видел, что записал и т. д.

– Я вам гостя привез! – говорю.

– Кто такой? – спрашивает генерал.

– Полковник Маршан. Его адмирал Алексеев, а также и в Харбине так чествовали, что просто удивительно. Обед за обедом, тосты за тостами, без конца.

– Да что он сделал такого? чем он известен? – допытывается Гродеков.

– Да помилуйте, ваше высокопревосходительство, неужели вы не читали о герое Фашоды? Он прошел всю Африку с отрядом и столкнулся с англичанами.

– Ну, помню, помню. Хорошо. Пускай ко мне явится завтра утром. Просите его.

– Георгий Иванович! – кричит командующий войсками дежурному чиновнику Мурышеву, направляясь в приемную. – Нельзя ли попросить ко мне бригадного командира. Ну-с? так вот что! – говорит Гродеков с серьезным деловым видом. – Завтра Маршан явится ко мне, затем сделает визиты, а потом надо ему показать женскую гимназию, Кадетский корпус, городское училище.

– Он желал на собаках прокатиться по Амуру, – добавляю я.

– Ну, так что же, и это можно. Георгий Иванович, прикажите, чтобы гольды с санями дожидались завтра на базаре. Ну, а в 6 часов – ко мне обедать. Затем бригада обед даст в офицерском собрании, с музыкой. Всё будет хорошо, вот увидите.

И мой добрейший Николай Иванович, очень довольный, разгуливает со мною по обширному залу.

В Хабаровске мы пробыли три дня, и каждый день Маршана с Соважем, под звуки «Марсельезы» и «Боже, Царя храни», качали и качали.

В последний день нашего пребывания здесь идем на базар. Смотрю, – на берегу Амура стоит ряд длинных саней инородцев-гольдов. Несколько свор собак сидят возле, в запряжке. Они высунули свои красные языки, часто дышат и своими умными глазами зорко поглядывают по сторонам. Маршан садится в одни сани, Соваж в другие. Гольды в широких меховых шапках примащиваются рядом; кожаная одежда их расшита разноцветными ремешками и сукном. Собаки выравниваются, и легкие саночки быстро скользят по поверхности реки. Мороз сильный. Спутники мои одеты легко.

Вереница собак, как черные точки, мелькают вдали и, наконец, скрываются с глаз.

Мне на берегу в теплом пальто холодно. Каково же, думаю, им там, в легкой одежде, на открытом ветру. И я опасаюсь, как бы наши гости не поморозили ноги. Но, к счастью, все обошлось благополучно.

Утро. Откланиваемся Гродекову и едем во Владивосток. Здесь мы пробыли один день, переночевали и затем без всяких оваций уезжаем в Никольск-Уссурийск, где нас ожидал генерал Линевич, командир корпуса, покоритель Пекина.

Трудно передать пером, до чего дошло здесь чествование Маршана. Всё офицерство, человек полтораста, с Линевичем во главе, делает ему обед. Еще задолго до середины обеда пробки летят в потолок, раздаются звуки «Марсельезы» и вся эта масса народу хором поет знакомые слова: «Allons, enfants…»[43] и т. д.

Я заранее сделал распоряжение относительно вагона на ст. Пограничной, так как вагоны Уссурийской дороги не передавались на Маньчжурскую.

Мы должны были непременно выехать из Никольска в 4 часа. Поэтому обед был назначен в час. Подают мороженое. Линевич возглашает тост за тостом. Он весел необыкновенно. Офицеры сошли со своих мест и столпились против генерала и Маршана. Вот подходит бравый капитан, усатый, красивый, обращается к Маршану и поет:

«Чарочка моя серебряная» и т. д.[44]

Затем чокается с ним, разом опрокидывает чарку в рот и кричит:

– Vive le colonel Marchand![45] Ура!..

В зале стон стоит от криков. Каждый офицер считает своею обязанностью выпить с дорогим гостем бокал вина. Время уходит. Пора ехать, до вокзала верст 5 будет.

– Ваше превосходительство, пора, а то опоздаем! – осторожно говорю генералу.

– Будем, будем, в свое время! – симпатичным, ровным голосом отвечает он и затем опять придумывает какой-то новый тост.

Опять гремит «ура». Наконец, все подымаемся, садимся в экипажи и направляемся на вокзал. Поезд уже давно ожидал нас. Публика стеной столпилась на платформе и жаждала взглянуть на друзей-французов. Но не вдруг-то мы отсюда уезжаем. Снова появляется чарочка, снова слышится знакомая песенка: «Чарочка моя, серебряная, и кому чару пить» и т. д.» Начальнику станции уже невмоготу становится ждать дольше. Он умоляет меня доложить генералу, что поезд нельзя дольше задерживать. Я докладываю.

– Что такое? почему нельзя? – кипятится командир корпуса. Встает со своего места, подходит к начальнику станции, иронически смотрит на него, кланяется и говорит: – А позвольте узнать? Когда ваш поезд отходил вовремя? А тут полчаса подождать нельзя! – поворачивается и уходит.

Но через несколько минут поезд трогается и мы уезжаем, под громовые возгласы «ура». Так угощали французов в Никольск-Уссурийске.

Светает. Наш вагон без отдельных купе. Подле меня лежит Соваж в своих красных алжирских рейтузах и крепко спит. Рыжая бородка его скомкана, лицо сильно опухло от последних кутежей. Встаю с постели и заглядываю к Маршану.

– Bonjour, colonel![46] – басит он.

Маршан не спит. Накинув свое пальто, на легоньком меху из выдры, он держит на коленях толстую записную тетрадь и пишет свои мемуары. Когда только этот человек спал? Вот вопрос. Он – что добрый конь, – лежачего не поймаешь. Всё бодрствует.

– Какая станция? – улыбаясь, спрашивает меня мой верный спутник, продолжая что-то быстро записывать.

Он уже научился нескольким русским фразам. Например: «Здорово, братцы! Как ваше здоровье? Сколько это стоит? Дайте мне хлеба» и т. п. Он никак не мог выговорить «й». У него непременно выходило «да-и-те». Но лучше всего он заучил «какая станция», так как повторял эту фразу чуть ли не на каждой остановке.

Что ни говори, а мое мнение: Маршан – выдающийся человек. Он обладает большими знаниями и опытом. Энергии у него масса. Хотя бы, например, во время этой поездки со мною. День-деньской его угощают, возят, показывают разные разности. Чуть не насильно заставляют пить, за здоровье того, другого. Кажется, человек должен свалиться с ног. А придешь к нему в комнату, он сидит и пишет. Ни одного города, ни одной речки, ни одного моста он не пропустил по дороге, чтобы не спросить:

– Vous ne savez pas, cher colonel, quel nom porte cette rivi?re-l??[47] Или: Vous ne savez pas le nom de ce gros colonel avec cette grosse barbe grise[48],– и он показывает рукой, насколько длинная была борода.

– Ne pouvez vous pas me rе?veiller ? trois heures de la nuit?[49] – обращается он другой раз ко мне с просьбой.

– Et quoi?[50]

– Nous allons passer un grand pont. Il faut que je le regarde[51], и т. д.

A как он интересно рассказывает свои путешествия в Африку, просто заслушаешься! До Харбина от Артура нас сопровождал, как уже я говорил, его товарищ le commandant Germain[52], славный господин, добряк, честный служака и веселый товарищ. Обладая хорошим голосом, он постоянно пел нам разные французские песенки, рассказывал анекдоты, вообще это был настоящий веселый француз. Как сейчас, перед моими глазами такая обстановка. Вечер. Темно. Вагон сильно трясет, и свечу на столе приходится беспрестанно держать, иначе она свалится. Проводник сильно натопил печи, и в вагоне жарко.

Против меня на скамейке сидят в одних фуфайках мои три француза. Они поют хором песенку под названием «La reine». Поют так мило, так стройно, что я умоляю их повторить. Кончают одну, начинают другую, и вечер незаметно проходит.

Раз как-то, слушая их песни, давай и я сочинять песенку. И, под влиянием плохой дороги, диких окрестностей и постоянных рассказов кондукторов и прочих служащих о нападении хунхузов на станции, – сочинил следующие два куплета. Назвал я этот романс «Маньчжурка», – на мотив «Ты помнишь ли, как Царь Благословенный» и т. д.

«Не верю я в Маньчжурскую дорогу.

Не верю я, чтоб прочный мир там был:

Хунхузы вечно будут бить тревогу

И праздновать свой замогильный пир.

Но кто решился ехать той доро?гой

И подвергать случайностям себя,

Пусть обеспечит жизнь ценой высокой

И молит Бога с утра до утра».

Быстро минуем Харбин. Хотя оваций теперь и не было здесь, но офицерство все-таки собралось на вокзал и проводило нас шампанским. Привели даже и музыку, но играть не удалось, так как вспомнили, что было 1 марта.

Подъезжаем к Фулярди. Мне очень хотелось взглянуть на постройку моста через Нони. Неужели, думаю, он готов? Ведь всего шесть месяцев прошло, как я видел закладку устоев. Погода солнечная, роскошная. Поезд останавливается на берегу. Все выходим и пешком переправляемся по льду. И – о чудо! Гигантский мост уже перекинут через реку, и сотни рабочих постукивают молотками на самом верху. Оставалось докончить только самые пустяки. Мост арочной системы, легкий, красивый. Я смотрю и любуюсь. Французы мои тоже в восторге. Вообще Маршан отдавал должное нашим инженерам. При этом он рассказал мне, как, где-то у них в Африке, одну дорогу, всего в несколько десятков верст, крайне необходимую, стратегическую, уже много лет строят и не могут достроить.

Еще в Харбине я встретился со строителем туннеля на Хингане и просил его разрешения осмотреть работы. Теперь мы подъезжаем к ним по «тупикам». На Хингане поезд стоит долго. Мы выходим из вагона и спускаемся по лесенке вниз. Здесь нас встречают инженеры и ведут показывать туннель. Входим в тёмное отверстие. Под ногами мелкий щебень, сквозь который просачивается вода. Туннель тускло освещается фонарями. Стены угловатые, неотесанные. Сырость так и виднеется повсюду. На голову каплет. Идти очень неприятно. Что дальше, то воздух становится удушливее и тяжелее. Идем-идем, наконец, упираемся в стену. Здесь человек десять рабочих, в синих блузах, большинство итальянцы, кирками и разными другими инструментами выдалбливали отверстия для закладки мин. Работа трудная, каторжная. Порода камня чрезвычайно твердая. Стоим мы тут несколько минут. Затем подымаемся кверху и выходим на свежий воздух другой дорогой. Туннель обещают окончить через год.

Раннее утро. Смотрю в окно, глазам представляется бесконечная снежная равнина. Мы едем берегом Байкала. Солнышко еще не показывалось, но отблески его уже начали золотить противоположные вершины скал. Байкал окован толстым льдом. Проезжаем Мысовую, подаемся еще верст 20 и останавливаемся. Здесь надо выходить. Несколько десятков саней дожидаются пассажиров. Я сажусь один, так как у меня много вещей. Бесконечной вереницей вытягиваются тройки, пары и направляются через озеро. Дорога идет вдоль телеграфной линии. Признаться сказать, меня охватило какое-то неприятное настроение, когда я ехал озером. К Байкалу я отношусь с недоверием. Вот лошади мои что-то артачатся, боязливо водят ушами и уменьшают ход.

– Что там такое? – кричу ямщику.

Тот закутался в свой серый кафтан, поднял воротник и ничего не слышит. Мороз сильный. Я толкаю его в спину.

– Чего лошади остановились? – кричу ему.

– А тут трещина, – мычит он.

Вглядываюсь хорошенько: действительно, в снегу чернеет полоса, так с пол-аршина шириной. Лошади легко перепрыгивают ее и рысью направляются дальше.

Ведь вот, думаю про себя. Иди как-нибудь тут неосторожно пеший, в темноте, – оступись, ну и пропал. Глубина страшная. Нет, – такая переправа ненадежна.

А что же ледокол? Зачем потрачены на него миллионы? Ведь для того чтобы переезжать летом через озеро, ледокола не надо. Первый раз, когда я ехал здесь – ледокол чинился. Во второй раз – он стоял всю ночь, опасаясь волнения. А теперь, как говорят, красится и ремонтируется. Ну, вот посмотрим, сейчас должны подъехать к нему. И припоминается мне в эти минуты следующий факт. Сидим мы за обедом в Харбине у командующего войсками Гродекова. Это было в прошлом (1901) году. Вдруг генералу подают телеграмму. Он читает и затем говорит нам: «Кто бы мог думать, что всё наше благополучие здесь, господа, зависит от лопасти винта на ледоколе. Вот сейчас сообщают из Иркутска – винт сломан, переправа новобранцев прекращена. А ведь их надо переправить 10 тысяч». И Гродеков грустный уходит к себе в кабинет.

Озеро кончается. Постройки Лиственичной ясно очерчиваются. A вот и ледокол, огромный, неуклюжий. Рядом – «Ангара», небольшой пароход, но гораздо красивее. Оба ремонтируются, оба готовятся к навигации. Было начало марта.

В Иркутске Маршана угощала обедом местная бригада. Я не обедал, мне сильно нездоровилось. Я заранее перебрался в Сибирский поезд и улегся в постель. Уже поздно приехали мои спутники, оживленные, радостные, веселые.

– Mais c’est impossible! Nous allons mourir ainsi![53] – долго слышались их отчаянные возгласы в купе.

Москва. Наш поезд, как водится, сильно опоздал. Часов 10 вечера. Я решил переночевать в вагоне и утром перебраться на Николаевский вокзал. Маршан с Соважем тоже решили так сделать. Смотрю в окно – толпа народу стоит на платформе и кого-то дожидается. Слышны крики: «O? est il Marchand? O? est notre hе?ros?»[54] «Э, батеньки мои, – думаю. – Уже и здесь известно, что он едет». Но до него не доберешься. Он улегся спать. Крики продолжаются. Начинается беготня. Двери в вагоне беспрестанно хлопают. Наконец, толпа врывается. Маршана будят, стаскивают с постели и без разговоров увозят в гостиницу. То была французская колония.

Я больше уже не видел моих дорогих спутников и один уехал в Петербург.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.